— Между прочим, — с некоторой долей гордости проинформировала Вера, — в мире всего три универа вход куда контролируется охраной: Сантьяго-де-Чили, Сеул в Корее и родной МГУ. Но, как видишь, напрасно.

Мужчины угощали мясом. Его название для ушей ленинградки Тани показалось новым — духовое. И несмотря на это, съедено было куда быстрее, чем приготовлено. Скоро было выпито все спиртное. А вечер только начинался.

— Непорадок, — решил голубоглазый красавец-грузин, и, весело насвистывая мотивчик из «Травиаты», побежал транжирить последние аспирантские гроши, в чем никогда бы не признался. Но разве жалко?

Вера зашипела на Алешку, и тот кинулся следом. Тихий хозяин комнаты, улыбчивый Теймураз, не знал, как развлечь милых дам. Вера воспользовалась моментом и предложила Тане забежать к своей знакомой. Они поднялись на семнадцатый этаж. На пороге их встретила колоритная ингушка в яркой косынке вокруг черной тугой косы до самого пояса.

— А, Вера! Как дела, как жизнь, какими судьбами?

Не успели они присесть на диванчик, как в комнату влетел белолицый со смоляными бровями, сросшимися на переносице, паренек.

— Ты чего как шайтан? — наехала на него Фатима. — Это Магомет из Грозного. На юрфаке учится, — представила она чеченца.

Парень настороженно оглядел гостей.

— Это свои. Что случилось?

— Османа взяли. Разбойное нападение.

— Он где? — встревожилась хозяйка.

— У Сослана. Пока отпустили. Под подписку. Сослан на лапу им дал. Весь избитый. Кровью плюет.

— Главное, живой. Где мозги были? — Фатима запаниковала.

— Так. Утро вечера мудренее, — остудила ее Вера. — Мы забежим за тобой и вместе поедем на Остров. Палестинец на месте, мозги при нем. Что-нибудь придумает.

— Ой, Вера. Тебя Аллах послал.

Домой их отвез на такси Цотне. Алешка сломался под утро и спал, привалившись спиной к батарее…

У палестинца было странное неудобное имя Фахри ан-Наблус. Невысокий, похожий на хомяка с острыми глазками и тоненькими усиками, он радушно их встретил, угостив пахучей пережаренной арабикой с кардамоном.

За краткое время знакомства Таня ощутила энергию, силу этого человека. Ничего примечательного в его облике не было, но цепкий взгляд она оценила. Показалось, что они знают друг друга давно.

— Эй, рыжая! — позвал он, когда они прощались. — В Ленинград поедешь — не трудно с собой кофе взять? Я бы тебя угостил и кого надо.

Глаза его лукавили.

— Нет проблем, — бросила через плечо Таня.

И перед отъездом не забыла к нему зайти, как обещала.

Фахри настежь распахнул перед Таней дверь в комнату, устланную коврами.

— Проходи, рыжая! — пробурчал он, насупившись. — Кофе? Конфетки?

Таня кивнула, устраиваясь за столом возле широкого окна.

— Когда едешь домой?

— Сегодня. Ночью.

— Харашо-о, — протянул он. — Как Москва? Отдохнула? Теперь на работу?

— Посмотрим. Захаржевская всегда дело найдет.

— Это ты? Твой фамилия? — Он оглянулся и невзначай бросил через плечо: — Еврейка?

— А что?

— Похожа.

Таня расхохоталась.

— Чем?

— Носом и рыжая.

— Ты тоже носом не вышел, — фыркнула Таня, сморщив свой аккуратный, совершенно арийский носик. Теперь засмеялся он.

— У меня еще ничего. Ты арабов не знаешь.

— А ты не араб?

— Ну, так. Между-между.

— Между евреями и арабами?

Фахри опять рассмеялся:

— Или то и то и чуть-чуть другое.

— А чем занимаешься? — кивнула Таня на кипу журналов, книг и рукописей.

— История, — отрывисто произнес он. — Диссертация.

— На каком году аспирантуры?

— Уже пять лет последний параграф пишу.

— Значит, есть другие дела, — догадалась Таня.

— Ну, пиво, бар, девочки.

Легкое прощупывание собеседника продолжалось с обеих сторон на протяжении всего разговора, из которого Таня почерпнула сведения не только об истории палестинского народа, но и о политических силах, участвующих в становлении современного государства Израиль.

У него был забавный говорок, чуть сдавленный гортанными звуками и особым произношением гласных. Ошибки в речи встречались редко, путался только в окончаниях и согласовании рода и числа. Щелкнув на стене очередную залетевшую в окно муху, он весело спросил:

— Как правильно? Я убил мухам или мухов?

— Муху, — выделяя каждый слог, сказала Таня.

— Неправильно! Я их много убил. Значит — мухах! Веселость и непринужденность сразу располагали, заставляли симпатизировать этой крепкой бомбочке, похоже, довольно взрывоопасной.

То же заметил и в Тане ее новый приятель, обозвав «миной замедленного действия».

— Ошибся! — поправила его Таня. — Я — особый вид вооружения, причем вполне мгновенного реагирования. Хотя… — Фахри ждал продолжения. — По ситуации.

— Еврейка! — радостно утвердил он.

Таня отметила остроту мышления Наблуеа. Человек веселый, он сыпал шутками, иронизировать над собой не стеснялся и казался лишенным комплексов.

У открытой форточки, рядом с которой сидел Фахри, вдруг, резко каркнув, пролетела ворона. Палестинец бросился со стула на пол и громко выматерился. Рассмеялся сам над собой, взмахнул руками.

— Израильский бомбардировщик! — и вернулся на стул.

«Воевал», — мелькнуло у Тани…

Расстались они совершенными друзьями, ничего четкого друг про друга не узнав, но понимая, что стоят друг друга. Это уж точно.


V

А Питер, как обычно, окропил Таню мелкими серыми, моросящими слезами.

Любой город имеет свою историю, развиваясь как живой организм, переживая периоды упадка и расцвета, но далеко не каждый рождается так загадочно в одночасье и живет своими мистическими флюидами, распространяя их на сознание и судьбы людей. Десять километров вправо, десять влево — и ты уже дышишь полной грудью… Город-склеп, город-кладбище, который предпочитают называть музеем или памятником, встретил Таню хмурой толпой у закрытого метро, и она согласилась на первое предложение частника, выкликивавшего пассажиров. Цену он заломил несусветную и всю дорогу отчаянно врал про разведенные мосты, нагло кружил по переулкам возле Сенной, отрабатывая заработок по-питерски, как экскурсовод-любитель по совместительству.

Когда брехня вконец осточертела, она резко оборвала водилу на полуслове:

— Ладно, теперь вправо, сверни под арку, мимо убежища налево и свободен….

Она вошла рано утром, когда он еще спал. Проснувшись, Павел тут же услышал музыку, доносившуюся с кухни, ощутил запах свежемолотого кофе.

Сон отлетел мгновенно. Он взял брюки, чистую рубашку галстук, тихо прокрался в ванную и явился на кухню при параде, внутренне сжатый как пружина, готовый к бою.

Таня стояла у плиты в цветастой махровой маечке и бежевой мини-юбке. Этот наряд очень шел ей, подчеркивал стройность фигуры, особенно ног, и густой шоколадный загар. Павел невольно отметил, как несказанно она похорошела за эти два месяца.

— Привет, Большой Брат! — сказала она и только затем обернулась.

Он начал тонуть в золотом сиянии ее глаз…

Воспользовавшись тем, что все начальство было в отпусках, Павел просто звонил в институт по утрам и извещал, что сегодня его не будет. Потом тихо, чтобы не разбудить, целовал спящую Таню и шел на кухню готовить завтрак: ее любимые кабачковые оладьи (яйца, мука, пропущенные через мясорубку и отжатые через марлю кабачки — благо был самый сезон) со сметаной и вареньем, крепкий черный кофе. Как в те незабываемые первые дни их супружества, он приносил ей завтрак в спальню и садился рядом, наблюдая, как она ест. Потом они курили на кухне и строили планы на день.

То доезжали до пристани у Тучкова моста и на «Ракете» закатывались до самого вечера в Петергоф, то, захватив ракетки, шли на острова. Если поиграть в этот день не удавалось, они гуляли по парку, а то и забредали на Елагин остров и, как дети, катались на качелях, каруселях, чертовом колесе, пока голод не гнал их до ближайшего кафе с шашлыками или чебуреками. На обратном пути, если не чувствовали себя очень уставшими, они забегали в ближайшую театральную кассу и шли на концерт или в какой-нибудь театр, на сцене которого до открытия сезона гастролировала заезжая труппа. Они ходили на все без разбора и нередко, перемигнувшись в конце первого действия, убегали домой. После нехитрого ужина слушали музыку, смотрели кино по телевизору, или сидели в темноте и любовались на желтую круглую луну. И в любом случае день заканчивался любовью. Часто они так и за сыпали обнявшись.

В выходные он в первый раз за лето не поехал в Огоньково.

Все повторялось, но отпущенный срок был краток… В понедельник, часу в одиннадцатом утра, зазвонил телефон — противно, настырно.

— Тьфу, черт!

Павел как раз заправил кофеварку. Должно быть, из института звонят: понадобилось его присутствие или, не дай Бог, кто-то из начальства жаждет его видеть. Может, лучше вовсе не подходить?

Телефон продолжал звонить… Нет, надо подойти, а то еще Таню разбудит.

Он снял трубку.

— Я слушаю.

— Здравствуйте, это Алла, соседка ваша по даче.

— Да. Здравствуйте.

— Нюточка заболела.

— Что? — Павел чуть не выронил трубку. — Что с ней?!

— Животик болит, температура. Нина Артемьевна просила передать, чтобы вы поскорее привезли лекарство… Сейчас, у меня записано… Вот, бифидумбактерин. В ампулах.

— Когда? Когда у нее… началось?

— Она всю неделю куксилась, плохо ела, спала. А температура подскочила в субботу… Мы раньше позвонить не могли — сами только приехали.

— Спасибо. Выезжаю немедленно.

Он бросил трубку. Взгляд его упал на высокое зеркало. Он хмуро оглядел свое изображение с ног до головы. Кайфовал тут всю неделю, жил в свое удовольствие, про дочку забыл, подонок! А она там… Ждала его всю неделю, а когда он не приехал, не выдержала, заболела…

Павел забежал на кухню, выключил кофеварку и помчался в спальню, одеваться.

— Ва-ау! — сладко потягиваясь, произнесла Таня. — Куда намылился, Большой Брат?

— Нюточка болела. Куплю лекарство, отвезу ей. Кофе готов, — сухо сказал он, натягивая брюки.

— Нюточка… — Таня замолчала. — Что ж. Когда ждать тебя?

— Сегодня к вечеру. Или завтра.

На Садовой много аптек. Павлу повезло: уже во второй из них нему вручили коробку с ампулами.

— Ребенок до года? — спросила аптекарша.

— Что?.. Да, до года…

— Тогда одна ампула в день. Разводите, водой до красной черты и даете пить…

— Да. Там знают. Там опытная медсестра…

На всякий случай Павел купил еще детского аспирина сиропа от кашля, горчичников. И рванул, насколько позволяло движение, в сторону Кировского моста.

Неделю назад, с появлением Тани, он начисто забыл о Нюточке. Теперь звонок соседки перетряхнул его сознание. Он вел машину по Кировскому, по Приморскому, стиснув зубы, глядя прямо перед собой, и если бы в эти мгновения кто-то спросил его что-нибудь о Тане, он не сразу и сообразил бы, что это за Таня такая. Жена и дочь вместе в его голове не уживались. Это спасало — иначе можно было бы сойти с ума.

Нина Артемьевна встретила его на крыльце.

— Нюточке лучше, — перво-наперво сказала она. — С полудня температура упала, стула не было. Она спит сейчас. Бифидум все же лучше подавать, это никогда не вредно, тем более что дисбактериоз все же есть. Остальное вы напрасно привезли: этого добра у нас в аптечке много… Павел Дмитриевич, лето кончается, холодает. Нам бы в город пора — через неделю или две, смотря по погоде. Как там? Жена вернулась?

— Да.

— И… все по-прежнему?

— По-прежнему…

— Я вот что подумала: у меня есть комнатка. Небольшая, правда, и в коммуналке. Но квартира чистенькая, всего четыре съемщика, инфекционных больных, алкоголиков, проституток нет. Если что, я могу на время взять девочку к себе…

Павел с благодарностью посмотрел в это суровое, неулыбчивое, пожилое лицо. Всю жизнь отдала чужим детям, своих иметь не дано было…

— Спасибо, Нина Артемьевна, — горячо сказал он. — Я забыл сказать вам: я нашел квартиру. Первого или второго сентября можем въезжать. Я все подготовлю. Отдельная, двухкомнатная. Втроем поместимся.

— Втроем? — Она задумчиво посмотрела на Павла.

— Втроем, — твердо ответил он.

Дома его встретила темнота и тихая, безмерно печаль-музыка. Шопен. Лишь из-под дверей гостиной лился неровный, слабый свет свечи. Он тихо разделся и на цыпочках вошел в гостиную.