Фрау Бергер собиралась идти домой. Она положила в сумку кусок сала, подмигнула Камилле, сказав: «Ты ничего не видела, поняла?» Камилла кивнула. Через дверь кухни было слышно, как девочка вышла из ванной. Она появилась на пороге в ночной рубашке, с распущенными волосами.

— Ты меня причешешь? — спросила она Камиллу.

— Конечно, — ответила Камилла, — иди сюда.

— Если хочешь, съешь мою колбасу, — сказала Рената, — я ее не люблю.

— Я уже наелась, — сказала Камилла и пошла с девочкой в ванную комнату, чтобы там причесать ее.

Сентиментальная, медленная мелодия вальса разносилась по большой, прямоугольной формы комнате, которую мать Ренаты называла салоном. Девочки сидели на диване, Рената прижалась к Камилле и положила голову ей на плечо. Камилла попробовала было осторожно освободиться от нее, но ей это не удалось, и она закрыла глаза. Тепло детского плеча и тихая музыка вернули ее к чудесной мечте о прапорщике, от которой у нее перехватило дыхание. В этот момент Камилла была уверена, что все будет именно так и никак иначе.

Она встала, чтобы еще раз поставить пластинку. Девочка, которая почти задремала, отклонилась назад, подтянула под себя ноги и спросила:

— Скажи, ведь неправда, что ты сегодня вечером должна что-то делать?

— Почему же, это правда, — сказала Камилла, — пойдем спать, я тебе все расскажу.

Прислушиваясь в темноте к дыханию ребенка, она старалась понять, спит ли она. Камилла рассказывала чудесную историю, в которой говорилось о голодных людях и растениях, жаждущих влаги. Она говорила о том, каким смелым нужно быть, чтобы утолить эту жажду и этот голод. Как и в полдень, она ввела в эту историю себя и для большего интереса в глазах засыпающей девочки населила ее шпионами, врагами, полицейскими и злым соседом. История потрясла девочку. Она совсем проснулась, сердце ее стучало. С криком «Пойдем в сад, я с тобой», она выпрыгнула из кровати. Камилла рассердилась, заставила Ренату лечь опять, сказала, что ей давно пора спать, потому что утром им обеим нужно идти в школу. Девочка снова забралась в кровать, тихо заплакала, но вскоре ее сморил сон. Камилле хотелось пережить историю с прапорщиком заново, но тех прекрасных чувств, которые были у нее в первый раз, она уже не испытала. Она слышала, как ее мать ходит внизу с кувшинами, как льется вода и как мягкими шагами ходит за матерью Пако.


Телефон молчал и ночью. Я была в этом уверена. Звонки наверняка вырвали бы меня из неглубокого, беспокойного сна. Мне предстоял напряженный рабочий день в бюро, участие в качестве стенографистки в важной конференции. Кроме того, шеф накануне надиктовал на записывающее устройство массу писем. Работа в бюро была вынужденной, я ненавидела ее, особенно в этот день. Я кое-как позавтракала, оделась и, когда уже собиралась выходить, увидела, что юбка и жакет на мне от разных костюмов. Еще совсем недавно я была убеждена, что победила одну из самых вредных своих привычек — рассеянность, но моя уверенность оказалась преждевременной.

Осень за окном надела серые маски на дома и лица людей. Это опустошало меня, делало маленькой и бессильной. «Не горбись, — говорил мне отец, когда в двенадцать лет я начала расти невероятными скачками, — привлекательны только те женщины, которые держатся прямо». Юрген говорил почти то же самое. «Ты должна ходить увереннее, ведь ты же не кто-нибудь». — «Кто же я, твоя жена?» — спросила я в свою очередь, и он кивнул с самым серьезным видом.

Внизу у ворот я встретила фрау Хорнберг. Она никогда не была и не хотела быть консьержкой, но иногда, чтобы подзаработать, делала эту работу. Я сказала ей, что жду письмо и попросила получить его за меня. Почтальон наверняка не будет иметь ничего против.

— Что-нибудь с Матиасом? — спросила фрау Хорнберг. — У него все в порядке? — продолжала она. Я кивнула и попыталась улыбнуться в подтверждение своих слов. На се вопрос о том, скоро ли он приедет, я ответила уклончиво и дала понять, что спешу.

— Бедняжка, — сказала фрау Хорнберг, — вам приходится много работать и так поздно возвращаться домой. Разве раньше вы могли представить себе, что так будет?

Откуда она знает, как я жила раньше? Но все равно, я ненавижу, когда меня жалеют. Но, уйдя от фрау Хорнберг и ее обидных банальных фраз, я не смогла избавиться от своих мыслей, мучивших меня со вчерашнего дня.

* * *

Кроме Франца Эрба на чайном вечере появилась дочь Камиллы Верена. Я давно не видела ее и поразилась тому, как она выросла и повзрослела, хотя и не могла сказать, что она стала хорошенькой. Она подошла ко мне с редкой для ее возраста уверенностью, поцеловала меня в обе щеки и спросила, нельзя ли ей называть меня просто Ренатой, без этого детского «тетя». Я охотно ей это разрешила. Юргена она, казалось, не узнала. Они не часто раньше встречались. Верена обернулась ко мне и сказала, что моего мужа трудно узнать из-за бороды. С обычной для себя общительностью он сразу же завел с ней разговор, но не о школе, как другие, а об одной нашумевшей театральной постановке. Она, сразу же почувствовав серьезное отношение к себе, задержалась около него, внимательно, с раскрытыми глазами ловя его слова и ожидая своей очереди вступить в разговор. Я наблюдала за обоими, одновременно слушая рассказ Франца Эрба о том, как он съездил на охоту.

— Вы знаете, мне обязательно нужно выезжать, — твердил он. — Я просто задыхаюсь здесь, в этом городе, в этой квартире.

— Странно, но для Камиллы природа не играет никакой роли, — сказала я, — хотя она выросла в большом саду, почти за городом.

— Это так, — ответил он, — больше всего ей хотелось бы жить в центре этого ужасного города, а еще лучше самой быть этим центром.

При этих словах он засмеялся, будто не хотел соглашаться с этой маленькой колкостью. Он, как и я, время от времени смотрел на свою дочь и Юргена и, казалось, был удовлетворен тем, что она так оживленно принимает участие в беседе. Было видно, что он любит свою дочь.

— Правда, она похожа на меня? — спросил он с надеждой в голосе.

Желая доставить ему радость, я подтвердила это, хотя никогда, как правило, не любила лицемерных разговоров о семейных событиях. Я спросила его о сыновьях. Франц сказал, что у них все в порядке. Большим прилежанием они не отличаются, но некоторые успехи в учебе все же налицо. Он вполне доволен этим. Ведь если не в их годы, то когда же еще и наслаждаться жизнью. Я заметила, что эта тема ему не очень приятна.

— Хотел бы я знать, что с ними станет, — вдруг сказал Франц Эрб после того, как мы, казалось, уже оставили тему детей, и посмотрел на свою дочь.

— У нас еще будет возможность понаблюдать за ними, — сказала я.

— Я бы с удовольствием, — ответил он, — это единственное, что меня по-настоящему интересует.

— Когда я прихожу домой, — продолжал он, — прихожу, вот как сегодня, слишком рано и неожиданно, ведь я должен был приехать только завтра, то она радуется мне совсем не так, как это было в детстве. Поймите меня правильно — она радуется, как молодая женщина, которая тайно ждет чего-то прекрасного, и вот оно здесь, и она принимает это — не бурно, но с благодарностью, всем сердцем. Уже сейчас в ней есть что-то, что никогда не изменится. Если она захочет, чтобы какой-нибудь человек был с ней, она получит его и будет удерживать около себя, но не с фанатичной претензией на обладание, а силой естественной любви, без всякого душевного принуждения. Она будет принадлежать ему так, как принадлежит сейчас вашему мужу. Она примет его таким, какой он есть. Так, как она принимает меня. Она будет интересоваться им, что-то для него делать. И в то же время она будет принадлежать ему лишь настолько, насколько сама захочет. Может быть, это хорошо, а может, и нет. Вы понимаете меня?

— Пытаюсь, — ответила я и попробовала определить, есть ли что-нибудь общее у дочери с матерью, однако у меня это не получилось. Мне очень хотелось спросить, любит ли дочь Камиллу. Я бы с удовольствием услышала из уст Франца Эрба холодное гладкое «нет». Но он продолжал говорить о том, как представляет себе будущее своей дочери: «Учиться она не будет, ну, может быть, только такой профессии, которая позволит ей без особых усилий зарабатывать на жизнь. А потом, не слишком поздно, выйдет замуж за человека, который ей понравится». То, что избранник его дочери будет ее безмерно любить, не вызывало у Эрба никаких сомнений.

— Ведь любовь — это всегда риск, правда? — спросил он и вдруг добавил: — Вы относитесь ко мне серьезно?

— Даже очень, — сказала я честно.

Некоторое время мы сидели молча, наблюдая за Вереной и Юргеном. Потом Юрген присоединился к другой группе, а Верена исчезла.

Камилла разговаривала с какой-то дамой. Я чувствовала, что она направляется в мою сторону. Она подошла — вся в голубом, высокая, стройная, только волосы были, на мой взгляд, выкрашены в слишком темный цвет.

— Не правда ли, Рената, какое счастье быть в обществе Франца. Это редкое счастье.

— Да, действительно, — сказала я. В моем голосе не было иронии, которую она ожидала услышать.

* * *

— Не пей так много кофе, — умоляла меня Инга, моя коллега по работе в бюро, — или ты соскучилась по гастриту?

Ее письменный стол стоит напротив моего. Если мы не заняты у шефа, то можно видеть, как наши головы с уродующими прическу наушниками склонены над электрическими пишущими машинками. Мы и сами уже почти слились с ними. Только наше дыхание было тише. Я находила, что мы с Ингой очень похожи на скульптурные изображения лошадиных голов, которые обычно располагали над входом в старинные конюшни или замки: шеи вытянуты вперед, головы откинуты, грива свешивается на щеки, поводья не видны, но туго натянуты. Инга об этом сходстве, по-моему, не подозревала. Все считали, что она простовата. Мы не дружили, но она была хорошей коллегой и часто помогала мне по работе. В этом я признавалась себе с известной долей эгоизма.

— Тебе звонила какая-то женщина, — сказала она, когда мы пили кофе.

Мое сердце забилось так сильно, что его неровное биение, казалось, можно было услышать.

— Кто? — спросила я, уже предугадывая ответ.

— По-моему, это был голос твоей свекрови, — сказала Инга. — Я записала номер.

Я судорожно взяла записку. Номер принадлежал моей свекрови. Моей бывшей свекрови, хотя я до сих пор называла ее мамой. Она не позволяла обращаться к ней по имени, а после рождения внука запретила называть ее бабушкой. Итак, мне нужно было позвонить маме, ответить на ее осторожный вопрос о том, как я живу, и ждать, когда она, также осторожно, но значительно более заинтересованно, будет расспрашивать о Матиасе. Ее интерес к моим делам был совершенно естественным, и я никогда на нее не обижалась.

Мне казалось, что все, что она говорила и делала, несмотря на нередко противоположные ее ожиданиям последствия, совершалось с самыми лучшими намерениями. Я всегда испытывала к ней симпатию, которая сохранилась и позже, после полной перемены в моей жизни. Она часто уговаривала меня навестить ее, но я была не в состоянии это сделать. Мне нравилась ее квартира со старой мебелью, с массой безделушек, с живыми цветами в вазе. В ней всегда было уютно, чисто, пахло свежевымытым и натертым до блеска дощатым полом. Я мечтала о таком доме, но этим мечтам не суждено было сбыться. Мне нравилось бывать там с Юргеном. Но теперь все это было позади. Я не хотела, чтобы визит к маме напомнил мне о моем сегодняшнем жалком существовании. Поэтому мы изредка встречались в кафе. Она была очень пунктуальна и ждала меня за мраморным столиком со стаканом воды перед собой. Одевалась она очень добротно, но не модно, из головных уборов предпочитала маленькие шляпки, береты или тюрбаны. Она делала заказ только тогда, когда я приходила, предварительно подробно расспросив, что бы я хотела съесть, ведь я была ее гостем. Потом она определяла, хорошо или плохо я выгляжу, и, если находила последнее, бывала всерьез озабочена. Она была чрезвычайно тактична, никогда не спрашивала о моей личной жизни, хотя, конечно, очень хотела быть в курсе этих проблем. Главной темой наших разговоров был Матиас. Иногда она могла рассказать о нем больше, чем знала я, так как чаще, чем я, навещала его. Когда он навещал меня, я подробно информировала ее обо всем. Мы часто обменивались впечатлениями от посещений театров и концертов. Она была восторженной театралкой. Я не могла долго поддерживать такой разговор и просто сидела и слушала ее. Мне всегда хотелось чем-то порадовать ее, и поэтому, перед тем как нам расстаться, я как бы невзначай произносила: «Недавно мы с Грегором смотрели интересный фильм» или «Недавно мы с Грегором чудесно съездили за город».

Она восклицала: «Ах, как это мило!» Потом быстро, вопросительно взглядывала на меня и, если я не продолжала разговор, тотчас же отводила глаза в сторону. На этом все заканчивалось.