— Ты не возражаешь, любимая? — спросил он. — После нашего приезда мы побывали уже на стольких балах. Завтра я буду в отъезде и в четверг хотел бы провести с тобой тихий вечер. Только ужин, любовь и сон.

Кьюби озадаченно посмотрела на него.

— Мне бы хотелось пойти, но я предпочту побыть с тобой, если тебе так хочется.

— Мне так хочется. В следующие несколько недель я буду чаще отсутствовать, так что хочу насладиться обществом моей прекрасной жены.

— Думаешь, скоро будет сражение?

— Не уверен. Французы имеют преимущество, а мы не видим их карты.

И потому вечер пятнадцатого числа они провели вдвоем в ресторанчике, где отмечали день рождения Кьюби. Они дошли туда от своей квартиры пешком. В этот теплый вечер по улицам Брюсселя гуляло много людей. Несомненно, у особняка герцогини Ричмондской собралась большая толпа, чтобы посмотреть на прибытие гостей.

Были на улице и солдаты: туда-сюда цокала кавалерия, маршировали взводы пехоты. По большей части они отправлялись на юг.

Они заказали отличные блюда, в основном те же, что и в марте, поболтали о том, о сем, с теплотой глядя друг на друга и иногда касаясь руками.

— Теперь ты уверен больше, чем во вторник?

— Насчет чего?

— Насчет Бонапарта.

— О да. Он перешел границу вчера ночью или рано утром. Уже была пара стычек.

— Далеко отсюда?

— Миль двадцать.

— Двадцать миль!

— Ох, не беспокойся, их отбросили. Это сделали не наши ребята, вроде бы брауншвейгцы или голландцы. Но французы отступили. Похоже, они проверяют наши позиции в разных местах, прежде чем предпримут что-либо серьезное.

— Джереми, мне что-то страшно.

— Прошу тебя, не бойся! Иногда бывает много шума и дыма, но никаких серьезных ранений. Ты же знаешь, вчера я муштровал своих ребят. Я — и муштровал! Но старые армейские ружья уж больно громоздкие. Они производят страшный грохот и много дыма, но чудовищно неточные. Обычно солдат стреляет слишком высоко, иначе его оглушит, к тому же отворачивается, и пуля уходит куда-то в воздух. Но если отругать солдата, он слишком сильно опустит дуло, и пуля выкатится еще до выстрела!

— Это меня не особо утешает, — сказала Кьюби.

— Тогда выпей чуть больше вина и расскажи о себе. Наш ребенок жив и толкается?

— Только начинает. Не будь слишком нетерпелив, мой мальчик. Время придет только в декабре.

— И кого ты хочешь?

— В смысле, мальчика или девочку? Мне всё равно. Возможно, мальчика. А ты?

— Лучше девочку.

Они засмеялись.

— К Рождеству, — сказал Джереми. — Вот думаю, как ее назвать? Или его. Ноэль? И где к тому времени мы будем жить?

— Не в Брюсселе!

— Да. Недавно я думал, что война затянется, как предыдущая. Но сейчас мне кажется, что всё решится одним ударом, всего за месяц! Я не сделаю карьеру в армии, как мой кузен. И всё же немного странно...

— Что?

— Говорят, Джеффри Чарльз в детстве был неженкой и избалованным ребенком. Я сильно удивился, когда он так прикипел к армии. Что до меня, то хотя обстоятельства были совсем другие, но меня тоже воспитывали мягко, я и в мыслях не держал вступить в армию, но вот я здесь, и признаюсь, мне это нравится куда больше, чем я ожидал!

В этот вечер Кьюби была в бледно-лиловом шелковом платье, собранном на талии серебряным шнуром. Джереми попросил ее надеть именно это платье, потому что оно напоминало то, которое она носила в их первую встречу, когда спасла его от таможенников.

— Разумеется, после окончания войны меня уже не будут повышать так быстро, — добавил он. — Я поражен, что получил звание, не покупая его и не имея никаких влиятельных знакомых! Все это лишь благодаря редкостному смятению после побега Бонапарта и гибели офицеров, способных командовать вновь сформированными ротами и полками.

— Надо понимать, ты не желаешь признавать, что это хоть в малейшей степени заслуга твоих талантов. Ну прекрати, подобная скромность просто смешна.

Джереми посмотрел на Кьюби, заглянув в блестящие карие глаза под черными бровями. Она слегка выпятила губы, чей вкус он так хорошо знал, темно-розовые на коже цвета меда.

— Джереми, я никогда тебя не спрашивала. Ты вступил в армию из-за меня?

Он отвел взгляд.

— Очень тяжело разобраться в моих тогдашних чувствах.

Кьюби подождала, не скажет ли он чего еще, а потом добавила:

— Думаю, твоя сестра меня в этом винит.

— Кто, Клоуэнс? Когда ты с ней виделась?

— Изабелла-Роуз как-то обмолвилась. Но на приеме у Джеффри Чарльза Клоуэнс вела себя недружелюбно. Может, она просто винит меня в том, что я причинила тебе страдания.

— И она права. — Джереми похлопал ее по руке, а потом погладил щеку. — Но мы это изменим. Ей просто нужно с тобой встретиться и узнать тебя получше. Вспомни мою матушку.

— Твоя матушка — мудрейшая женщина. И добрейшая. Я знала, что мы поймем друг друга, как только увидела ее на том приеме. Клоуэнс больше похожа на твоего отца, ее труднее смягчить.

— Я вовсе не считаю отца таким твердокаменным! Когда ты узнаешь его получше, ты тоже это поймешь. Но кстати, о твердокаменных. Как насчет твоего брата и матушки? Как думаешь, нас когда-нибудь примут в Каэрхейсе?

— Разумеется! Ни секунды не сомневаюсь. Знаешь, если забыть об их гордыне, то они милейшие люди! Но скажу тебе кое-что еще. Даже если бы представилась такая возможность, мне не хотелось бы жить в Каэрхейсе. После замужества тот образ жизни кажется совершенно для меня неподходящим. Там было много хорошего, множество приятных моментов, но слишком много ограничений и ограниченности и в мыслях, и в поведении, я не хочу к этому возвращаться. Только в декабре я стала свободной!

— Связанной со мной, — сказал Джереми.

— Связанной с тобой! Где мы будем жить? Мне бы хотелось поселиться в Корнуолле.

— Да. Что бы ни говорил Голдсуорти Герни, я уверен, что и в Корнуолле у меня будет достаточно возможностей.

— Пар? Самоходный экипаж?

— Что ж, для начала я надеюсь, что буду зарабатывать на жизнь доходами с Уил-Лежер, а может быть, попробую что-нибудь новое на Уил-Грейс. Я подумывал о небольшом доме, принадлежащем отцу, его называют сторожкой. Там жил Дуайт Энис, когда только приехал. Потом дом пустовал несколько лет и пришел в негодность. Там собирались поселиться Стивен Каррингтон и Клоуэнс, и Стивен потратил немало времени и кое-какие деньги, чтобы привести его в порядок. Потом они разорвали помолвку, а когда у них все наладилось, поженились и уехали в Пенрин, так что в доме так никто и не поселился. Мы могли бы там пожить некоторое время.

— Было бы чудесно. Что такое?

— Что? — его лицо прояснилось. — Ничего, любимая. Просто мысль промелькнула.

Кьюби ждала объяснений, но их не последовало. Да и как Джереми мог бы объяснить, ведь он вспомнил о том, что в сторожке они хранили награбленное, пока не перенесли все в пещеру на Лестнице Келлоу.

— И у нас должна быть лодка, — сказал Джереми, сделав над собой усилие. — Ты любишь рыбалку?

— Никогда не пробовала, но я люблю рыбу.

— Любишь есть? Или ты против того, чтобы её ловить?

— Нет, я не такая уж неженка.

Он улыбнулся.

— Временами мне кажется, что мужчины даже более чувствительны в этом, чем женщины. Я, кстати, никогда особо не любил охоту. Мне совершенно не жаль лис, да и кто бы стал их жалеть, увидев, что они творят в курятнике — растерзанные куры, убитые даже не для еды, а для удовольствия. Но всё же в конце облавы я не могу заставить себя радоваться, глядя как её рвут на части двадцать собак. А Клоуэнс очень любит охоту, и думаю, что Изабелла-Роуз тоже полюбит, когда ей разрешат охотиться.

— Клеменс любит охоту, как и я, — сказала Кьюби, — а никто не любит животных так сильно, как Клеменс.

— С тех пор, как я поступил на службу в армию, — сказал Джереми, — я всё меньше уверен в том, что лошадей стоит использовать в бою. Я видел всего трёх убитых лошадей, но мне и этого хватило. И впрямь, желание освободить их от тягот военной службы стало второй причиной, по которой мне хочется создать самоходный экипаж. Даже после трех лет службы в почтовых перевозках лошадь годится только для живодёрни. — Он глотнул вина и посмотрел на его цвет в пламени свечи. — И всё же иногда меня гложет одна мысль...

— Какая?

— Если самоходные экипажи распространятся, мы, возможно, вообще лишимся лошадей. Худшая участь и для них, и для нас. — Он достал часы. — Может, пойдём домой?

— Как хочешь. А разве ещё не слишком рано?

Джереми взял её за мизинец.

— Я думаю, если ты согласна, то уже не слишком рано.


II

Они молча лежали в постели, дневной свет на высоком июньском небе почти потух, и тут кто-то постучал в дверь. Джереми зажёг свечу, набросил халат и пошёл к двери.

После тихого разговора он вернулся.

— Это мой ординарец, мне нужно идти. Можешь прочитать записку.

Кьюби взяла листок.

«Роте капитана Полдарка проследовать к Брен-ле-Конту и встретиться там с майором Картаретом, который укажет место для бивуака на ночь.

Генерал-квартирмейстер Уильям де Ланси».

— Дорогой, — произнесла она.

— Да, милая. Мне нужно идти. Мы всё равно не попали бы на бал. Военные обладают необъяснимой способностью портить все удовольствие в самое неподходящее время.

Кьюби попыталась удержать внезапно брызнувшие слёзы.

— Вернись к воскресенью, — беспечно сказала она, — позовём гостей на обед.

— Разумеется! Я скажу старине Бони. И правда, дорогая, ты останешься в Брюсселе, как примерная жена, и не думаю, что тебе стоит волноваться о французах. Но если... если вдруг что-то пойдет не так, без колебаний обращайся к мистеру и миссис Тернер или Криви в Антверпене. Ты отвечаешь не только за себя, но и за нашего малыша. Если понадобится, увези его за море, а я догоню тебя позже.

— Я буду себя беречь, если и ты сделаешь то же самое.

— В детстве я дразнил Клоуэнс, и она злилась и кидалась в меня камнями. С тех пор я отлично научился уворачиваться от снарядов.

Он начал одеваться. Снаружи раздавались трели флейт и горнов. В наступающих сумерках звук казался меланхоличным.

— Сандерс тебя ждет?

— Да. И несомненно зевает. На марше будет много сонных солдат.

Кьюби наблюдала за ним, ее глаза выглядели темнее обычного, а сердце сжали холодные тиски страха.

— Интересно, чем сейчас занят отец, — сказал Джереми. — Вот он — настоящий военный по характеру, не то что я. Но он будет страшно раздражен, сидя в Вердене, если узнает, что предстоит сражение за Брюссель.

Кьюби начала одеваться.

— Что ты делаешь?

— Ох, спать ещё слишком рано. Я провожу тебя, потом разведу огонь и сварю немного кофе.

Джереми посмотрел на луну.

— Отличная погода для сражения.

Когда, наконец, он был готов и Кьюби убедилась, что он ничего не забыл, Джереми обнял ее и поцеловал — сначала в лоб, потом в кончик носа и в губы. После бурной любви всего час назад поцелуй был воздушным и невинным.

— До свидания, Кьюби.

— До свидания, паренек. Возвращайся поскорей.

— А как же. Как раз к обеду. Попрошу ускорить наступление.


III

Андре не появился на рассвете, он пришел, только когда с горячих душных небес уже полыхало солнце — высокий неряшливый мужчина, напомнивший Россу торговца, подкинувшего его, когда сломался дилижанс на обратном пути из Осера.

Он почти полчаса разговаривал с Кохуном Грантом, а потом Грант сел за стол и написал записку, которую бельгиец забрал.

Затем он обратился к Россу: 

— Вероятной угрозы на дороге в Монс больше нет. Бонапарт с войсками пробил брешь в обороне Шарлеруа, и пруссаки отступили. Может, Веллингтон успеет перегруппировать войска — если послание дойдет к вечеру, у него появится двадцать четыре часа. Андре помчится в Брюссель во весь опор, чтобы доставить его вовремя.

— А вы?

— Я поеду в Намюр, у меня там два друга-роялиста. Они поддерживают контакт с одним из генералов Наполеона. Добытые сведения я прошу вас доставить в штаб Веллингтона, где бы он ни был к этому моменту. Это опасная миссия, но именно этого вы и хотели.

— Вы поедете в Намюр днём?

— Это три часа в одну сторону. Французской армии сейчас есть чем заняться. Но если меня схватят, то я не вернусь, и вы об этом узнаете. В таком случае позаботьтесь о себе. Марсель или Жюль будут под рукой. Здесь есть еда, можете взять ее с собой. До темноты вам приведут хорошую лошадь.