Кейт не приходилось ни с кем его делить. Ричард не имел близких друзей среди местной знати, кроме сэра Чарльза Глинда. Ну конечно, он охотился с мужчинами своего круга, беседовал с фермерами и торговцами, которые не отвергали его, но и не считали своим. Он всегда держался особняком, как и Кейт. К ней тоже относились слегка настороженно из-за ее частых посещений усадьбы, из-за ее «учености» и странных неженских наклонностей. Эти наклонности во время их рискованных ночных вылазок заставляли ее глаза блестеть, а кровь бурлить.

В окно коттеджа Кейт увидела Ричарда, который выглядел необыкновенно привлекательным в зеленом камзоле с двойным капюшоном, большими отворотами и серебряными пуговицами. Шпоры на его высоких черных сапогах ярко сверкали, волосы блестели на солнце под черной треуголкой. Под звон церковного колокола, призывающего прихожан на молитву, он спешился и привязал лошадь к столбику у калитки.

Кейт взяла Джудит за руку.

— В церкви ты попросишь прощения за то, что стащила тот моток лент. Не представляю, как тебе это удалось.

— Очень просто, — гордо сказала Джудит. — По тишине я поняла, что вокруг никого нет. А если бы меня поймали с чем-то в руках, я сказала бы, что только ощупывала этот предмет пальцами. У цыган я много раз упражнялась, прежде чем украсть по-настоящему.

— Это все осталось в твоем прошлом, дорогая. Я очень расстроюсь, если узнаю, что ты снова что-то стащила или просила милостыню.

Джудит нахмурилась:

— Но я не понимаю. Когда вы прячете эти товары от инспекторов, разве это не кража?

Кейт вздохнула и в который раз привела доводы, которые слышала от сэра Чарльза:

— Это совсем не то, что красть у жителей деревни или на рынке. Мы, сторонники свободной беспошлинной торговли, обеспечиваем людей тем, что им нужно. Мы берем только у правительства, которое издает несправедливые законы. Если оно облагает немыслимыми налогами портвейн, чай, кружево, шелк, то должно ожидать неприятностей.

— Да, понятно, — пробормотала Джудит, хотя по-прежнему ничего не понимала.

Но какое это имело значение? В ее жизни сейчас существовало всего одно правило, которым она руководствовалась. В ее прошлом была вереница людей, которые передавали ее с рук на руки, звучали голоса, то громкие и гневные, то тихие, но злые, и только в самых ранних ее воспоминаниях слышался ласковый, любящий голос.

Теперь рядом с ней был человек, от которого исходило тепло, надежность. Сильные руки, обнимавшие, когда по ночам ее мучили кошмары. Крепкое плечо, на которое она приклоняла пылающую голову в дни болезни, ладони, мягко поглаживавшие ее изможденное тело, твердый и успокаивающий голос. После стольких лет — Кейт полагала, что ей около пятнадцати, — жизнь наконец-то улыбнулась Джудит. Все стало просто — ей нужно было только делать то, что говорила Кейт, и все вставало на свои места.

Но если бы она могла перестать видеть сны! Цыгане наводнили ее ум предзнаменованиями и предчувствиями. Иногда ее сны сбывались. Но теперь, когда Джудит, кажется, впервые в жизни пришла в церковь, она услышала, что пытаться узнать свою судьбу — это грех.

Ей нравилось в церкви. Музыка и пение очаровывали, как и сама служба, которую она не всегда понимала. Здесь на нее нисходили покой и чувство безопасности. Джудит слышала покашливание и шарканье ног, детский вопрошающий голосок, увещевающий шепот родителей. Она не всегда понимала, почему надо то вставать на колени, то садиться на скамью и зачем столько людей собралось в этом месте, где так гулко разносилось эхо и которое Кейт называла Домом Божьим.

Но она послушно повиновалась легким прикосновениям руки Кейт и благодарила Бога за счастье, которое узнала впервые в своей тяжелой жизни.

Седовласый страдающий ревматизмом пастор с трудом поднялся на кафедру. Его тонкий голос задрожал, когда он произнес то, что было на уме у присутствующих, выражая их невысказанные мысли, в то время как все глаза обратились на пустую и непривычно безмолвную скамью Глиндов. Каждое воскресенье с этой скамьи раздавались бодрые звуки, заставлявшие детей хихикать, а взрослых обмениваться снисходительными улыбками. Зычный голос сэра Чарльза гулко разносился по старинной церкви, когда он пел гимн с отставанием на полтакта. Его ритмичное похрапывание было привычным фоном службы. А когда он вынимал свой пестрый носовой платок, пастор прерывал чтение, зная, что трубный звук, издаваемый сэром Чарльзом при сморкании, на целую минуту поглотит все прочие звуки.

Кейт обвела взглядом церковь. Мужчины в воскресных костюмах сидели с серьезным, сосредоточенным видом, женщины прикладывали к глазам платки. С уходом сэра Чарльза деревня потеряла своего защитника и доброго друга. Арендаторы всегда могли быть уверены, что к их нуждам отнесутся со всей справедливостью. Дети знали, что если пробежать за его лошадью через всю деревню, то их ожидает пригоршня монет, а помахав вслед ему рукой, они услышат его раскатистый добродушный смех. Когда женщины с улыбкой приседали, встречая его, он снимал шляпу и раскланивался с ними, словно они были высокородными леди. И они приглаживали волосы, поправляли юбки и приговаривали в сотый раз: «Вот что значит настоящий джентльмен».

Люди молча выходили из церкви, слишком погруженные в общее горе, чтобы одергивать болтавших детишек. Кейт дождалась Ричарда и пошла вместе с ним и Джудит к калитке. Жители деревни сторонились, давая им дорогу, и провожали любопытными взглядами эту странную троицу.

У стены, окружавшей церковный двор, стоял одноногий Джеми, опираясь на костыль. Его поношенная рубаха и бриджи с прорехами служили предметом насмешек у детей, выряженных в нарядные воскресные костюмчики.

— Сэр Чарльз давал ему деньги за то, что он присматривал за его лошадью, — сказала Кейт. — Может быть, бедняга еще не знает…

Она замолчала, закусила губу, чувствуя, как защипало глаза. Ричард достал кошелек и положил в грязную ладонь мальчика монету. Джеми пробормотал несколько слов благодарности и заковылял по аллее к своей развалившейся хибарке.

— Это щедро, Ричард, но неразумно, — нахмурилась Кейт. — Деньги все равно у него отберет эта выпивоха, его мать. Какие-нибудь твои старые бриджи или камзол пришлись бы Джеми более кстати.

— Постараюсь не забыть, — пообещал он, отвязывая лошадь. — Но пока предстоят более важные дела. Завтра я съезжу в Соколиный замок и узнаю, не нужна ли там моя помощь. Никак не могу поверить в то, что случилось. Ведь еще вчера мы с сэром Чарльзом вместе охотились, и вот…

Она положила руку на его локоть.

— Мне прийти вечером в усадьбу? Или хочешь побыть один?

— Если Джудит отпустит тебя на часок, я буду очень рад твоему обществу, — улыбнулся он.

Кейт смотрела, как он скачет прочь — одинокий всадник на черной лошади. Раньше по воскресеньям рядом неизменно можно было видеть дородную колоритную фигуру сэра Чарльза на сером широкозадом жеребце. Баронет любил, чтобы Ричард вкратце пересказывал ему проповедь, из которой он не слышал ни слова. Вечером, когда пастор ужинал в Соколином замке, сэр Чарльз хвалил его за превосходное изложение и особую утонченность высказываний, и пастор прощал хозяину этот обман, поскольку голубые глаза, невинно смотревшие на него поверх бокала с контрабандным бренди, лучились добротой.

Проводив взглядом Ричарда, Кейт вздохнула и увидела, как пастор, понурив голову, бредет к своему дому.


Но вечером, когда она направилась по аллее, ведущей к усадьбе, настроение у нее снова поднялось. Дрозд насвистывал с ветки вяза незатейливую песенку. Во влажной траве у ручья в сгущавшихся сумерках отливали бледно-желтым дикие нарциссы. С озера, скрытого за густыми зарослями падуба, неслось негодующее кряканье селезня. С другого конца загона прибежала вороная кобыла и потянулась к ней через перекладину. Кейт сорвала пучок свежей травы и протянула любимице Ричарда.

Но, несмотря на мирный вечер, Кейт чувствовала, как внутри ее нарастает непонятное напряжение. Она не могла объяснить это ощущение и, приписав его весеннему брожению, попыталась отрешиться от него. Но ощущение снова и снова напоминало о себе сладкой болью в сердце.

Западные окна дома, обращенные на закат, полыхали огнем. Кейт вышла из-под крон деревьев на газон. Сложенный из пожелтевшего от времени серого камня дом с щипцовой крышей и частыми оконными переплетами уютно гармонировал с приглушенным, коричнево-зеленым фоном окружавшего его леса, и казалось, он сам пустил здесь корни. Гармоничные пропорции дома никогда не переставали радовать ее глаз.

Ричарду до его знакомства с Кейт родной дом казался тюрьмой. Он ел, спал, делал уроки, повинуясь строгому распорядку, в котором не было места для любви и смеха. Его не подвергали телесным наказаниям, но на протяжении нескольких лет сменявшие один другого воспитатели прилагали усилия, чтобы сломить его дух. Ни гувернантка, ни учитель ни разу не похвалили, не подбодрили своего ученика. Но ничтожное опоздание на занятия или промедление с ответом немедленно влекли за собой долгие часы взаперти в холодной темной классной комнате или отправление без ужина в большую спальню, где, как считалось, являлось привидение, где по ночам раздавались странные звуки и ветка стучала по оконной раме с жуткой настойчивостью.

Нервы Ричарда сделались напряженными, словно струны скрипки. Вернуться домой после часа блаженства на озере или на взморье было для него все равно что вступить в мрачный дремучий лес после прогулки на ярком солнце.

Только Кейт сумела раскрыть ему глаза на красоту его родового гнезда, заставить его понять, что однажды он станет хозяином этого прелестного дома и всего имения, перестанет быть чувствительным, ранимым ребенком, для которого только полное повиновение старшим являлось единственным залогом хоть какого-то покоя.

Кейт решительно направилась к маленькой боковой дверце. В ней не было ни торжественности парадного входа, ни приниженности черного. Эта дверца деликатно указывала на ее статус. Хотя, когда Кейт бралась за тяжелую бронзовую ручку, эти мысли никогда не посещали ее темноволосую головку.

Когда она впервые пришла в усадьбу, ее голова едва доставала до замочной скважины. Тогда она крепко держалась за материнскую руку, до некоторой степени испуганная размерами дома. В то же время ей не терпелось посмотреть, что там внутри — неизвестность сулила настоящее приключение. Но через несколько дней она заскучала. Час за часом мама терпеливо шила в маленькой, специально отведенной для портних комнатке.

Служанка приносила им еду, а на все вопросы Кейт только посмеивалась.

— Зачем ты ходишь сюда каждый день, мама? — спросила Кейт. — Почему нам нельзя оставаться дома, как мы делали, когда папа был с нами?

— Потому что мы должны что-то есть, дочка, на еду нужны деньги, а деньги надо заработать — если только ты не из тех людей, которые живут в таком доме, как этот.

— А им не надо работать?

Мама подняла на нее удивленные глаза:

— Конечно нет. Они же господа.

Кейт отмахнулась от этой проблемы, хотя слова матери запомнила. Однажды она соскучилась сверх всякой меры, и ее живой ум восстал против вынужденного заточения. За маминой спиной она потихоньку открыла дверь и проскользнула в нее. На цыпочках прошла по коридору, свернула в другой коридор, толкнула дверь и оказалась в галерее. Вниз вела красивая винтовая лестница. Свесив через перила голову, Кейт разглядела в дверном проеме невероятных размеров камин, в котором пылали дрова.

Она тихонько спустилась по лестнице, прижимаясь к стене. Затаив дыхание, заглянула в комнату. Там в глубоком кожаном кресле сидел с книгой мальчик с каштановыми волосами. Он подпер подбородок худой белой рукой, из-под обшлага синего бархатного рукава ниспадала кружевная оборка.

Кейт широко раскрыла глаза. Она еще не видела мальчика, который был бы одет с таким изяществом.

С бесстрашием, свойственным ей даже в семилетнем возрасте, она шагнула в комнату. Мальчик продолжал смотреть в свою книгу. Кейт кашлянула. Мальчик поднял глаза. В следующую секунду он уронил книгу, вскочил на ноги и отвесил ей поклон, в ответ на который она засмеялась от радости. Мама учила ее делать книксен, когда мимо проезжает карета сквайра. Она продемонстрировала свое умение, хотя и не слишком ловко. Теперь засмеялся он, и она решила, что это самый красивый мальчик на свете.

— Ты кто? — спросил он.

— Мое полное имя Катарина Хардэм, но все зовут меня Кейт, а моя мама приходит сюда шить, — выпалила она одним духом.

— Это экономка прислала тебя ко мне?

Она покачала головой, осознав, что, наверное, поступила неправильно.

— Мне надо вернуться назад. А то мама заругает.

Он шагнул к ней и протянул руку каким-то отчаянным жестом.

— Нет, не уходи! Останься, поговори со мной. Меня зовут Ричард — Ричард Кэррил. Я тут живу. Ты не представляешь, как одному скучно.