И все же она не имела права волноваться при мысли о мужчине, которому хватило четверти часа, чтобы разрушить жизнь, на отлаживание которой у нее ушли годы. Постепенно в вялом и хрупком, как ее воля, предрассветном сумраке стали проступать очертания предметов. Тогда Джиллиан осторожно, чтобы не скрипнула кровать, встала с постели и потихоньку пробралась в коридор. Облегчение, недоверие захлестнули ее, когда она увидела, что перед кухонным камином пусто: ни спящего негодяя, ни смятого одеяла…

Чтобы удержать равновесие, Джиллиан пришлось опереться о стену. Она всегда успокаивалась, дотрагиваясь до своего дома, напоминая себе, насколько крепок этот кокон из кирпича и штукатурки; однако на этот раз свободное пространство перед камином почему-то оставило у нее в душе пустоту, заполнить которую дом вряд ли сможет. Она стиснула зубы, чтобы не расплакаться.

Значит, это все же был сон. Все: крепкая рука Камерона, прижатая к ее руке, его низкий голос, беспокойно отзывающийся в глубине ее существа. Все сон: горячие заинтересованные взгляды, которые позволяли думать, что хотя бы один мужчина, да еще такой великолепный, может увидеть под неказистой внешностью женщины ее внутренний мир.

Сон. Кошмар. Так она и знала. Теперь все будет по-прежнему, подумала Джиллиан. Странно, что осознание этого не принесло ей радости. Она глубоко вдохнула воздух своего дома и немного подождала, пока дыхание успокоилось, а когда колени перестали дрожать, опустила руку. И тут на нее навалилась огромная усталость.

Негромкий звук мужских голосов, донесшийся из коридора, вывел ее из оцепенения. Два голоса. Один – ее отца, а другой? Отца никто никогда не навещал. Никогда. Она следила за этим. Значит, другой мужской голос, сильный и низкий, мог принадлежать только этому негодяю Камерону Смиту.

Итак, предыдущая ночь Джиллиан не приснилась. Все произошло на самом деле.

И он тоже был реальным.

Сердце ее замерло, но она решила, что причиной тому – живость и нерешительность в голосе отца, которых она давно уже не слышала. Голоса словно притягивали ее. Джиллиан медленно прошла по коридору к комнате отца и толкнула дверь, а когда та широко распахнулась, увидела отца: он выразительно жестикулировал у своего прекрасного, полученного в подарок анатомического атласа. Камерон Смит сидел развалясь в ее кресле, сложив руки на груди, одна нога его вытянулась вперед, другая осталась согнутой в колене.

Джиллиан стала рассматривать Камерона, медленно поднимаясь от согнутой в колене ноги к крепкому плоскому животу и выше, к невероятно широким плечам. Верхние пуговицы его рубашки были расстегнуты, и Джиллиан ошеломил вид завитков темно-каштановых волос у него на груди. Камерон внимательно смотрел на ее отца; волосы его были отброшены назад и открывали лицо во всей его мужественной красоте.

Он выглядел обманчиво-спокойным, напоминая огромного лесного кота, но Джиллиан хорошо знала строение и возможности человеческого тела, знала, что эти упругие, совершенные мышцы могут в мгновение ока взбугриться, готовясь к стремительным действиям. Одним быстрым движением он мог бы схватить женщину этими мускулистыми руками, притянуть ее к своим упругим, совершенным мышцам, дать ей почувствовать все то, чего она не видит.

Джиллиан покраснела от стыда за неуместность своих мыслей, и в ту же минуту непрошеный гость почувствовал ее присутствие – как хищник, с которым она его сравнивала. Он повернул голову и устремил на Джиллиан неподвижный пронзительный взгляд, сразу приковавший ее к месту.

Джиллиан и раньше знала, что он великолепен. Прошлой ночью она изо всех сил старалась не смотреть на него, инстинктивно чувствуя, что гнев и страх ослабляют ее, боясь обнаружить перед ним свою уязвимость. И все же она сознавала его физическую привлекательность. Образ, который всю ночь не давал ей покоя, был лишь бледной копией того, что она увидела сейчас. Заря осветила окна за его спиной, а зажженная отцом лампа бросала дрожащий золотистый свет на лицо, настолько красивое, что у Джиллиан перехватило дыхание от возбуждения, поднявшегося откуда-то из глубины тела.

Камерон, похоже, не подозревал о потрясении, которое произвела на нее его красота; во всяком случае, под ее пристальным взглядом он, казалось, смутился: она увидела, как предательская краска поднимается от шеи к щекам.

– А, Джиллиан! – Отец заметил ее и жестом пригласил в комнату. – Заходи, заходи. Образование молодого доктора Смита потрясающе недостаточное. Я хочу немедленно написать письмо его университетским профессорам и высказать им свои претензии.

– Позднее, папа. Нам срочно надо ехать к лорду Харрингтону. Мы обещали просить его о милосердии в отношении Мэри Меткаф.

Камерон вскочил на ноги и весь подобрался: ноги поставил вместе, плечи расправил. Да он, кажется, собрался поклониться ей и уже сделал небольшое движение… Но внезапно его охватило смятение. Он на мгновение застыл на месте, потом нарочито изогнулся, как будто поднялся только для того, чтобы размять затекшие мышцы.

– Нет необходимости обращаться к лорду Харрингтону, – небрежно произнес он. – Я позаботился об этом вчера ночью.

– Вчера ночью? – Джиллиан перебрала все события прошлой ночи и вспомнила того парня, который отделился от стены и разговаривал с Камероном. Кажется, тогда Камерон что-то говорил о Мэри Меткаф. Джиллиан была слишком напугана, слишком хотела попасть домой, чтобы осознать, что Камерон пообещал ходатайствовать перед лордом Харрингтоном и, по-видимому, выполнил свое обещание.

– Вы передали ему сообщение крайне сомнительным путем. Лорд Харрингтон не очень-то щедр даже при более благоприятных обстоятельствах.

– И все-таки он сделает то, о чем я прошу.

Камерон выглядел уверенным и смотрел на Джиллиан, приподняв одну бровь, видимо, ожидая, что она осыплет его благодарностями. Не будет она его благодарить. Она дала слово Мэри, а не этот нахал. Он опередил ее, отобрал у нее право сдержать слово, как будто она не сумела бы все решить сама, или для того, чтобы доказать, что сделает это лучше ее. Однако кое в чем она может одержать над ним верх.

Джиллиан подошла к анатомическому атласу.

– Молодой доктор Смит не знает строение мускулатуры? – Она с деланной мягкостью провела рукой по рисунку. – Rectus abdominis. – Джиллиан указала на брюшную стенку. Она еще не осознала, что выбрала не самое подходящее место для того, чтобы щегольнуть своими знаниями, – ведь совсем недавно ее зачарованный взгляд был устремлен на руки Камерона, сцепленные над мышцами, которые она сейчас называла. – Serratus anterior, Pectoralis major. – Она называла эти мышцы рук и ловила себя на том, что смотрит на рукава рубашки Камерона, зная, что они скрывают теплые, пульсирующие, живые образцы, а не плоское изображение на схеме под ее пальцами.

Камерон сжал губы, и его глаза сверкнули в ответ на ее вызов. Он дотронулся до того места у себя на груди, где была расстегнута пуговица.

– Грудь, – сказал он, а затем, сдерживая улыбку, скользнул рукой по своему боку. – Таз.

Он довольно долго молчал, и Джиллиан пожалела, что ему пришлось начать называть и показывать части тела, одна мысль о которых вогнала ее в краску.

Камерон расплылся в улыбке и провел рукой между боком и коленом:

– Бедро.

Затем он снова сел, удобно развалившись в ее кресле. В ее кресле.

– Вот видишь, – уголки губ отца угрюмо опустились, – доктор Смит имеет только самое общее понятие об анатомии. Нам предстоит много часов напряженной учебы, много часов.

– Я принесу другой стул, – сказала Джиллиан, поняв, что невежа, развалившийся в ее кресле, не собирается с него вставать.

– О, ты уже усвоила анатомию, Джилли, и тебе не нужно присутствовать на этом занятии. Почему бы тебе не приготовить завтрак? Нам понадобятся все наши силы, вся выносливость, чтобы заполнить пробелы в образовании молодого доктора Смита. – Уилтон, словно прогоняя дочь, жестом отмахнулся от нее.

Столь бездумное предательство отца почти парализовало Джиллиан. Она говорила себе, что его помраченный рассудок не позволяет ему осмыслить их положение, но дьявол шептал ей на ухо, что этот рассудок оказался достаточно ясен, чтобы прогнать ее с занятий. Хуже того: отец ожидал, что она станет обслуживать Камерона Смита, как будто он почетный гость, а не вторгшийся силой самозванец.

– Нет, – сказала она, едва шевеля онемевшими губами.

– Конечно, не надо. – К ее изумлению, Камерон опять вскочил. – Прошу прощения, сэр, но ваша дочь не должна обслуживать какого-то ученика.

– Джиллиан всегда готовит завтрак: что ей стоит сделать на одну порцию больше? – Уилтон ничуть не удивился, что так называемый ученик критикует его манеры. – Миссис Поджетт придет только в полдень, чтобы заняться другими делами. Моя дочь не перенапряжется, если нальет немного больше воды или положит на тарелку лишнее печенье. Сейчас же иди на кухню, Джиллиан!

Конечно, ей просто показалось, что в лице Камерона промелькнуло огорчение и даже намек на извинение, и все же она удивлялась ему и в то же время ненавидела себя за поднявшуюся в душе бурю эмоций. Возможно ли, чтобы этот негодяй, этот похититель понял ее унижение, тогда как родной отец не обратил на это внимания? Она ненавидела охватившую ее благодарность и не могла поверить своей вероломной душе, так горячо откликающейся на молчаливую доброту мужчины, который причинил ей зло и продолжал обижать уже самим своим присутствием в ее доме.

«Вы будете доверять мне, хотите того или нет. Похищенные всегда начинают испытывать доверие к похитителям», – предупреждал он ее своим манящим низким голосом. И вот не прошло и дня, как она начала поддаваться.

Никогда. Она не будет, не будет готовить завтрак для этого ужасного Камерона Смита. Не будет.

Ничего не ответив отцу, Джиллиан повернулась и пошла по коридору, как вдруг позади услышала недовольный возглас, а затем звук тяжелых мужских шагов. Она пошла быстрее, но не успела ускользнуть от руки, которая поймала ее за плечо и повернула. Ей ничего не оставалось, как только посмотреть на него, злясь на свои слезы.

– Прекратите это! – приказала она, сбрасывая его руку со своего плеча.

– Прекратить что?

– Все! Вы силой вторглись в мою жизнь, когда у меня не было выбора, и я могла только уступить, но у вас нет необходимости прикасаться ко мне, или завладевать вниманием моего отца, или… – «Или кланяться и выглядеть счастливым при виде меня, как будто я – заинтересовавшая вас хорошенькая барышня», – мысленно закончила она.

– Понимаю, вам сейчас тяжело, – прошептал он хрипло.

– Конечно, мне тяжело! Как бы вам понравилось, если бы вдруг появился некто, не испытывающий никакого уважения к тому, что вам дорого, и отобрал бы у вас все?

– О, я знаю это лучше, чем вы можете себе представить!

Страдание отразилось на его лице, делая более жесткой линию губ. Джиллиан почувствовала странное желание провести пальцем по краю подбородка, где у него пульсировала жилка. Ей хотелось спросить, что он потерял и почему это его так мучает.

– Кто такая миссис Поджетт? – спросил он, меняя тему, но Джиллиан сжала губы и промолчала.

– Джиллиан, вы должны знать, что я восхищен вашим мужеством. – От этого комплимента у нее по телу пробежала дрожь. – Я дам вам один совет: научитесь разумно расходовать свое мужество. Отвечайте на мои вопросы и поберегите силы для более серьезных сражений.

– Еще одна мудрость того благородного рыцаря? – съязвила она.

Камерон не ответил и, подойдя к камину, присел у огня, легко покачиваясь на пятках, потянулся к охапке дров и взял три дубовых полена, напрягаясь не больше, чем напряглась бы Джиллиан, если бы подняла перышки. Она зачарованно смотрела, как бугрились мышцы под рубашкой.

– Миссис Поджетт… – подсказал он, мешая кочергой угли в камине.

При виде того, что он выполняет работу, которая была ее обязанностью, у Джиллиан пересохло во рту. И тут же ее внимание притянули к себе линии его сильных бедер. Он предупреждал, чтобы она выбирала, в какие битвы следует ввязываться. Ей было интересно, догадывается ли он, что она уже вовсю воюет сама с собой.

– Как сказал отец, она готовит для нас и поддерживает чистоту.

Камерон поднялся плавным, легким движением. Он огляделся и увидел хорошую дорогую мебель, которую Джиллиан поставила в слишком маленькое помещение, но не высказал свое мнение по поводу тесноты, и она ощутила прилив благодарности, так как еще испытывала жгучую душевную боль, оттого что отец назвал ее скрягой. Раньше она пыталась сказать отцу, что держится за эти вещи на тот случай, если его состояние улучшится настолько, что они смогут вернуться в Лондон. Джиллиан никогда не сознавалась даже себе, что сама мысль о том, чтобы избавиться хотя бы от одной из вещей, которые были свидетелями их счастливой жизни, настолько пугала ее, что она проводила долгие часы, переходя из комнаты в комнату и дотрагиваясь до каждого предмета, убеждаясь, что все на месте.