По дороге Таня совсем успокоилась.

— Поворачивай-ка обратно, Большой Брат, — сказала ему, когда они уже проезжали по Петроградской. — Кажется, ложная тревога.

— Не поверну, — упрямо сказал он. — А если все-таки не ложная? Береженого Бог бережет. Я лучше тебя там подожду. Отпустят — тогда другое дело.

На отделение он ее сдал в начале шестого утра. Ждал до десяти. Позвонил в институт, объяснил, по какой причине он сегодня опоздает на работу. В десять к нему вышла заведующая отделением. Таня была права: тревога оказалась ложной. Тем не менее заведующая настоятельно рекомендовала оставить Таню в стационаре. Судя по данным УЗИ, роды предстояли непростые; положение плода было нефиксированным, ребенок поворачивался то головкой, то боком, то ножками; возможно, потребуется стимуляция или даже кесарево. В любом случае показан квалифицированный присмотр. Таню уже направили в отдельную палату. Павел и заведующая вышли из корпуса, и она показала ему окошко этой палаты. В окошке показалась улыбающаяся Таня и помахала ему рукой.

— Поезжайте домой, Павел Дмитриевич, и ни о чем не беспокойтесь. Мы обо всем позаботимся, когда потребуется, известим вас. Если Татьяне Всеволодовне что-нибудь понадобится, она сама сможет позвонить вам. У нее в палате персональный телефон.

«Да, что ни говорите, а номенклатурное родство — вещь полезная», — подумал кто-то чужой в голове Павла. Вслух же он произнес:

— Спасибо вам. Я буду приезжать каждый день. Когда у вас впускные часы?

— Вообще-то на отделение посторонние не допускаются. Но мы что-нибудь придумаем. Приезжайте лучше ближе к вечеру.

Павел звонил Тане каждый день, а после работы заезжал. Общались они в особой комнатке, разделенной, во избежание инфекции, стеклянной перегородкой. Таня ни о чем не просила, но он постоянно привозил ей яблоки, бананы, апельсины, которые она отдавала медперсоналу. На отделении оказалась хорошая библиотека; Таня изучала доктора Спока, Лоране Перну, отечественных специалистов, перечитала Гоголя, Блока. Всякий раз Павел возвращался от нее успокоенный. Все будет хорошо. Не может не быть.

Эта идиллия кончилась через неделю, и кончилась резко. Павла вызвали к директору института.

— Вот что, Павел Дмитриевич, — сказал директор. — Звонили из Москвы. На третье-четвертое назначены полевые испытания нашего изделия. Ну, того самого, вы знаете. Так что собирайтесь, послезавтра вылетаете на Северный Урал. Теплых вещей побольше…

— Но я не могу, Ермолай Самсонович. У меня жена в роддоме…

— Надо, голубчик, надо… — Не удержав академический тон, директор перешел на генеральский: — Вот если б ты сам рожать собрался, мы бы еще подумали, а так — приказ есть приказ. Без тебя родит. Мамки-няньки найдутся…

Чертыхнувшись про себя и забыв попрощаться, Павел вышел из кабинета. Сволочная работа! Знал бы, что все так обернется, остался бы на кафедре, учил бы студентов. За гроши, зато без всяких тебе сюрпризов.

Таня восприняла новость спокойно.

— Поезжай, если надо. Мы с Нюточкой тебя дождемся. — Она погладила себя по животу. — А если не дождемся, найдем способ тебя известить… Оденься только потеплей, не забудь.

По извечной расейской традиции испытания назначили на самое неудачное время. Метели, заносы, видимость нулевая. Из-за нелетной погоды Павел трое суток проторчал в Салехарде, каждый день с немалыми трудами прозваниваясь Тане. У нее пока все было по-прежнему.

Наконец удалось вылететь на объект, где уже собралась часть комиссии, представители заказчика и исполнителей. Среди них было немало больших чинов. Разместили всех с комфортом, в чистенькой современной гостинице. Даже Павлу, рядовому начальнику отдела, достался хороший одноместный номер с ванной, телевизором и видом на бесконечное, унылое снежное поле. Телефон, правда, был только местный — по причине особой секретности объекта. Существовала, конечно, спецсвязь, но использование ее для личных переговоров возбранялось категорически. В ожидании прибытия остальных участников акции народ в основном занимался распитием напитков, заигрываниями с обслуживающим персоналом и картежом. Пару пулек расписал за компанию и Павел, чтобы хоть ненадолго отвлечься от грызущей его тревоги. Это обошлось ему в двадцать два рубля с копейками: по невниманию он иногда ремизился по-страшному.

От самих испытаний у Павла осталось странное впечатление. Рано утром их вывезли в чисто поле, часть которого вдруг поднялась, открыв вход в шахты и бункера. Потом их на лифте спустили куда-то, но не очень глубоко, в помещение, стены которого были сплошь заняты разного рода пультами, приборами, лампами, кнопками и экранами. Особое впечатление производил огромный экран, изображающий карту мира с разноцветными огоньками в различных точках. Собравшиеся сгрудились в одном углу возле куда более скромного экранчика. Тот был размечен по квадратам и мерцал серым светом. Все стояли, смотрели на экран и чего-то ждали. Когда на экране появилась зеленая точка, все загудели, радостно, оживленно.

— Что там? — спросил Павел ближайшего соседа в полковничьем мундире.

— Засек, понимаешь, засек! — возбужденно прошептал полковник. — Ну, сейчас мы ему зададим перцу!

Потом на экране появилась красная точечка. Когда она соприкоснулась с зеленой и обе исчезли, присутствующие стали кричать, обнимать друг друга, хлопать в ладоши. К Павлу тоже подбегали незнакомые люди, обнимали, поздравляли.

— Молодец, наука! — крикнул ему в ухо какой-то генерал. — Давай теперь дырочки в пиджаке проверчивай!

— Зачем? — не понял Павел.

— Да для ордена, дурья башка! Заслужил! Облобызав Павла, генерал отошел и тут же стал целоваться с кем-то еще.

Потом их подняли наверх, усадили в автобус и отвезли обратно в гостиницу. Вечером состоялся банкет, на который многие пришли уже прилично нагрузившись. Говорились пламенные и несколько путаные речи, кому-то обещали показать кузькину мать, потом принялись качать какого-то генерала и еще одного пожилого человека в гражданском, но со звездой Героя на груди… Павел, улучив первую благоприятную возможность, сбежал к себе в номер и, не раздеваясь, завалился на кровать. Возможно, он действительно присутствовал при эпохальном событии, возможно, ему следовало бы разделить всеобщее торжество. Но он не мог ощутить себя причастным к этому торжеству — он же ровным счетом ничего не сделал для того, чтобы оно состоялось, более того, он просто не понимал, что, собственно, празднуют эти люди. К изделию, которое сегодня успешно прошло испытание, он был непричастен совершенно и даже с трудом представлял себе, как оно выглядит и что делает. Может быть, это тот серый экранчик с точками? Вряд ли.

Этот вопрос, пожалуй, можно было бы выяснить без особого труда, только голова у Павла была занята совсем другим. Как там Таня? Стал он отцом или пока еще нет? Так ли надо было заставлять его в такой момент лететь в чертову даль, только чтобы посмотреть, как на экране сойдутся две точечки? Дурость какая…

В дверь номера настойчиво постучали.

— Войдите! — крикнул Павел и поднялся с кровати. На пороге стоял подтянутый, высокий лейтенант.

— Товарищ Чернов? — спросил он, явно риторически.

— Да. В чем дело?

— Прошу за мной. — Лейтенант сделал четкие полшага в сторону, как бы открывая Павлу дорогу.

— Куда?

— В кабинет спецсвязи. Вас вызывает Ленинград. Павел поспешно натянул пиджак и устремился вслед за лейтенантом. На лифте они спустились в подвальный этаж, прошли длинным лабиринтом, повернули, миновали пост, возле которого навытяжку стоял солдат, свернули еще раз, оказались в широком, ярко освещенном коридоре, где дежурил прапорщик перед одинокой железной дверью. В нее-то и вошли лейтенант с Павлом, оказавшись в почти квадратной комнате без окон. Над массивным столом, покрытым зеленым коленкором, низко свисала на крученой веревке, засиженной мухами, лампочка, торчащая из жестяного, крашенного зеленой масляной краской абажура. В углу громадная и, по всей видимости, очень тяжелая пишущая машинка сама по себе, без участия человека, с пулеметной скоростью выстреливала на бесконечный рулон бумаги ряды цифр. На столе стояли аппараты связи, селекторы, мигалки, назначение которых Павлу было непонятно. На одном телефоне — красном, без диска — была снята трубка.

— Вам сюда, — сказал лейтенант, указывая на этот аппарат. — Нажмите на кнопочку слева и говорите.

— Алло! — сказал Павел в трубку.

— Ну, здорово, папаша! — раздался отчетливый, будто из открытой двери, голос отца. — Поздравляю! Девка у тебя. Три восемьсот. Пятьдесят два сантиметра. Здоровая, говорят, самая горластая на отделении… У Павла перехватило дыхание.

— Когда? — пролепетал он в трубку.

— Сегодня утром, в десять пятнадцать. Ну, пока мне сообщили, пока на связь с тобой вышел…

— Как Таня?

— Хорошо. Отстрелялась рекордно. Врачиха говорит, никогда такого еще не видела: воды только отошли, и тут же ребенок выскочил, как из пушки. И двух минут не прошло. Все путем!

— Когда выписывают?

— Ну, если осложнений не будет, держать долго не станут. Мать с Адой бегают, суетятся, приданое собирают, комнату вылизывают. Коляску мне показали — красота! Французская. Сам бы от такой не отказался, если бы моего размера делали… Как у тебя?

— Нормально. Вроде тоже отстрелялись. Попробую завтра же вылететь домой.

— Ну давай, ждем…

Но с вылетом домой получилось не так просто. В тот же вечер Павел отловил Козельского, заместителя директора института, единственного достаточно знакомого человека здесь и вроде бы непосредственного начальника, и сказал, что ему нужно завтра вылетать.

Изрядно подгулявший Козельский, недовольный тем, что его отвлекают от дальнейших увеселений, посмотрел на Павла, как на психически больного.

— Спятил, Чернов? У нас намечена серия из семи испытаний. Пока прошли только одно, а ты уже смыться норовишь.

— Но я думал, что все уже кончилось…

— Индюк думал! По мне так хоть завтра вали, на фиг ты тут нужен. Только не я тут распоряжаюсь.

— А кто?

— Мельгунов. Генерал-полковник. Знаешь? Павел только видел этого высокого грузного генерала с грубым, жестким лицом, но лично знаком с ним не был.

Тем не менее он кивнул.

— Только сегодня не суйся. Пошлет по матушке, и только, — посоветовал Козельский. — Лучше завтра.

— А завтра не пошлет? — спросил Павел, вспомнив чугунную физиономию генерала.

— Скорей всего…

Павел все же решился и на следующий день, когда все отдыхали после вчерашних испытаний, дождался Мельгунова в вестибюле гостиницы и по возможности четко и кратко изложил свою просьбу и ее причину. К удивлению Павла, грубое лицо генерала расплылось в улыбке.

— Дочка, говоришь? Поздравляю! — Он пожал Павлу руку. — У меня у самого трое, и от каждой по внуку имею… И рад бы отпустить по такому случаю, но не могу. Во-первых, не положено, во-вторых, не на чем. Первый транспортник только через три дня прилетит, а специально заказывать для тебя самолет я не могу. У меня свое начальство, по головке не погладит… Пойдем лучше ко мне, посидим, отметим это дело. В первый раз, поди, папашей стал? Оно и видно.

Отказываться от предложения такого важного лица Павел не стал. Тем более что вылететь отсюда он никак не мог, а здесь делать все равно было нечего.

Оставшиеся дни на полигоне Павел провел как бы в автоматическом режиме — наблюдал за испытаниями, по ходу дела вникая в их смысл и методику, знакомился и общался с людьми, ел, спал, играл в карты, больше не проигрываясь. Он даже в общих чертах стал понимать устройство и назначение изделия, испытывать которое прилетел в такую даль. Устройство было не шибко сложным, а вот назначение пришлось ему не по душе. Однако он об этом особо не задумывался. Все мысли его были там, в Ленинграде.

Наконец все завершилось. Часть группы направилась в Салехард и долго не могла вылететь оттуда из-за метелей. Павел, послушавшись умного совета одного из военных, не стал спешить с вылетом с полигона, остался там еще на день и дождался военного транспортника на аэродром Жуковский. Для военных нелетной погоды не существует, и уже через четыре часа Павел ступил на землю Подмосковья. Оттуда на электричке доехал до Москвы, а на следующее утро поездом прибыл в Ленинград.

Дверь квартиры открыла незнакомая женщина в белом халате.

— Вы кто? — подозрительно спросила она.

— А вы кто? — спросил ошеломленный Павел.

— Нина Артемьевна, это, наверное, Павлик прилетел, — раздался из глубины квартиры Адин голос. — Ну наконец-то!

Женщина еще раз подозрительно посмотрела на Павла, но посторонилась, давая пройти.