Тереза Скотт - Покорение

Мехико,

декабрь 1689 г.

— Поверьте, этот человек не нужен вам, отец Кристобаль. Он хуже всех остальных! — майор говорил резко и непримиримо и с нескрываемым презрением указывал пальцем на грязного, оборванного узника.

Отец Кристобаль не сразу рассмотрел заключенного, на которого указывал майор. Не до того было. Матерь Божья, какая жара! Он вытер пот с распаренного лба видавшим виды платком, более похожим на серую тряпку. Затем обвел взглядом молчаливую колонну из семидесяти узников. Разного роста и облика, все они зависели от его слова. Он вздохнул.

Когда же он наконец, взглянул на того, о ком говорил майор Диего, то застыл от изумления. С грязного, заросшего редкой бородой лица на него глянули пронзительные голубые глаза, горделивая осанка, нос, как клюв хищной птицы… Черные волосы разбросаны по загорелым плечам. Даже грязь, въевшаяся в коричневую кожу, казалось, не умаляла его достоинства. И хотя он был так же истощен, как и остальные, его мускулистое тело было стройным и сильным.

Священник отступил и надвинул на лицо капюшон. Из-под капюшона он мог лучше рассмотреть этого человека. Узник выглядел довольно свирепо, даже в своем жалком положении он выделялся среди прочих непокорным видом.

Неожиданно для себя отец Кристобаль почувствовал, что не желает подчиняться мнению майора. С какой стати тот указывает ему! Отец Кристобаль сам удивился своему упрямству. Ему захотелось ущемить самомнение майора, этого грубого и жестокого сына Испании. Мгновение он внимательно глядел на нос майора, из-под которого торчали жесткие черные усы, а затем перевел взгляд на заключенного. Узник это заметил: он оживился, его холодные глаза настороженно вглядывались в священника.

Отец Кристобаль отвел глаза. Во взгляде узника читались и отчаяние, и надежда, и живой ум. В голове отца Кристобаля зародилась некая идея.

— Конечно, он не лучше всех прочих… Разве что покрепче… — Пот бежал по его лицу, и священник напрасно отирал его со лба.

Майор впился взглядом в бледное строгое лицо священника. Как большинство солдат Новой Испании, он ненавидел миссионеров, этих тощих святых братьев. Церковь была очень влиятельной структурой в Новой Испании. Армия видела в ней соперника в завоеваниях этих безграничных новых земель, она была препятствием на пути таких честных вояк, как майор Диего.

Майор перевел взгляд на бесстрастное лицо узника.

— Да, — наконец произнес он и сплюнул. — Он такой же убийца, кровопиец и вор, как и весь этот сброд.

План отца Кристобаля был таков: собрать отряд солдат для оказания помощи городу Санта Фе, столицы северных земель Новой Испании, но план этот не нашел поддержки в Мехико. Поначалу вице-король согласился помочь Санта Фе продовольствием и солдатами, но узнав о количестве требуемых солдат, переменил свое решение, и отец Кристобаль несколько пал духом.

Зато перед святым отцом были открыты все тюрьмы Мехико, и любой убийца, бродяга и пьяница согласился бы поменять жизнь за решеткой на опасную жизнь на полях сражений. Вице-король отказался дать своих солдат в такое смутное время.

— Берите этих — или не получите ничего, — сказал он напоследок со сладчайшей улыбкой, как будто отдавал своих лучших воинов.

Отец Кристобаль снова вытер лоб. Матерь Божья, как жарко!

Он снова взглянул на голубоглазого узника и сказал:

— Я беру этого!

Майор принес откуда-то весьма порванный и грязный пергамент, сделал на нем предписание отпустить заключенного со священником. При этом он все время досадливо качал головой и что-то бормотал про себя.

— Вот и еще один головорез для вашего отряда, — угрюмо заключил он.

Майор хитровато-торжествующе посмотрел на священника и тот сразу забыл свою досаду на вице-короля и на майора, забыл и высшую свою задачу: вести борьбу за человеческие души. Тут было что-то не так.

— Кто он? — нахмурясь спросил отец Кристобаль.

— Вам следовало поинтересоваться этим раньше, — злорадно сказал майор. Он явно наслаждался моментом. У священника появилось нехорошее предчувствие.

— Да, это такой же вор, убийца, как и остальные, — с расстановкой, спокойно проговорил майор. — Но ко всему прочему он еще и апач.

Майор ожидал эффекта от произнесенных слов и не был разочарован. Страх исказил бледное худое лицо священника.

— Апач? — и хотя отец Кристобаль справился уже с выражением своего лица, голос его дрожал. Но он перевел усталые глаза на майора: — Ну что ж, майор Диего, я готов доказать, что даже у апача есть… есть душа. — Это были смелые слова, но вряд ли святой отец верил в них сам.

Смех Диего раскатился в душной атмосфере полдня. Снаружи, на площади, всполошились от мощного звука куры, копошившиеся в песке.

— Нет, брат мой, ты вряд ли докажешь это. Я еще поверю, что мексиканские индейцы имеют душу, но не апачи… — майор уверенно покачал головой. — Нет, это бездушные твари.

Отец Кристобаль обернулся, чтобы взглянуть на индейца еще раз. На него в упор глядели непроницаемые ледяные глаза. Это показалось святому отцу признаком жестокости. Но более всего его беспокоило ощущение, что индеец понимает каждое их слово.

— Он выглядит почти испанцем, — задумчиво проговорил отец Кристобаль. — Откуда он родом? Давно ли сидит в тюрьме?

Диего пожал плечами:

— Откуда-то с севера. Здесь он год или немногим больше. Трудно сказать. — Он спокойно наблюдал, как святой отец истекает потом в этот жаркий полдень. — Мы на днях собирались повесить его.

Отец Кристобаль устремил на Диего удивленный взгляд.

Диего мрачно ответил на его немой вопрос:

— Он убил моего солдата. Даже больше — лейтенанта. — Он метнул злобный взгляд в сторону узника. — Если бы вы не вмешались, через два дня я повесил бы этого сукина сына, а не стал бы делать из него солдата.

— Сын мой, — забормотал отец Кристобаль, торопливо крестясь. — Не говори таких слов. Не бери греха на душу…

Святой отец вновь с интересом взглянул на индейца. Ущемить военных в такой малости — не значит пойти против воли Божьей, подумал он. А для него это будет маленькой, но победой после всех перенесенных поражений. Это воодушевит его.

— Может быть, этот апач будет полезен нам в походе на север. Он станет посредником в переговорах с апачами или с другими индейцами, которых мы встретим… склонит их к тому, чтобы они не причиняли нам вреда…

Диего резко повернулся к святому отцу:

— Другими индейцами, которых мы встретим?.. — Он улыбнулся своей зловещей улыбкой, которую отец Кристобаль начинал ненавидеть. — Единственные индейцы, которых мы должны опасаться, и есть апачи, старый идиот!

Отец Кристобаль опешил от такого оскорбления. Какое непочтение к служителю Святой Церкви!

— Апачи будут использовать все, чтобы напасть на нас. Это подтверждает весь мой опыт: как только мы продвигаемся на север, на их территорию, они преследуют нас. — Диего обвел взглядом сонную площадь. — Вот почему я торчу здесь, в Мехико. Здесь нет проклятых апачей.

Взгляд его задержался на священнике, и тот прочел нескрываемую ненависть в черных глазах:

— Я не хочу сопровождать вас в Санта Фе, — отрезал майор. — Я хочу остаться здесь. Но я солдат и обязан подчиняться приказу вице-короля. Поэтому я пойду в поход, хотя совсем этого не желаю.

Майор показал отцу Кристобалю список, который он составил для вице-короля. Всякая работа требовала отчетности. Испанцы превыше всего ставили свою исполнительность и аккуратность в отчетах. Майор потряс списком перед лицом святого отца:

— Такие, как я, стоят между невежественными дураками вроде вас и злобными животными вроде него! — Он указал на индейца, продолжавшего молча слушать.

— Но майор… — отступил перед его натиском отец Кристобаль. — Я не имел понятия… Я буду просить вице-короля…

— Не беспокойтесь, — усмехнулся Диего. — Я не желаю, чтобы кто-то говорил вице-королю, что я не в силах справиться со своей службой! Я пойду с вами. И я исполню свой долг: сделаю солдат из этого грязного сброда, и мы отправимся в Санта Фе.

Он еще раз обвел глазами площадь. Сзади молча ждали своей участи бывшие преступники, которым надлежало стать солдатами.

— Но большего я делать не буду. Вам понятно? — Майор метнул свирепый взгляд на отца Кристобаля.

Тот отвел глаза и встретился со взглядом пленного индейца, на лице которого появилась быстрая свирепая улыбка, заставившая отца Кристобаля поежиться.

Все ли доживут до конца шестимесячного пути к Санта Фе? А суждено ли дожить ему самому? И от этих мыслей он снова вздрогнул.

Сузившимися от презрения глазами наблюдал Пума, прислонившись к тюремной решетке, как этот тощий бледнолицый священник отбирает солдат для своего похода. Ха, солдат! С бесстрастным лицом Пума сплюнул на пыльную землю в знак своего презрения. Пуму не интересовало, видят его плевок испанцы или нет. Он — апач. Его не интересует мнение испанских собак.

Внезапно на него нахлынули воспоминания о его отце-испанце, и синие глаза заулыбались. Нет, он апач! Пума прогнал воспоминания прочь. Апачи отомстят этим глупцам-испанцам. Так же, как отомстили они племени пуэбло, тева, тива, керезан, — всем, кто стоял на пути справедливой добычи апачей; чьих коней, рабов и припасы они забирали себе в своих набегах! Пума сам принимал участие в нескольких набегах — на испанские караваны, на деревни тева… До тех пор, пока… пока он сам не был продан обманом в рабство своими собственными людьми, а вернее, Злым, сыном вождя.

Большие руки Пумы сжались в кулаки при одном воспоминании. Длинный тонкий шрам на правой руке побелел — то был талисман его мести, напоминание о подлом предательстве.

В этот раз Злой пытался еще раз убить его. Тогда, когда он предпринял первую попытку, это выглядело как несчастный случай; никто не догадался бы о том, почему Пума попал под копыта табуна взбесившихся лошадей. Во второй раз Злому не повезло — он напал на Пуму в тот момент, когда тот чистил своего любимого жеребца. Верный конь дал знак Пуме, но оставались считанные мгновения, и Злой успел-таки вонзить свой кинжал, только не в спину, а в руку Пумы. Подоспевшие воины разняли Пуму и Злого и притащили их к вигваму вождя племени касиков.

— В чем ты виновен, сын мой? — спросил старик касик. Злой стоял молча, поэтому касик обратился к Пуме.

— Что случилось, Пума? Что у тебя с рукой?

Пума не обращал внимания на капающую кровь. Его лицо окаменело. Он не стал унижаться до того, чтобы пожаловаться вождю на его единственного сына.

Вождь терпеливо ждал ответа, пока не вмешался один из воинов:

— Они дрались. Злой напал на Пуму с ножом.

Вождь нахмурился:

— Это плохо. Нет ничего позорнее, чем апачу убивать апача!

В самом деле, в племени апачей ничто не подвергалось большему осуждению, чем убийство другого апача.

— Он — не апач! — вскричал Злой. — Выгони его! Пусть живет с койотами и кроликами! Может быть, испанские собаки подберут его! Он — сын поганого испанца!

Раздались восклицания. Их окружила толпа.

Вождь подождал, пока восстановится тишина. На его морщинистом лице не отразилось никакого волнения:

— Дурно говорить так апачу об апаче. Пума рожден апачем. Его мать — из нашего племени.

— Я не требую, чтобы изгнали его мать, — не уступал Злой. — Выгони его!

Вождь молчал. Молчание длилось долго. Его нарушил сам вождь:

— Пообещай мне, Внушающий Страх, что не будешь враждовать больше с Пумой, — вождь глядел на сына в упор, произнеся его настоящее имя, данное при рождении.

Когда к апачу обращались, называя его истинным апачским именем, этому придавалось самое серьезное значение.

Внушающий Страх, позже названный Злым, метнул взгляд на отца:

— Я не могу солгать тебе, отец, и не могу обещать этого.

Выражение затаенной боли появилось на лице вождя. Он вновь надолго замолчал. Толпа начала расходиться. А вождь все хранил молчание. Наконец, он изрек:

— Этот день был для меня днем печали. Боль поселилась в моем сердце. Но я должен сказать тебе: это ты должен покинуть наше племя, Внушающий Страх. Ты изгоняешься на четыре года.