Демельза смотрела, как в окна бьет дождь.

— Сегодня утром леди Фицрой прислала мне весточку и посоветовала уезжать. Сама она уезжает завтра.

— Завтра утром за вами зайдет Жоди.

— Я не уеду без Росса, — предупредила Демельза.

— Разумеется, нет. Но он услышит последние новости и завтра наверняка вернется. Но лучше заранее выправить паспорта.

— Как, наверное, скверно провести весь день в дороге в такую погоду.


III

Дорога из Санса в Осер проходила вдоль реки Йонна. Эта плоская и плодородная местность была мало заселена, а люди здесь жили в лачугах.

К десяти часам дождь стих и выглянуло блеклое, бесцветное солнце. Но за хорошей новостью последовала плохая — лошадь хромала все сильнее. Росс слез с нее и решил взглянуть, что с ней случилось. Послушное животное уныло склонило голову, словно стыдясь собственной ущербности. Подковы вроде были в порядке. Лошадь хромала на правую заднюю ногу, и после тщательного и осторожного осмотра Росс пришел к выводу, что виной всему ревматизм, разыгравшийся от холода и сырости.

Они уже выехали из Жуаньи, но он нашел конюха в следующей деревне. Оборванный маленький француз, пожав плечами, произнес: «II est vieux» [12]. И то правда. Солнце согрело промокшие плечи, и Росс осознал, что этой фразой можно описать и его самого. Он спросил конюха, нельзя ли где-нибудь купить или нанять лошадь, но, по-видимому, такая возможность не представится до самого Осера.

Росс снова тронулся в путь, проехав полмили на хромой лошади, а затем слез и прошел следующие полмили пешком. Шестой корпус стоял лагерем к северу от Осера, так что идти оставалось недалеко.

Во время своего прошлого визита в лагерь он обратил внимание на небрежность караульных и неряшливость солдат. Они с Руже обсудили сложность поддержания должной дисциплины в войсках во время долгого мира. Это проблема была особенно актуальна для Франции, чья армия по меркам мирного времени была слишком велика.

Но теперь все обстояло иначе: караульные держались настороженно и до грубости резко. Россу пришлось показать письмо от бригадного генерала Руже, и только тогда ему позволили пройти в караульное помещение. Прошло полчаса, прежде чем к нему вышел ординарец.

Зато Гастон Руже встретил его с прежней теплотой, разве что в его голосе звучала нотка тревоги:

— Добро пожаловать, друг мой, добро пожаловать. Как хорошо, что вы снова приехали. Погода была отвратительна? Пожалуйста, садитесь, выпейте бокал шампанского и расскажите парижские новости.

Лагерь предназначался для постоянного пребывания солдат, так что в кирпичных казармах стояли удобные кресла и горел очаг.

Они побеседовали несколько минут. Росс рассказал, что его лошадь охромела, и Руже послал ординарца за армейским конюхом, дабы тот высказал свое мнение. И все же они не могли долго избегать главной темы, волновавшей обоих. Руже заговорил первым:

— Вы не поверите, но знаете, где сегодня утром оказался его передовой отряд? Уже в Аваллоне.

— Это далеко отсюда?

— Пятьдесят километров. А знаете, где сейчас войска маршала Нея? В Тоннере. До него уже тридцать пять. Они попадут сюда к ночи, если захотят!

— Тогда мне не стоит оставаться.

— Слышал, они договорились встретиться здесь утром. Это будет великий момент. Без сомнения, несмотря на прошлые разногласия, они обнимутся, как братья. Вы вполне можете здесь заночевать.

— А что с лагерем?

Руже пожал плечами.

— Сейчас здесь только две бригады, моя и барона Новри, а еще 14-й уланский полк, две артиллерийские батареи и несколько инженеров. Всего около семи тысяч человек.

— И каковы их настроения?

— Все до единого — бонапартисты.

Руже внимательно посмотрел на него.

— А вы сами? — поинтересовался Росс. — Хотя должен ли я спрашивать?

— Вы с первой нашей встречи знаете о моей неприязни к тому, что сделали с Францией Бурбоны.

— Но вы говорили и о неприязни к тому, что сделал с Францией Бонапарт.

— Да. Но он слишком велик, чтобы не учиться на своих ошибках. Уверен, что правительство, которое он сформирует в Париже, окажется во всех смыслах лучше предыдущего, годичной давности. В конце концов, хуже, чем сейчас, уже не будет!

Росс попытался унять ноющую боль в лодыжке. Он уже несколько лет не ходил так много, как сегодня.

— Мне понятна ваша точка зрения. Хотя после всего увиденного я не могу винить ни короля, ни его родственников. Разве он не оказался перед лицом невыполнимой задачи — вернуть королевство и придворных после двадцати с лишним лет, найти баланс между старым и новым режимом?

— Нельзя повернуть время вспять, — возразил Руже. Огонь высветил яркий шрам на его лице, который в беседе с Россом он называл «сувениром из Йены». — Якобинцы превратили равенство в кровавую бойню, а Наполеон сумел остановить их, при нем появилось хоть частичное равенство, хоть какая-то справедливость и беспристрастность, а правосудие действовало в рамках закона. Но злобная тупость этих вернувшихся émigrés, которые требуют старых привилегий и старых владений, понятия не имея о принципах, появившихся здесь после 1793-го...

Росс взял еще бокал шампанского.

— А если возвращение Наполеона приведет к возобновлению войны?

— Да не должно, друг мой. Бонапарт сейчас не в том состоянии, чтобы искать с кем-то войны. Но если нам навяжут войну, мы покажем, что еще способны сражаться!

— Да ведь никто в этом и не сомневался.

— Надеюсь, мы никогда больше не окажемся по разные стороны, — задумчивое лицо Руже вдруг осветила улыбка. — Если что, нам лучше избегать друг друга. Думаю, вы храбрый враг, но я предпочел бы остаться вашим другом.

— Аминь,— произнёс Росс.


IV

Поужинав и выпив, они стали говорить более откровенно.

— А эту травму лодыжки вы получили на войне с нами?

— Нет, с американцами. Чуть ли не до вашего рождения.

— Вздор. Мне тридцать восемь. Она вас беспокоит?

— Не слишком. Просто ветреная погода плохо на нее действует. Как и хромая лошадь.

— Понимаю. Что ж, Мартин доложил, что ваша лошадь в плохом состоянии. Ей давно пора на покой. Если вы наняли ее, то вас обманули.

— Других не нашлось.

— Ясно. Из-за этого кризиса лошади стали во Франции на вес золота. Сейчас вы едва ли что-нибудь найдете. В деревнях, лежащих на пути императора, прекрасно знают, что он заплатит за любую пригодную лошадь. А те, кто уже обзавелся лошадьми, понимают, что в такое время продажа или сдача лошади внаем равносильны измене.

Росс продолжал ужинать, испытывая безразличие к тому, что ему говорят. Но когда воцарилась тишина, все же спросил:

— Так вы что же, надеетесь, что завтра я отправлюсь в Париж пешком?

Руже от души рассмеялся, но за смехом скрывалась неловкость.

— Нет, друг мой, обещаю, до этого не дойдет. Но я прошу вас войти в мое положение, как я вошел в ваше. Вы приехали сюда по моему приглашению, но за эту неделю мир изменился! Вы согласны вернуться дилижансом?

— Это возможно?

— Есть один, отбывающий завтра в девять утра. Вы станете пятым пассажиром. С вами поедут две дамы и два джентльмена, оба гражданские, один из них священник. Все они, скорее по личным, чем по политическим мотивам хотят уехать из Осера до прибытия Наполеона. Как, впрочем, и вы. Дилижанс едет медленно, но доберется наверняка.

— Насколько медленно?

— Проведете ночь в Сансе. Выедете засветло и в воскресенье днем окажетесь в Париже.

Росс посмотрел в окно. Стемнело, по стеклам барабанил дождь. Боль в лодыжке не унималась.

— Очень хорошо, — сказал он.


V

Проблем с документами не возникло. Жоди поехала с Демельзой и тоже получила паспорт на имя мадам Жозефины Эттмайер.

— Если придется уезжать, то безопаснее путешествовать под фамилией мужа. Нам осталась, возможно, неделя. На большее рассчитывать нельзя.

— А король?

— Остается. А, значит, Анри со своим полком тоже останется. Я очень боюсь за его жизнь, потому что с его характером он станет сопротивляться до последнего. Не забывай, что на дворце Тюильри все еще виден след от пушечного ядра, полученный во время резни швейцарской гвардии всего двадцать с небольшим лет назад.

Демельза вглядывалась в мокрую улицу. Все выглядело таким обычным, таким будничным. Люди занимались повседневными делами, словно ничего не произошло и ничего не случится. Неужели через несколько дней на смену этой энергичной жизни придет гражданская война, брусчатка покроется трупами, сточные канавы заполнятся кровью, а попавшие под перекрестный огонь дети будут разбегаться и падать?

Демельза вздрогнула.

— Посольство обеспечит вас транспортом для выезда из города? — спросила Жоди.

— У нас нет никаких планов. Когда Росс в четверг уезжал, казалось, что опасность уже миновала! На Пасху мы ждем друзей из Англии! Мой сын и его жена тоже должны приехать из Брюсселя. И я понятия не имею, что будет делать Росс!

— Думаю, ваши друзья и сын повернут назад, даже если уже выехали. Удивлюсь, если Наполеон не окажется здесь к Страстной пятнице... Демельза, я тут подумала...

— Да?

Они прошли еще немного. Жоди чуть опережала Демельзу и куталась в желтый шелковый шарф. Вдруг она остановилась.

— Кареты сейчас пользуются большим спросом. Не думаю, что у посольства хватит экипажей, чтобы эвакуироваться самим, если до этого дойдет. Все мои близкие друзья в панике, так что едва ли я одолжу что-нибудь у них! Но у меня есть карета. Я уезжаю не позднее завтрашнего вечера. В крайнем случае, туда поместятся шестеро. Если я не возьму личную горничную, вам всем хватит места! Росс крупный мужчина, но зато Генри маленький.

Демельза взволнованно посмотрела на подругу.

— Это так любезно. Думаю, Росс будет только рад... Рад покинуть Париж. Я должна сделать это ради детей. Мы поступим, как он скажет, но спасибо, что ты готова вывезти нас пятерых, Жоди.

— Так будет лучше и безопаснее для всех нас, — ответила та.

Они вернулись на улицу Виль-Левек, но Росс не приехал ни во время их отсутствия, ни до конца этого дождливого дня. На узкие высокие дома налетали порывы ветра, а рваные облака, казалось, застревают в дымоходах. Несмотря на присутствие двух младших детей и крепкой миссис Кемп, а также двух слуг-французов, Демельза чувствовала себя как никогда одинокой.

В большинстве кризисных ситуаций, выпавших за ее жизнь, она руководствовалась здравым смыслом, помогавшим делать выбор и принимать решения; кажется, обычно ее действия в конце концов приносили положительный результат. Но, оказавшись в незнакомом городе, где говорили на языке, который Демельза только начала понимать, городе, охваченном революционными переменами, в окружении людей, которым она доверяет и не доверяет одновременно, вдали от мужа, на которого во всем полагалась в этой поездке, она почувствовала себя потерянной. Даже дети, вынужденные сидеть взаперти из-за дождя, раздражали и сердили ее. Хоть она и винила себя, но чувствовала, что за всем этим кроется раздражение на Росса, пусть и перемешанное с беспокойством.

Она обвиняла Росса в том, что он оставил ее в такой момент. Мир перевернулся верх дном: монарха Франции, короля Людовика Станислава-Ксавье Восемнадцатого, кажется, вот-вот свергнут, а узурпатор, авантюрист, превосходный вояка, страшный сон и вечный враг Англии, приближается с юга, чтобы занять его место. Почти всю ее сознательную жизнь (или, по крайней мере, последние двадцать лет жизни) Наполеон Бонапарт был самым грозным врагом. Годами Англия жила под угрозой вторжения. Во время победы над ним погиб Нельсон. В сражении погиб и кумир Джеффри Чарльза — Джон Мур. И еще много тысяч скромных рядовых англичан, дравшихся на море или в Голландии, в Испании или в Индии, в Египте или в Италии, постоянно, денно и нощно сражаясь с этим великим, но подлым французом.

В том году его наконец-то победили, и мир возликовал. Громадная тень перестала нависать над их жизнью. Няни больше не пугали непослушных детей тем, что их заберет Бони. Казалось неважным, что Джереми все еще в армии: с тех пор, как заключили мир с Америкой, сражаться стало не с кем.

И теперь — это. Наполеон окажется здесь к концу недели. И где-то на пути повстречает Росса, чья жизнь может оборваться лишь потому, что он стал свидетелем. Ну почему Росс? О чем он думал, становясь на пути наступающей армии? Что толку от правительства или миссии, в которую его послали, если все закончится очередным трупом, выброшенным в грязь? Почему бы ему не подумать о жене и детях? Где он? Уже суббота, а он уехал в четверг.