— Да, вообще-то, на следующий день я снял массу всего в цвете, просто не успел проявить фото. Просто мне правда нравится эта модель. — Я указал на Грейс.

— Она потрясающая.

— Именно.

— Знаешь, Мэтт, мне тошно видеть, как твои навыки пропадают впустую.

— Я подумываю о рекламной фотосъемке.

Он кивнул, но казался не убежденным.

— Твои фотографии рассказывают историю, такое встречается не часто. Мы можем говорить о композиции, фокусе, контрасте или даже печати, но, думаю, настоящий художник отличается тем, что может поведать о человечестве в единственном двухмерном снимке.

Я был немного смущен этой фразой, но наконец испытал облегчение, услышав то, что и так знал: у меня получалось то, чем я занимался.

— Я никогда не перестану фотографировать. Просто не представляю, как превратить это в карьеру.

— У меня есть друг, который работает в «Нэшнл Джиогрэфик». Он каждый год финансирует одного студента, чтобы тот отправился снимать с ним в поля. Тебе стоит подать заявку, думаю, у тебя неплохие шансы. У тебя отличная техника.

Я был захвачен врасплох этим предложением, но больше тем, насколько в тот момент кристально ясными стали мои цели. Мне казалось, что «Нэшнл Джиогрэфик» — несбыточная мечта. Одна их тех, которые возникают в детстве, вроде желания стать профессиональным баскетболистом или президентом Америки. В моем случае — путешествия по миру и фотографирование были высочайшей степенью успеха, и мне не верилось, что мне представился такой шанс, даже если это была всего интернатура.

— Я определенно заинтересован.

Я не думал, чем буду заниматься, когда окончу университет, но теперь все стало предельно ясно.

Тем днем я распечатал дополнительные копии и во время перерыва просунул их под дверь Грейс. По пути обратно на лекции я увидел ее пересекающей улицу в квартале отсюда. Я кричал ей, но она не слышала. Миновав квартал, увидел, как она быстро зашла в медицинский центр. Я терпеливо дождался разрешающего сигнала светофора и пронесся через улицу, когда дорога была пустой. Очутившись внутри, я изучил каждый этаж, пока не обнаружил ее на пятом — у столика с кофе и пончиками. На ней была больничная рубашка, и она размешивала сливки в маленькой пластиковой чашке. Когда я промаршевал к ней, она посмотрела на меня и испугалась.

— Что ты здесь делаешь?

— Это что ты здесь делаешь?

— Вообще-то, медицинская история каждого человека является его личным делом. — Она протянула мне крошечный комок теста. — Дыру от пончика?

— Не пытайся отвлечь меня. Ты больна, Грейс? — Мне стало плохо от самой мысли.

— Нет, я не больна. Я согласилась на медицинские исследования. Хочешь тоже?

— Ты позволяешь им использовать тебя в качестве подопытного кролика за бесплатные пончики и кофе?

— Я получаю восемьдесят баксов за день. Это много.

— Грейс, ты с ума сошла? Какого рода здесь исследования?

— Мне нужно будет принимать кое-какое лекарство, затем они снимут меня с него и проверят, будет ли абстинентный синдром.

— Что? Ну уж нет, — сказал я и покачал головой, не веря своим ушам. Схватив ее за плечи, я развернул ее и направил к занавеске. — Иди, оденься. Ты не будешь этого делать.

Я взглянул в прорезь на ее больничной рубашке, приоткрывшейся сзади. Она казалась такой чертовски милой в этих маленьких трусах в цветочек. Я свел края ее больничной одежды и туго перевязал завязки, чтобы один край заходил на другой. Она повернулась и посмотрела на меня своими огромными зелеными слезящимися глазами.

— Мне нужно это сделать, Мэтт. Мне нужно вернуть виолончель.

— Вернуть откуда?

— Я заложила ее, чтобы оплатить остаток за обучение.

— А что со студенческим займом и финансовой помощью?

— Пришлось некоторую часть из этих денег переслать маме, потому что младшей сестренке нужно лечить зубы, а у них совсем нет денег. — Слезы полились из ее глаз. Когда я потянулся вытереть их, она дернулась.

— Грейс, я не позволю тебе пойти на это. Мы что-то придумаем, обещаю.

Мысль о том, чтобы Грейс продавала свою виолончель, казалась мне дикой, учитывая, что ее специализация — музыка. Мне было сложно понять степень ее отчаяния.

— Ты не понимаешь.

— Так поясни мне.

Она скрестила руки на груди.

— Я все время помогаю родителям. Все обстоит куда хуже, чем я говорила, потому я посылаю все, что получается, из студенческого займа. У меня почти не осталось денег за семестр, а тут позвонила мама и сказала, что их с отцом собрались выселить. У них были деньги, чтобы покрыть ренту, но у сестры сломался зуб, его нужно вылечить, а деньги на кредитных счетах закончились, потому пришлось платить наличными. Я не могла смириться с мыслью, что моя маленькая сестренка пойдет в школу с болью из-за сломанного переднего зуба.

Я был шокирован, но это еще не значило, что Грейс должна была ввязываться в потенциально опасные медицинские исследования.

— Это не твои проблемы.

— Это моя семья. Я читала об этом исследовании и смогу заработать нужную сумму до следующей недели. Они платят каждый день. Я верну виолончель, и все будет в порядке. Но мне нужно это сделать, Мэтт. Это не так уж и страшно.

— Это очень страшно, Грейс. Ты не можешь знать, как на тебя подействуют эти лекарства.

— Ты все еще не понимаешь.

— Я пытаюсь. У меня есть немного денег. Я верну твою виолончель.

Она покачала головой.

— Я тебе не позволю. Тебе нужно покупать фотобумагу и пленку.

— У меня их хватает. Не беспокойся. — Грейс ужасала мысль о моей помощи. Она хотела быть независимой. — Иди, переодевайся, все наладится.

Она развернулась и зашла за занавеску. Выйдя оттуда, она неловко улыбалась.

— Ты, должно быть, думаешь, я сумасшедшая.

— Мне нравятся твои неврозы. — Я обнял ее за плечи. — Просто я не позволю кому-то использовать тебя в качестве лабораторной крысы.

Когда мы проходили мимо столика с закусками, Грейс из чаши набрала охапку сливок и убрала их в сумку. Она крала сливки отовсюду, куда мы ходили, и иногда мешала их с водой или поливала ими зерновые хлебцы. Я улыбнулся ей и покачал головой. Она поговорила писклявым голосом:

— Просто зайдем за продуктами.

Настроение сразу же поднялось, и мы оба рассмеялись, выйдя за дверь. Меня по-прежнему убивала мысль о том, что Грейс посылает родителям деньги, которые ее отец, вероятно, тратит на пиво.

Мы отравились в банк, и я снял последние три сотни долларов. Я не рассказал Грейс, что после снятия денег на моем счету был отрицательный баланс — минус восемь центов. Она отвела меня в ломбард, где заложила виолончель, и мы поздоровались со стоявшим за стойкой среднего возраста мужчиной.

— Привет, Грейс, — поприветствовал он Грейс.

Я одарил Грейс неодобрительным взглядом.

— Он знает тебя? — прошептал я.

Она нахмурилась.

— Типа того.

— Пришла забрать виолончель?

— Ага, — ответила она.

Я протянул мужчине триста долларов. Он ушел в подсобку и вернулся оттуда всего через мгновение, неся с собой огромный чехол с виолончелью. Грейс заполнила бумаги, и мы ушли. Как только мы покинули лавку, я повернулся к ней.

— Жди здесь. Сейчас вернусь.

Я вернулся в ломбард и попросил у мужчины клочок бумаги.

— Вот номер места, где я живу. Прошу, не позволяйте больше Грейс закладывать ее виолончель. Она невероятный музыкант. Она нужна ей для учебы. Просто позвоните мне, я приду и со всем разберусь.

Той ночью, после того, как Грейс ушла спать, я спустился в холл и из таксофона позвонил отцу за счет собеседника.

— Сын?

— Привет, пап.

— Привет. Уже впечатлил всех в университете Нью-Йорка? — каждое его слово было пропитано сарказмом. У него никогда не получалось скрыть свое презрение.

— Я позвонил, потому что у меня есть друг, который нуждается в помощи, и я хотел бы знать, можешь ли ты одолжить мне денег, чтобы я мог дать их ей. — Моя гордость была растоптана. Я закрыл глаза и стал ждать ответа.

— Ей? Подружке?

— Нет, пап. Все не так.

— Ты втянул какую-то девушку в проблемы? Ты об этом мне говоришь?

Я глубоко вздохнул.

— Она мой самый близкий друг здесь, и у нее нет никакой финансовой помощи. Как у меня или Алекса. На протяжении всего обучения она справлялась практически самостоятельно. Она музыкант, и ей нужна новая виолончель, но она не может себе ее позволить. — Мне пришлось немного солгать, не хотелось посвящать его в детали.

— Ты же знаешь, мне нужно оплачивать свадьбу твоего брата.

— Родители Моники не участвуют в оплате свадьбы?

— Ну, мы хотим устроить им приличную свадебную вечеринку, а еще есть репетиция ужина, бесплатный бар…

— Ладно, пап. Никаких проблем.

Не телефонной линии образовалась тишина.

— Ну, ты хотя бы начинаешь ценить то, что мы сделали для тебя. Сколько тебе нужно, сынок?

— Несколько сотен долларов.

— Я переведу их тебе на счет завтра. Ты знаешь, Маттиас, я вынужден тебе помогать. Только из-за того, что ты принял самое сложное решение о будущем…

Я рассмеялся. Он не мог перебороть себя.

— Я устроюсь на работу и все тебе верну. Спасибо, пап. — Я повесил трубку.

Звонить ему было неприятно, но мне было плевать. Я мог думать только о том, через что прошла Грейс, на какие жертвы пошла, чтобы играть. Она верила в музыку, была убеждена, что ради нее можно пойти на многое, а что есть вера, если не терпение и выдержка? Вот чему я у нее научился: как верить в себя и в свое творчество.

Я почувствовал это к Грейс прежде, чем облек чувство в форму. Я произносил это слово миллион раз, но прежде оно звучало не так, как сейчас, когда я вкладывал в него смысл. Когда я думал о том, что между нами, было неважно, что мы всего лишь друзья. Я любил ее.

 

8

. Ты изменил меня

ГРЕЙС

Даже несмотря на то, что я до совершенства отточила искусство бега с виолончелью за спиной, следующим утром это не помогло мне не опоздать на занятия. К счастью, я нравилась профессору Порнделу, и его занятия давались мне довольно легко, хоть я и не была любимицей преподавателя, как назвала меня Татьяна. От меня требовалось всего лишь играть на виолончели, а это у меня получалось хорошо. Чаще всего я закрывала глаза, забывала обо всем и растворялась в музыке. Но эта пятница была другой.

— Ты снова опоздала, Грейсленд.

— Грейс, — поправила я его, доставая из чехла виолончель и смычок.

Из смычка торчало несколько оборванных струн, и я постаралась вырвать их, пока Дэн нависал надо мной в своих брюках цвета хаки, затянутых ремнем слишком высоко, и оранжевой футболке поло на два размера меньше, чем нужно было. Я устремила на него раздраженный взгляд, чтобы дать понять, что сердита из-за незаслуженного внимания.

— В чем дело? — спросила я.

Он выхватил струну из моей руки и стал изучать ее.

— Это нейлон.

— Я знаю.

— Ты первая виолончель, Грейс. Добудь качественный смычок. Почему ты пользуешься таким непотребством? — Часть его усов топорщились над его верхней губой и двигалась, пока он говорил.

— Я член общества защиты животных. Я не использую смычки с конским волосом.

Я видела, как тело Татьяны, сидевшей передо мной, затряслось от смеха. Порндел усмехнулся.

— Да ладно. Серьезно?

Я фыркнула.

— Новый смычок будет на следующей неделе. — Я знала, что не могу его себе позволить, но он был прав — нейлоновый смычок — непотребство.

— Договорились. Ладно, ребята, начнем с «Канона» Пахельбеля.

Татьяна громко вздохнула. Нам осточертело играть эту песню. Казалось, будто каждый учитель музыки готовит нас к участию в одном из тех квартетов, что играют на свадьбах. «Канон» Пахельбеля, «Музыка на воде» Генделя и «Свадебный марш» въелись в наши мозги и мышцы так глубоко, что я буквально начинала верить, будто они влияли на мои способности играть другие композиции.

Порндел вышел вперед класса и начал отсчет от трех. Я толкнула стул Тати и прошептала ей: «Ирландский стиль». Мы приступили к игре согласно традиции, а затем медленно изменили ритм, перебив всех в комнате. Многие прекратили играть и просто пялились на то, как мы с Тати превращали классическую композицию в ирландскую джигу. Студенты-музыканты с чувством юмора отложили свои инструменты в сторону и начали ритмично хлопать, а некоторые даже пытались подыгрывать. В конце мы сорвали короткие аплодисменты, а Порндел стоял перед нами как каменное изваяние со скрещенными на груди руками.

— Миленько. Может, вы двое станете уличными исполнителями. Одному Богу известно, как отчаянно Нью-Йорк нуждается в уличных музыкантах.

Я молчала, потому что и так ходила по тонкому люду, но Татьяна решила вставить слово.