У меня все получилось. В шестнадцать лет я училась в одиннадцатом классе вместе со сверстницами. Если бы я пошла в школу в семь лет, то окончила бы ее только в девятнадцать. Я гордилась этим, как и отец. Он внимательно изучал каждый наш табель, листая списки оценок и характеристики, а затем смотрел на меня. В его глазах я видела то, что он не мог облечь в слова. Уголки его губ приподнимала легкая улыбка.

– Молодец, – говорил он, стараясь, чтобы похвала звучала не слишком эмоционально.

Дедушка наблюдал за нами, сидя в уголке, опираясь локтем на подушку, а спиной – на стену. Он ловко перебирал бусинки на своем тасбихе – исламских четках. Судя по выражению его лица, он ничуть не удивлялся.

Ферейба4

Рамадан был радостным месяцем, несмотря на необходимость поститься от рассвета до заката. В светлое время суток меня настолько поглощали домашние обязанности и школа, что время шло быстро и голод не причинял страданий. Днем у нас урчало в животе, но после захода солнца мы наслаждались особой пищей, которая вознаграждала нас за терпение. Эти блюда мы готовили целый день.

В месяц рамадан мой брат Асад после полудня часто становился злобным и раздражительным. В прошлом году он вошел в гостиную, когда я поправляла подушку за спиной у дедушки, и молча швырнул в меня одну из своих рубашек. Я удивленно обернулась.

– Асад, что ты делаешь?

Эту рубашку с длинными рукавами я недавно постирала.

– Асад, бачем, дитя мое, почему ты так ведешь себя? – пожурил его баба-джан.

– Дедушка, мне нужна эта рубашка, а на ней пятно. Она должна была его отстирать!

– Какое пятно? – спросил баба-джан.

– От шелковичного сока.

– Что ж, тогда понятно. Нельзя отстирать рубашку от шелковичного сока. А знаете почему?

– Почему, баба-джан? – Я понятия не имела.

– Садитесь, расскажу. Скоротаем время до ифтара, когда можно разговеться и снять беспокойство, которое приносит голод. Что ж, было ли, не было ли под видавшим виды небом…

Таков зачин афганских сказаний. И такими словами начал баба-джан свою историю.

– Жила-была прекрасная юная девушка…

Он рассказал нам о девушке и лучнике. Они случайно встретились в лесу. Когда красавица услышала раскатистое рычание тигра, то испугалась и у нее пошла носом кровь. Она убежала, но на земле остался ее испачканный кровью платок. Ее любимый, найдя покрытый пурпурными пятнами платок и увидев крадущегося в отдалении тигра, заподозрил самое худшее. Преисполненный отчаяния, желая отомстить за смерть любимой, он погнался за тигром, а тот легко его убил. Когда девушка, набравшись храбрости, вернулась в лес, то вскрикнула, найдя изувеченное безжизненное тело своего охотника. Она упала на землю под кустом ядовитых ягод и, не в силах совладать со своим горем, сорвала целую горсть и положила себе в рот, чтобы на том свете ее душа встретилась с душой возлюбленного.

С тех пор тутовое дерево приносит плоды, которые оставляют пятна цвета крови, и ничто не может их отстирать.

Асад слушал внимательно, однако выглядел разочарованным, когда баба-джан закончил свое повествование, ведь теперь некого было обвинить в том, что его рубашка навсегда испорчена. Фыркнув, он поднял ее с пола.

– Все равно она уже старая. У меня есть и получше.

Спустя год, прохаживаясь по базарным рядам в поисках спелых фиников для нашего ифтара, я вспоминала легенду, которую рассказал баба-джан. Я ступала легко. Хотелось прийти домой и поделиться хорошей новостью. На экзамене по математике я заняла второе место. Моя учительница объявила на весь класс: «Ферейба, это почти идеальная работа. Выше оценка только у Латифы. Очень хорошо».

Я знала, что у бабы-джан засияют глаза от гордости и его взгляд скажет больше, чем слова. Хотелось поскорее купить финики и прийти домой, чтобы застать у нас дедушку.

Шер-ага[7] держал магазин, битком набитый специями и всякими сыпучими продуктами: грецкими орехами, кардамоном, миндалем, солью, ярким порошком куркумы и жгучим перцем. Мне казалось, что не сыскать другой лавки, столь ароматной и разноцветной, но сам Шер-ага, кажется, не испытывал такого восторга. Ступал он медленно и тяжело. Живот у него был в обхвате – как у двоих, а на лбу даже в зимний мороз блестел пот. У этого торговца мне редко удавалось сбить цену, но сегодня казалось, что он настроен добродушно. Принимая пакет с финиками, я стояла, опустив голову и стараясь не коснуться его толстых, поросших волосами пальцев.

Перед тем как отправиться домой, я поправила чадру и пересчитала оставшиеся в кошельке деньги. То-то удивится Кокогуль! Наслаждаясь своим триумфом, я не заметила тень, подкрадывающуюся ко мне из бокового переулка. Я уронила две монетки на запыленную дорогу и присела, чтобы поднять их, как вдруг услышала шаги и такие непристойные слова, что лицо обожгла краска стыда. Деньги выскользнули из рук, я вскочила на ноги и обернулась. Всего в нескольких шагах от меня стоял мальчишка с рынка и ухмылялся. Я отступила на шаг, сверля его взглядом. Длинные волосы не давали увидеть его лоб, темные глаза были близко посажены. Он ухмыльнулся, обнажив щербатые желтые зубы.

– Куда ты так спешишь? Почему бы тебе не задержаться? У меня есть накход – горошек. Подходи, угощайся.

Он ухмыльнулся, расстегнул карман брюк, и оттуда выпало несколько горошин.

– Тварь! – завопила я и бросилась бежать, молясь, чтобы мои старые сандалии не развалились по дороге. Мальчишка смеялся мне вслед.

Обливаясь пóтом, я ввалилась в кухню. Кокогуль резала мясо большими кусками и бросала в кастрюлю, где уже шипел в масле лук.

– А-а, дохтар!

Она удивленно взглянула на меня и предостерегающе указала ножом в угол кухни, где лежало свернутое грубое зеленое одеяло. Кокогуль готовила йогурт, и сверток ни в коем случае нельзя было задеть.

– Ты как слон.

– Прости, – выдохнула я.

– Да что с тобой? На тебе лица нет.

Мне было стыдно рассказывать о том, что случилось.

– Я боялась, что опоздаю и не смогу помочь тебе с ужином.

– Что ж, ты и опоздала. Ужин почти готов. Хотя бы овощи помой и сделай салат. Что-то спина у меня начинает болеть. А ты купила финики? – спросила она, вспомнив задание, которое дала мне утром.

– Да.

Я вытащила пакет с финиками из школьной сумки и отдала сдачу. Кокогуль пересчитала монетки. Не хватало тех нескольких, которые я оставила, спасаясь бегством.

– На вид свежие. А где брала?

– В лавке Шер-аги. У него настроение было еще хуже, чем обычно, – сказала я, надеясь скрыть, что потеряла часть денег.

Кокогуль прищелкнула языком и отложила пакет с финиками в сторону.

– Медведь из своих лап ничего не выпустит. Иди в гостиную. Тебя ждет дедушка.

Прокравшись мимо гостиной, я пошла умываться. Я была уверена, что дедушка видит меня насквозь, не то что Кокогуль. Не могла же я смотреть на него, пока с моих щек не сошел румянец стыда!

«В другой раз», – подумала я и отнесла результат экзамена в свою комнату.

Ферейба5

Когда я училась в выпускном классе, меня больше, чем когда-либо, тянуло в сад. Гнущиеся под тяжестью плодов ветви манили меня, будто узловатые руки, приглашавшие подойти… Меж персиковых деревьев, словно в колыбели, я смаковала тягучую, янтарного цвета смолу, которую отскребала от стволов, и размышляла о том, что делать после окончания школы. Некоторые девочки поступали в университет. Другие становились преподавательницами. Многие выходили замуж. Я не знала точно, чего мне хочется, но супружеская жизнь и сопутствующие ей бытовые обязанности меня не привлекали.

Выполнив свою работу по дому, я с книгой в руках ускользала в сад. Ступни касались прохладной травы. Ее мягкие стебельки щекотали пальцы.

Я читала, иногда привалившись спиной к стволу тутового дерева, иногда лежа на животе. Сестры спрашивали, почему меня так тянет к тутовым деревьям, и я отвечала, что мне там снятся самые лучшие сны.

– И что ты видишь во сне? – интересовались они.

– Завтрашний день.

– А что произойдет завтра?

– Я не помню своих снов. Помню только чувство, когда просыпаюсь: что это нечто замечательное. История, достойная того, чтобы рассказывать ее другим.

Тем летом на дедушку напал изнурительный кашель. Баба-джан целыми днями лежал в постели, потягивая травяной отвар, который должен был прогнать болезнь. Я слушала, как тяжело он дышит, и смотрела на его верхнюю губу, покрытую капельками пота.

Падар-джан вызвал врача, тот сделал дедушке укол и оставил две бутылочки с таблетками. Я подносила к дедушкиным губам чашку с водой, чтобы легче было глотать таблетки, походившие на кусочки мела.

Почти каждый день я ходила его навещать, надеясь увидеть признаки улучшения. Но его лицо становилось все бледнее и бледнее, несмотря даже на красные пятна лихорадочного румянца. Придя в четвертый раз, я приготовила ему суп и заварила сладкий чай. Он сделал всего несколько глотков и попросил оставить его в покое.

Мы снова вызвали доктора. Баба-джан казался маленьким и худым в своей постели. Я так хотела, чтобы он поднялся, взял свою трость и дошел до кухни! Мы с отцом почти постоянно были рядом, но не говорили о том, каким слабым выглядит баба-джан. Падар-джан вообще говорил мало, но он и раньше почти все время молчал, словно боясь звука собственного голоса.

– Ферейба-джан, – позвал дедушка.

– Что, баба-джан?

– Внученька, милая, ты ведь школу вот-вот окончишь?

– Да, баба-джан, в этом году.

– Хорошо. Это хорошо. И что ты будешь делать потом?

– Пока не знаю, баба-джан. Думала поступать в университет, но…

Он лежал, закрыв глаза. Мне показалось, что он заснул, и я замолчала.

– Почему нет? – Дедушка и не думал спать.

Мне нечего было ответить. Я пожала плечами и вытерла ему лоб прохладным кусочком полотна.

– Ферейба, ты ведь видела, как твой отец работает в саду? Там расцвел его талант. Я научил его тому, что умел сам. Он тогда был ребенком. Но, став юношей, он смог научить меня большему. У него прекрасно получается прививать и растить деревья.

Баба-джан говорил правду. Однажды зимой я видела, как отец тщательно выбирает и отделяет черенок от яблоневого дерева. Я пошла за ним на край сада, где он выбрал крепкую яблоню, приносившую ярко-красные плоды. Напевая и поглаживая ствол, он обошел кругом, выбирая лучшее место, чтобы приживить черенок. Точными движениями, словно хирург на операции, он под углом надрезал ствол и вставил заостренный кончик черенка в надрез, соединив обнаженную древесину двух культур. Привязывая черенок к стволу длинными полосками полотна, отец продолжал напевать. Он прикрыл бумажным пакетом верхушку черенка с тремя почками, защищая их. К весне из веточки, которая иначе бы неминуемо иссохла, получился новый сорт яблок. Две живые и полные сил культуры дали невиданный в нашем саду фрукт – папино творение.

– Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь унаследовал талант твоего отца, но, похоже, никому он не передался. Так что все в твоих руках, Ферейба-джан, – покачал головой дедушка.

Я хотела возразить, что есть еще Кокогуль, которая считает иначе, но он продолжал:

– Даже твой брат нашел свой путь, ни перед кем не склоняясь. Не знаю, чья в том вина. У него тело коня, но ослиный ум.

– Но обо мне всегда заботился ты, – вставила я, взяв его за руку.

– Может быть, я несправедлив к твоему отцу, потому что он слишком похож на меня. А вот ты другая. Ты больше похожа на мать. Пусть Аллах дарует покой ее душе! Она умела смотреть вперед. С ней и твой отец был другим. Жаль, что она умерла. Она бы сделала из него мужчину.

У меня затекли ноги, но я сидела рядом с дедушкой, боясь пошевельнуться и пропустить хоть слово.

– Нет смысла говорить об этом. Ты умная девочка. Полагайся на себя, решая, что тебе нужно.

– Баба-джан, ты всегда знаешь, как мне лучше поступить. Я всегда могу обратиться к тебе.

– От стариков лучше не зависеть. Они слишком близки к Богу, а потому в земных делах ненадежны, – устало вздохнув, предупредил он.

Он совсем лишился сил, и я сменила тему, заговорив о кустах роз, которые росли возле дома. И о торговце, которому пришлось гоняться за своими квохчущими курами по всему рынку, после того как ребенок повернул задвижку клетки. Дедушка улыбался и кивал, взгляд его становился все более рассеянным, и наконец им овладел сон.

Я поцеловала ему руку и ушла, пообещав вернуться утром, но до рассвета его душа отлетела и соединилась с Богом и моей матерью. Может быть, за ним пришел ангел из сада. Две недели я рыдала, не желая видеть ни Кокогуль с отцом, ни сестер. Я хотела быть такой же одинокой, какой чувствовала себя.

Через сорок дней после того, как баба-джан покинул нас, я отправилась в сад. Дедушкина смерть заставила меня вспомнить про ангела, которого я видела в детстве, хотя теперь я почти не сомневалась, что тогда со мной просто сыграло шутку детское воображение. И все же у меня промелькнула мысль, что если я увижу его снова, то спрошу о дедушке и маме.