Элоиза Джеймс - Покоренный ее красотой

– Что вы делаете? – ахнула она, слизнув шоколад с губ.

– Гримирую вас под больную оспой, – сообщил Пирс. – Еще одну капельку на левую щеку. Ну вот, жуткое зрелище. Вы знаете, что королева Елизавета была вся в рябинах от оспы?

– Да, – буркнула Линнет, схватив носовой платок и яростно вытирая лицо. – Как это мерзко с вашей стороны!

– Почему? – поинтересовался Пирс, прислонившись к столбику кровати в изножье ее постели. – Это так ужасно иметь рябую кожу после оспы?

– Конечно, ужасно! – сердито отозвалась Линнет. – Ну как мое лицо? Чистое?

– Цветущее. Почему это так ужасно?

– Потому что… – огрызнулась она, не зная, что ответить. – Просто ужасно.

– Но многие женщины, не такие красивые, как вы, живут вполне счастливо, – сказал он. – Даже рябые.

– Да, но…

– Судя по всем отзывам, королева Елизавета прекрасно проводила время, – добавил он.

– Но она так и не вышла замуж, не правда ли? – Линнет взяла у него чашку шоколада и пригубила.

– Нет правила, где говорится, что женщинам с плохой кожей нельзя выходить замуж.

– Да, но существуют неписаные правила о том, что делает женщину желанной. Красивая кожа – непременное условие.

– И вы соответствуете всем критериям, не так ли? – Он прищурился, словно выискивая у нее недостатки.

Линнет не удостоила его ответом. Что бы она ни сказала, это лишь даст ему повод для дальнейших насмешек.

– Интересно, кому хуже, красивой женщине, если она подхватит оспу, или уродливой? – произнес Пирс.

– Красивой, – не задумываясь ответила Линнет. – Она больше потеряет.

– Я не пойду плавать сегодня утром, – сказал он, сменив тему. – Себастьян будет оперировать больного, который поступил накануне вечером, и мне придется стоять рядом и давать ему указания.

Лицо Линнет разочарованно вытянулось.

– О, конечно.

– Я подумал, что мы могли поплавать в полдень вместо этого.

– Это было бы неплохо, – кротко отозвалась Линнет. Пирс не смотрел на нее, развлекаясь тем, что тыкал тростью в стопку романов на прикроватном столике.

– Что за удовольствие сталкивать их на пол? – поинтересовалась она.

– Я их не сталкиваю. Я смотрю, насколько верхняя книга должна выступать над нижними, чтобы они все упали.

Книги свалились на пол.

– Примерно на сорок процентов. Я велел Прафроку, чтобы сторожку снова обставили мебелью, – сказал он, поднявшись с постели.

Линнет растерянно моргнула. Пирс шагнул вперед и нагнулся для поцелуя.

– Мммм, – произнес он, – эссенция Линнет с привкусом шоколада.

Он вышел, оставив Линнет с остывающим шоколадом в руке смотреть на закрывшуюся дверь. Он велел Прафроку, чтобы… Почему?

Но она знала почему. И ее пылающие щеки тоже знали. Как и трепет, пробежавший по ее бедрам.

Еще один раз, пообещала она себе. Это не распутство. Она не потаскушка.

Но чем они займутся, снова оказавшись в сторожке, если не распутством?

Увы, не было другого способа, чтобы описать ее поведение. Ни на следующий день, ни на день, который последовал за ним.

И определенно не в тот день, когда Пирс поймал Линнет в коридоре, выходившую из палаты, где она читала «Камиллу» пациентам, затащил в темную нишу и, действуя рукой, быстро довел…

До распутства.

Это просто игра, говорила она себе каждый вечер перед сном. Но эта фраза постепенно приобретала несколько тревожный оттенок.

Они всего лишь играют, чтобы дать герцогу время возобновить отношения с женой. Или наоборот. Нельзя было не заметить, что бывшие супруги проводили все больше времени, разговаривая друг с другом, как цивилизованные люди.

Затем наступила неделя, в течение которой Линнет окончательно убедилась, что не зачала ребенка во время их первого соединения. Но даже после этого Пирс заявил, что еще не время посылать сообщение о расторжении их помолвки в «Морнинг пост». «Еще ничего не известно», – сказал он, а затем в точности объяснил, как французские ухищрения могут оказаться тщетными.

– В таком случае нам, наверное, следует остановиться, – заметила Линнет, прекрасно зная, что ни один из них этого не желает.

– Мы всего лишь играем, – заявил Пирс.

– И распутничаем, – сказала Линнет.

– Не думаю, что это слово применимо к данному случаю в качестве глагола, – возразил Пирс. Он ни разу не приходил в ее спальню, чтобы заняться с ней любовью. Но той ночью он поднялся наверх около полуночи, вытащил ее из постели и привел в библиотеку, чтобы показать ей очень важный текст, специально написанный (как он сказал), чтобы завершить курс ее обучения.

Оказалось, что текст написан на клочках бумаги, разбросанных на диване перед камином. И на каждом клочке было одно предложение.

– Или в качестве прилагательного, – задумчиво продолжил Пирс. Он сидел на диване совершенно голый, и пламя камина бросало отблески на его грудь и мускулистые ноги, вытянутые вперед. – Не могу сказать, например, что моя матушка ведет себя распутным образом, разгуливая в носовом платке вместо платья, как она это обычно делает.

– Но вы также не можете сказать, что она распутница, – заметила Линнет, – потому что это не так. Так что это слово уместнее как наречие или прилагательное.

– Вы не распутница, поскольку распутницы переходят от одного мужчины к другому, – сказал Пирс, делая ей уступку в области грамматики, но, вполне в своем духе, выдвигая очередной аргумент.

– Вообще-то любая женщина, которая ложится в постель к мужчине, с которым она не связана узами брака, заслуживает этого прозвища, – возразила Линнет. – Для этого незачем переходить из одной постели в другую. Похоже, я стала тем, чем меня считает большая часть Лондона.

– Вас это волнует?

Она пристроилась на другом конце дивана, скорее сидя на своей сорочке, чем одетая в нее.

– Вы посмотрите на меня.

Он так и сделал, и ей понравился блеск в его глазах.

– Но я имела в виду не это, – сказала она. – Вот я сижу в библиотеке джентльмена, не имея ни клочка одежды на своем теле. Я начинаю думать, что я истинная дочь своей матери. Хотя я по-прежнему надеюсь, что не заработаю репутацию, подобную той, что была у нее.

В глубине души она боялась не за свою репутацию… Она боялась за свое сердце. Но не было причин делиться этим смутным страхом с Пирсом.

Они обнаружили, что любят сидеть рядышком – на берегу бассейна, в сторожке, в библиотеке, – исследуя самые разные вещи. Слова. Тела, пусть только в пересказе Пирса. Людей, по крайней мере метафорически. Пациентов, в том, что касалось их поведения.

Так как Линнет регулярно посещала палаты, где лежали незаразные больные, она узнала немало забавных историй о миссис Хэвлок, известной также как сестра Матильда, и ее стычках с теми немногими из больных, кто, как ни удивительно, осмеливался бунтовать.

Однажды вечером Линнет довела Пирса до слез от смеха, пародируя ужимки некоего мистера Кадди, который воспользовался посещениями своей жены, уговорив ее принести ему флягу с джином, и напился, к неудовольствию сестры Матильды.

– Не уверен, что мне полезно слушать подобные истории, – сказал он.

– Почему?

– Это лишнее, – отозвался он, махнув рукой. – Не стоит отвлекаться от болезней. Это все, что я могу сделать для пациентов.

Линнет сидела на полу между его раздвинутыми ногами, завернутая в одеяло.

– Вы болван, причем безнадежный, – сказала она.

Пирс подался вперед, взяв в горсти ее волосы.

– Нам следовало бы продать их.

– Они не продаются.

– Они блестят в свете пламени, как гинеи, если бы гинеи были чуть краснее.

Линнет откинулась назад, позволив ему забавляться с ее локонами, поднимая их наверх, а затем рассыпая по ее спине.

В конце концов, они всего лишь играют.

В одно прекрасное утро, через несколько недель после того, как Линнет познакомилась с Гэвином, Нейтен вынес его наружу и посадил на солнышке у парадной двери замка ожидать, пока за ним кто-нибудь приедет.

Линнет нашла его там и присела рядом.

– Кто приедет? Твой отец?

Мальчик пожал плечами.

– Скорее ма, в фургоне. Это она привезла меня сюда. Мой па в поле или с овцами.

– Значит, ты сын фермера, – сказала Линнет. – А ты хотел бы стать фермером?

– Мой па не фермер. Он управляет большим хозяйством для кого-то, кто никогда там не бывает. Я стану доктором, – заявил Гэвин. – И получше, чем те двое. – Он кивнул в сторону замка.

– По-моему, они неплохо поработали с тобой, – сказала Линнет, пряча улыбку. – А что думают родители о твоих планах?

– Так они еще не знают. Из-за этой старой вредины, Хэвлок, которая запретила моей маме приезжать сюда. Мы живем вон там, в Тидфиле. – Он сделал неопределенный жест в сторону востока. – Ма хотела навестить меня, но Хэвлок сказала, что нельзя.

– Значит, Тидфил недалеко отсюда? – спросила Линнет, но тут Гэвин встрепенулся, пытаясь встать. Линнет вскочила и помогла ему подняться на ноги.

– Смотрите, повозка! – закричал он вне себя от волнения. – Это моя ма!

Когда повозка остановилась перед замком, с облучка спрыгнула молодая женщина, подбежала к Гэвину и подхватила его на руки.

– А вот и мой мальчик! – воскликнула она. – Здоровый!

Он крепко обнял ее за шею.

– Я ни разу не заплакал, – сообщил он, залившись слезами. – Даже когда они держали меня и… – Его голос сорвался, и конец фразы заглушили рыдания.

Линнет похлопала по скамье, на которой они с Гэвином сидели, и его мать подошла ближе, прижимая сына к груди. На вид она была немногим старше Линнет, с черными волосами, видневшимися из-под шляпки.

– Ничего страшного, если ты немного поплачешь, – сказала она, усевшись на скамью и гладя по голове Гэвина, зарывшегося лицом ей в плечо. – Ничего страшного. – Она замолчала, покачивая мальчика, пока он не успокоился.

Позади них распахнулась дверь, и Линнет услышала стук трости Пирса. Она повернулась, послав ему предостерегающий взгляд. Сейчас не время демонстрировать дурные манеры. Но Пирс был на удивление вежлив.

– Мисс Уинг, – сказал он, – мальчик выздоравливает, как заговоренный. На следующей неделе ему следует проводить на ногах не больше часа в день, а потом можете увеличивать время. И пусть пользуется тростью, которую мы ему дали.

Женщина кивнула:

– Спасибо, милорд. Мы вам очень благодарны. – Она крепче стиснула Гэвина. В ее глазах блестели слезы, но было очевидно, что она энергичная особа и ей не присуща слабость.

Пирс повернулся, собираясь уйти.

– Постойте! – окликнула его миссис Уинг.

Он помедлил, полуобернувшись.

– Я хочу кое-что сказать вам, милорд. – Она встала, разжав объятия сына и опустив его довольно естественным жестом в протянутые руки Линнет. Гэвин перестал рыдать и только икал. – Эти недели без Гэвина, когда не знаешь, что с ним, были ужасными для нас с его отцом. Просто ужасными. И для этого не было никаких оснований. Мы живем совсем рядом, за холмом. Мы могли бы навещать его, не причиняя никому беспокойства. Но ваша экономка… она сказала…

– Мы изменили наш режим, – перебил ее Пирс. – Поговорите с мисс Тринн. Я имею в виду легкомысленную особу, которая сидит рядом с вами. – Он повернулся и проследовал в замок, опираясь на трость.

– Чтоб меня, – произнесла миссис Уинг, рухнув на скамью. – Я говорила мистеру Уингу, что поговорю с доктором, и заранее знала, что ему не понравится то, что я скажу. – Она сняла шляпку и принялась обмахиваться ею. – Но как он посмотрел на меня! Словно я мышь, которую он нашел в консервной банке.

– Ну, он не настолько ужасен, – возразила Линнет.

Внезапно Гэвин слез с ее коленей.

– Мам, я не показал тебе свою собаку, Руфуса!

Миссис Уинг удивленно моргнула.

– Собаку?

– Мисс нашла мне собаку в конюшне, – сказал Гэвин, вытащив Руфуса из-под скамьи, где тот лежал в тенечке. – Разве это не лучшая собака на свете, мам?

Руфус сел, свесив язык и склонив набок одноухую голову.

– Ну, он выглядит как хороший крысолов, – отозвалась его мать, озадаченно глядя на пса. Затем повернулась к Линнет: – Вы нашли моему сыну собаку?

– Да, она взяла меня в конюшню, когда я еще не мог ходить, и мы нашли его там, – сообщил Гэвин, сев на траву, а затем улегшись, так чтобы Руфус мог лизнуть его в лицо. – Она держала его в своей спальне, чтобы он не убежал. И водила меня посмотреть на море.

Губы миссис Уинг задрожали, и она протянула руку, потрепав Линнет по колену.

– Нет слов, чтобы выразить, как много это значит для меня, – произнесла она, при этом голос ее дрогнул. – Я лежала без сна ночами, думая о том, что Гэвин совсем один в замке и, возможно, что-нибудь пошло не так и мы больше не увидим его. – Она замолкла и вынула носовой платок.