— Да кому они нужны, эти зубы, — не выдержал Шерлок и резким движением преодолел разделяющий их дюйм, исключая любую возможность для возражения и сталкиваясь с Джоном губами. И Джон ответил.


Если быть точным, поцелуем это не было.


Именно столкновение, борьба не на жизнь, а на смерть, яростная схватка языков и зубов, где каждый боролся за первенство — болезненно, сильно, до темноты перед глазами. Наваждение, которому невозможно — и не хочется — сопротивляться, и никто не может остановиться, осыпая разгорячённую кожу злыми жгучими поцелуями и укусами.


Сильные крепкие руки без стеснения путались в волосах, пробирались под одежду, оставляя на коже красные, полыхающие жаром полосы от ногтей.


Шерлок зажмурился, ощущая, как внутреннее напряжение, мучившее его с самого начала разговора, трансформируется в нечто иное, больше, мощнее, наполняя тело сладкой истомой, сворачиваясь дрожащей тугой пружиной в основании позвоночника.


Их тянуло друг к другу — тогда, сейчас, всегда — как магнит притягивает к себе железо, заставляя вжиматься друг в друга, и дело было вовсе не в возбуждении, жидким огнём полыхнувшем по венам, точнее — не только в нём.


— К тебе? — рыкнул Шерлок, пытаясь прижать Джона ещё ближе, сходя с ума от желания поскорее избавиться от разделяющих их слоёв ткани. Кардиган Ватсона не выдержал такого натиска, затрещал по швам, а спустя мгновение выбившаяся из брюк клетчатая рубашка сползла с загорелых плеч и повисла на локтях.


— Чёрт, лестница, — выдохнул ему в губы раскрасневшийся Ватсон, плохо гнущимися пальцами расправившись с пальто, и стянул невероятно узкую рубашку Шерлока, отшвырнув бесполезный кусок ткани на пол к остальной одежде. Его глаза потемнели настолько, что казались бездонными колодцами. — Лестницу я не переживу.


— У меня кровать больше... ох, чёрт! — зашипел он, когда зубы Джона сомкнулись на его плече, терзая чувствительную кожу. Поглощённый ощущениями (боль, жар, возбуждение, жажда, Джон, Джон!..), Шерлок жмурился и тяжело дышал, удивлённый тем, что вообще может говорить осмысленными предложениями.


Кровать жалобно скрипнула, принимая на себя тяжесть тел, скомканное покрывало неопрятной кучей свалилось на пол, обнажив под собой жёсткое колючее одеяло, пока они, истосковавшиеся и обезумевшие, изучали друг друга заново. Комнату наполняла прозрачная вечерняя синева, только из гостиной падал косой жёлтый луч, вспыхивающий в глазах Джона лихорадочным янтарным блеском.


Призрачное и почти неразличимое за остальными ощущениями чувство дежавю слабо тревожило Шерлока, пока он не вспомнил о сказанных Джоном словах.


Джон Ватсон любит его, и это послужило достаточным катализатором для того, чтобы внутренний неукротимый огонь с торжествующим воем и треском вспыхнул, заслоняя собой всё, вытесняя остатки самоконтроля и сомнений.


Облегчение от того, что Джон здесь, рядом, подхлёстывало ещё сильнее — можно было на время забыть и о том, что потом он тысячу раз об этом пожалеет. Сейчас это было неважно.


Теперь было важным только то, что Шерлок извивался на царапающем кожу одеяле, беспомощно приоткрыв рот, пока горячие и сухие ладони жадно оглаживали выступающие рёбра, очерчивали подрагивающий бледный живот, мстительно впивались в бёдра с такой силой, что наверняка на коже проступили алые отпечатки, как медленно бледнеющее клеймо. Знак принадлежности Джону Ватсону.


Уже не пытаясь совладать со своим телом, Шерлок запрокидывал голову и метался, истязаемый прикосновениями губ и пальцев; воздух раскалённой лавой втекал в лёгкие, позволяя сделать только короткие отчаянные вдохи.


Вкус кожи Джона оседал на языке знакомой солёной горечью, отдавая солнцем и смолисто-древесной терпкой нотой.


Их бёдра наконец соприкоснулись, и хриплый вскрик Шерлока утонул в шорохе ткани и рваных выдохах Джона. От ставшего почти болезненным возбуждения под веками поплыли огненно-красные неровные пятна, напоминающие пылающие угли.


Шерлок нетерпеливо выгнулся в попытке усилить недостаточное, но такое желанное трение.


Джон завозился и попытался скатиться с Шерлока:


— Смазка, — пробормотал он, но Холмс вцепился в него хваткой, достойной садового плюща, и для верности обхватил ногами.


— Слюна тебе на что? — Шерлок приоткрыл затуманенные желанием глаза и приподнялся на локтях, чтобы тут же оказаться распластанным на спине, придавленный тяжёлым телом.


И начался древний как мир танец, воспевающий торжество жизни, чей ритм — оглушительное биение сердец, чей лейтмотив — не утихающие стоны; торопливая подготовка, влажные от слюны пальцы, слияние, настолько откровенное, восхитительное, жаркое, что, кажется, ещё толчок, и сгоришь дотла, разметавшись по одеялу горсткой пепла.


Шерлок сдавленно застонал сквозь зубы, стараясь унять дрожь, когда Джон навис над ним и нетерпеливо толкнулся вперёд. А затем ещё раз, когда Джон, осторожно покачиваясь, твёрдо сжал пальцы на его члене.


— Джон, боги, Джон, — шептал Шерлок пересохшими губами, задыхаясь от боли и удовольствия, нетерпеливо дёргая любовника за бедро, заставляя двигаться быстрее. Искушение закрыть глаза было велико, но желание видеть Джона, чувствовать его было гораздо сильнее.


Движения теряли размеренность, срываясь на беспорядочные, лишённые ритма, почти животные — в них не осталось ничего кроме долго сдерживаемой ярости и жажды. Шерлок издал длинный стон, беспомощно вцепившись в предплечья Джона. Собственные колени уже почти упирались в подбородок.


Охватившее тело напряжение отдавалось басовитым гудением внутри, как будто гулко гудела струна виолончели, которую вновь и вновь наматывали на колок.


Каждая секунда настойчиво подталкивала к краю, в ушах шумели миллионы временых песчинок, ссыпавшиеся водопадом, и только когда Джон обрушился на него всем телом, обхватывая ладонями лицо и сминая сухие искусанные губы в поцелуе, Шерлок обессиленно закрыл глаза, пока его тело сотрясалось в невыносимо-сладкой судороге.


Отголоски испытанного удовольствия рассыпались под кожей сухими красноватыми искрами и растаяли, оставляя после себя чувство глубокого удовлетворения и покоя.


— Господь милосердный, — всё ещё судорожно дышащий Джон глухо застонал и уткнулся мокрым лбом в плечо Шерлока. — Это было... было...


Шерлок поёрзал, выпрямил затёкшие ноги, морщась от растекавшейся по животу липкости, и, ласково проведя ладонью по влажной спине любовника, зарылся носом в светлые волосы чуть выше виска. Джон хмыкнул, тёплым дыханием пощекотав кожу.


Двигаться не хотелось, только лежать вот так, прижимая к себе отяжелевшее, разморенное тело, вдыхать знакомый аромат кожи, запоминая. Охватившую Шерлока безмятежность портило чувство вины: он не должен был этого делать — слишком велика была вероятность, что Джон попросту находился под влиянием момента.


Когда спустя некоторое время Джон Ватсон вышел из душа, Шерлок уже крепко спал, вольготно раскинувшись на кровати прямо поверх колючего одеяла.


«Всё только начинается, — подумал Джон, накинув на Холмса тонкое покрывало и устраиваясь рядом. — А разговоры о бессмертии можно отложить до более подходящего момента».


На его лице играла с трудом сдерживаемая блаженная улыбка абсолютно счастливого человека.


========== Глава 30 ==========

День, когда Майкрофт Холмс объявился в мире живых, Грег искренне мог назвать и самым ужасным, и самым счастливым в своей жизни.


Возможно, пребывай Грегори в ином состоянии, он смог бы оценить нездоровую иронию Судьбы — Холмсы воскресли именно к тому моменту, когда Грег наконец-то почувствовал в себе силы жить дальше.


Его путь осознания потери напоминал то, как человек восстанавливается после ножевого ранения: поначалу каждый неосторожный вдох, каждый шаг отдавались такой изощрённой, выматывающей болью, что порой не спасало даже лекарство, в его случае — работа. Спустя положенное время болезненная пульсация всё реже и реже давала о себе знать, тугая повязка на груди сменилась марлевой нашлёпкой, скрывающей под собой зашитую и подживающую рану.


Потихоньку Грег начинал посмеиваться над не всегда удачными кулинарными экспериментами Джона, радоваться мелочам вроде похода на матч, не корчась от тупой пульсирующей боли, и, хоть долгожданный момент, когда на больном месте останется лишь красноватый шрам, был далёк, инспектор Грегори Лестрейд медленно двигался в верном направлении.


А, переступив порог Бейкер-стрит, столкнулся взглядом с Майкрофтом Холмсом.


Грег искренне посчитал, что разум сыграл с ним злую шутку, но Джон подтвердил — галлюцинация если и была, то одна на двоих.


Мир раскрутился как волчок, наматывая на себя нить следующих событий — грянули выстрелы, после которых Грегори почти ничего не помнил, кроме огромного, почти чёрного пятна на тёмной ткани и холодного липкого ужаса от происходящего. Как только Грег немного пришёл в себя, спавший с лица Ватсон посмотрел поверх его головы, и Грегори ждало новое потрясение.


«Господи, да я же рехнулся!» — решил Лестрейд, когда ласковые руки супруга, которого он дважды потерял за эти долгие месяцы, заключили его в крепкие объятия. Грегори открыл слезящиеся глаза и встретил полубезумный взгляд Джона, сидящего на полу и прижимающего к себе бездыханное тело Шерлока.


Только что грозившая уплыть из-под ног земля покачнулась и вернулась в устойчивое положение, когда перемазанный в крови, живой Шерлок отчитал Джона за слишком крепкие объятия. Грегори окончательно уверился — удар головой был для него слишком крепок. Разум вышел из-под контроля.


Над головой раздавались спорящие на повышенных тонах голоса, громко стукнули двери — Ватсон выскочил из дома, а самого Грега бережно подняли с пола и куда-то повели.


Лестрейд вздрогнул, когда дверь автомобиля с мягким деликатным хлопком закрылась, отсекая назойливый уличный шум, заодно выдёргивая Грегори из неприятных воспоминаний. Мотор машины сыто урчал, салон сиял чистотой и благоухал ненавязчивым ароматом автомобильной парфюмерии, а в ладони покоилась горячая рука Майкрофта — живого, мать его! — Майкрофта Холмса.


Грег с содроганием вспомнил расслабленное бледное лицо супруга, обмякшего в кресле — скорее, лицо спящего человека, чем восковая маска печати смерти — и тревожно вцепился в ладонь Майкрофта, ожидая, что та на глазах растворится, тонким дымком улизнёт сквозь пальцы, и супруг вместе с ней.


Однако ладонь была привычно сухой и крепкой. А вовсе не иллюзорный Майкрофт ободряюще пожал его пальцы в ответ и улыбнулся. Тёмные серые глаза смотрели настороженно и беспокойно.


«Может быть, я всё-таки сошел с ума?» — подумал Грег почти с надеждой, потому что реальность, даже при всём своём несовершенстве, была слишком хороша.


За окном замелькали знакомые многоквартирные дома и ухоженные особняки, опутанные вязью кованной ограды — всё это сулило долгожданное возвращение домой. Когда машина остановилась перед домом, Майкрофт махнул водителю, отпуская его, и без слов потянул Грега из салона.


В холле Грегори остановился как вкопанный, чувствуя, как комок в горле разбухает, лишая дара речи, а в глазах предательски щиплет — он ведь и не надеялся вернуться в дом, где они стали единым целым, настоящей семьёй. В дом, где его ждали и любили, где он ощущал себя действительно нужным.


Грегу почему-то раньше не хватало духу самому себе признаться, что любимым моментом даже в самые напряженные дни было именно возвращение домой: после особо тяжёлого расследования, когда на ногах его держало исключительно упрямство, Грегори медленно поднимался в кабинет мужа, зная, что он его ждёт. На тот момент это казалось излишне сентиментальным и совсем недостойным инспектора полиции, а теперь вот вспомнилось.


Майкрофт закрыл дверь и обернулся к Грегори — в его глазах растекалась такая обезоруживающая нежность, что Лестрейд попросту растерялся. Он не знал, что говорить, что спрашивать, да и стоит ли: казалось, произнеси он хоть слово, и это хрупкое мгновение счастья исчезнет, рассыплется колдовской пылью при малейшем сотрясении недвижимого воздуха.