— Твоя Камилла ушла. И может быть, не вернется обратно.

— Камилла, — сказал Петер, покраснев, — вовсе не моя. Она не разговаривает со мной, потому что мой отец крестьянин. Это ты носишься с ней, будто она принцесса. Она только взглянет на тебя, а ты уж и рада.

— Да, она принцесса, — сказала девочка и с грохотом стукнула кастрюлей об землю. — Если ты скажешь, куда она пошла, я скажу ей, чтобы она с тобой разговаривала.

— Я не знаю, — ответил Петер. — Наверное, ей дали какое-нибудь важное поручение. Хотя она считает важным все, что она делает. И вообще, мое обещание, что я буду с тобой играть, я забираю обратно. Я тебе не нужен.

Рената поджала губы, ее глаза наполнились злыми слезами. Петер со стадом хрюкающих свиней прошел мимо нее. Теперь она дала волю слезам. Наплакавшись, она вытерла слезы рукой, запачканной в соке, а потом долго разглядывала белые пятна, оставшиеся на ней от слез.

Пришел Ганс Ахтерер с телегой, груженной сеном, лошадей отвели к кормушкам с овсом. На бревнах сидели украинцы. Рената опять склонилась над ягодами. Когда дядя Ганс спросит ее, что она делает, она скажет ему, что ее обидели, а почему — не будет говорить. Но Ганс Ахтерер только сказал: «Рената, сойди с дороги, ты мешаешь».

Она взяла табуретку и ягоды, отошла к хлеву и решила больше ничего не делать. Украинцы принялись разгружать сено. Двое передавали третьему огромные охапки сена. Тот складывал их в яму. На ее дне сидела Рената и ждала, когда ее завалят сеном. Но этого не произошло. Управившись с работой, украинцы крикнули ей на гортанном немецком пару шуток и ушли в дом. Это было странно, потому что в остальные дни они шли работать в хлев. Рената прокралась в кухню. Украинцы ужинали.

— Почему вы не едите вместе со всеми? — спросил ребенок.

Один из них засмеялся и сказал: «На сегодня мы свободны». Потом они ушли в свою комнату.

Камилла вернулась только через два часа. Ее глаза блестели, она выглядела совсем иначе, чем прежде, и не обратила внимания на подошедшую к ней Ренату. Камилла сразу же ушла с Гретой Ахтерер в комнату, и Рената опять осталась одна. Из упрямства она взяла табуретку и ягоды и поставила их посреди кухни, а потом ушла в большую комнату, где висела картина с горным пейзажем. Там она села ждать, когда ее позовут, но решила не откликаться. Ее будут искать, а она будет сидеть здесь совсем тихо, затаив дыхание, и радоваться тому, что ее не могут найти. Но ее никто не звал. Наконец она заснула, так и не умывшись, вся в соке от ягод.

* * *

Грета Ахтерер была довольна Камиллой. Она долго не хотела поручать девочке одно деликатное задание, но трудолюбие и старание, с каким та выполняла любую, даже тяжелую работу, расположили ее к ней. Так как Камилла проявляла большой интерес к монастырю и постоянно спрашивала, когда можно будет осмотреть его, Грета уговорила мужа, чтобы девочка распределяла между ранеными духовные тексты, подготовленные настоятелем. Тексты были безобидные, они должны были напомнить читателям о христианских добродетелях и христианском поведении. Вновь прибывший военный священник наверняка не будет иметь ничего против того, если настоятель передаст эти памятки своим бывшим подопечным. Но главное, никто не должен был слышать, как Камилла сообщала шепотом каждому раненому, что следующая встреча с отцом настоятелем назначена на воскресенье, в полдень, на хуторе Ганса Ахтерера. Камилла не спрашивала, зачем она это делает. Она достигла своей цели, и этого, как всегда, ей было достаточно.

— Ты передала, что они должны приходить поодиночке? — спросила Грета Ахтерер.

— Да, — ответила Камилла, — они обсудят это.

— Тебе понравился монастырь?

— Там очень красиво, — сказала девочка, — это самый прекрасный монастырь, какой я только видела.

Крестьянка гордо и немного завистливо сказала, что у городских другое отношение к искусству, чем у деревенских жителей.

— Ты не должна больше появляться там, — сказала она, — иначе это привлечет внимание и вызовет подозрения.

— Хорошо, — сказала девочка, выдержав взгляд Греты. Потом она сняла передник и сказала: — Я сейчас переоденусь и пойду в хлев. Сегодня утром доить было легче, чем вчера.

Грета Ахтерер посмотрела ей вслед. Она не могла до конца понять, что у этой девочки на уме.

* * *

Украинцы не спали, как хотел того Ганс Ахтерер. Они сидели втроем на одной кровати и смотрели на бочки с красной краской, составленные вместе. Они тихо разговаривали на своем певучем тяжеловатом языке и иногда босыми ногами колотили по бочке. Предмет разговора, казалось, очень волновал их. Их спокойные плоские лица были оживленны, иногда их голоса звучали громко, как угроза, потом они вдруг опять затихали, прикрывая рот ладонью, как будто хотели убрать слова обратно в горло.

Случилось из ряда вон выходящее. Их хозяин, которого они уважали за справедливость, объяснил им, что ему нужна их помощь в каком-то важном деле. При этом он сказал, что они никому не должны говорить, что они сделали.

Когда они все поняли, то на какие-то секунды вновь стали людьми, равными своему хозяину, который в какой-то степени был их врагом. В их простые мысли закралось новое, непреодолимое чувство победы. В эти секунды они были готовы отважиться на все, что диктовал им их инстинкт, а он подсказывал, что это событие могло быть первым сигналом их освобождения.

Но потом Ганс Ахтерер объяснил им, что речь идет о перевозке станков, принадлежавших инженеру. Инженеру, который приезжал в деревню на автомобиле, который носил свой городской костюм как генеральскую форму, который постоянно проворачивал какие-то темные дела с их хозяином, который на их смущенные приветствия отвечал дружелюбно, но не ценил их, который в разговоре с ними не различал их по именам, жена которого смотрела на них как на пустое место.

Их восторг улегся, осталось только злое разочарование. Они не хотели помогать инженеру и совершенно не понимали того, что отправка станков в первую очередь нужна была Гансу Ахтереру.

Отказаться они не могли, но обязательно хотели показать свое отрицательное отношение к этой затее и оказать хоть какое-то сопротивление.

Наконец все было оговорено, и они разошлись спать, но сразу заснуть не смогли, а долго лежали и смотрели в потолок, с которого свисала клейкая лента-мухоловка, покрытая липкими тельцами мух. Они уже так долго были здесь, так долго жили вместе. Вряд ли они помнили о причинах, приведших их сюда. Они хотели домой.

* * *

Когда Камилла пришла спать, девочка проснулась. Некоторое время она молчала и лежала не двигаясь, потом вдруг сказала:

— Это я пригласила тебя сюда.

— Что ты хочешь этим сказать? Я работаю здесь.

Рената села.

— Но если бы я не написала, чтобы ты приехала, ты вообще не смогла бы поехать.

— Если бы я была не нужна здесь, то хозяйка отослала бы меня обратно. Ну, что тебе надо?

— Чтобы ты заботилась обо мне, — сказала Рената с упреком и скинула пуховое одеяло к ногам.

— Ах так. Все из-за того, что меня сегодня не было. Но я часто буду уходить.

От страха и боли тело девочки словно застыло. Рената неглубоко вздохнула и через некоторое время наконец прошептала:

— Нет, тебе не разрешат.

— Разрешат, — прошептала Камилла в ответ.

— Можно я буду ходить с тобой? — спросила девочка и придвинулась ближе к Камилле.

— Не далеко, — сказала Камилла, — а потом тебе придется ждать меня.

— Где? — спросила Рената и прильнула к подруге.

— Это близко, завтра узнаешь.

— Почему мне нельзя идти с тобой до конца?

— Потому что я должна идти одна.

— Почему?

— Это тайна.

— Опять? В последний раз ты мне все рассказала.

— А на этот раз не могу.

— Тогда расскажешь потом?

— Да, потом.

— Когда?

— Когда ты вырастешь.

Рената вздохнула:

— А ты не забудешь, Камилла?

— Нет. Не забуду.

Девочка опять легла. Обе думали о завтрашнем дне. Рената — с надеждой, Камилла — в смущенном ожидании бесконечных тайн и возможностей, открывшихся перед ней в этот жаркий вечер. Чуть позже она услышала необычные в этот час суток звуки запрягаемых лошадей, бряцание металла и скрип колес. Но она была уже не в состоянии ни о чем думать.

* * *

Все прошло гладко и без помех, как и хотел Ганс Ахтерер. Уже вечером небо затянулось облаками, и станки они выгружали в полной темноте. На небе не было ни звездочки. До места, где Ганс спрятал станки, можно было добраться только на лошадях. Лес принадлежал монастырю, недавно там делали вырубки и новые посадки. Саженцы были еще слишком молоды, и в ближайшее время в лесу не намечалось никаких работ. Они сделали две ходки, работали быстро и без шума. Яма, выкопанная во влажной земле, находилась в стороне от дороги и была как раз такой величины, что в конце жарких дней должна была доверху наполниться водой цвета глины, которая совсем скроет машины, сделает их незаметными. А пока они закрыли ее кучей хвороста, чтобы это место не бросалось в глаза. Через два часа все было готово. Прежде чем сесть на телегу, Ганс Ахтерер пожал своим помощникам руки и поблагодарил их. В первых числах следующего месяца он думал прибавить к их зарплате изрядную сумму денег. Он с облегчением отдал одному из украинцев вожжи, закрыл глаза, и его уставшее тело закачалось в такт движениям телеги. Подул свежий, успокаивающий ветер. Украинцы внимательно следили за дорогой.

* * *

Ни Рената, ни Камилла, ни Винцент не получили писем из дома.

Со времени встречи Камиллы и Винцента прошло несколько дней. Камилла каждый день ходила в монастырь, хотя Грета об этом ничего не знала. Ей и не надо было ничего знать. Кроме того, Камилла должна была сдержать данное Ренате обещание брать ее с собой. Она искала какой-нибудь выход. На глаза ей попался портфель, в котором Рената привезла учебники.

— Да тут твой задачник, — сказала Камилла и вытащила его из портфеля. — Ты даже не вынимала его.

— Зачем? — спросила девочка. — Я же здесь не учусь.

— Но ведь осенью ты пойдешь в школу.

— Все равно. Я уже сдала вступительный экзамен.

— Арифметики у вас не будет. А будет математика. Это очень тяжелый предмет. Ты всегда плохо решала задачки и примеры. Как ты справишься, не знаю. Я буду с тобой заниматься.

Но девочку эти слова не очень-то убедили.

— Кто положил сюда эту книгу, Рената? Конечно, твой отец. Значит, он хочет, чтобы ты здесь занималась.

Девочка уступила. Камилла пошла к Грете и попросила ее разрешения вечером после работы заниматься с Ренатой математикой. Для занятий они выбрали двор монастыря, сели на любимую скамейку Ренаты около памятника. Камилла задавала девочке легкие задания. Вскоре она закрыла учебник, достала из корзинки книжку с приключенческими рассказами и сказала:

— Ну вот. Теперь можешь здесь почитать.

— Уже? — радостно спросил ребенок. — Ты тоже взяла книжку?

— Нет, — сказала Камилла. — Я сейчас уйду. А ты подождешь здесь, пока я не вернусь. Никуда не уходи отсюда. Если я замечу, что ты следишь за мной, я больше никогда не возьму тебя с собой. А тете Грете скажем, что мы здесь все время решали задачки. Поняла?

— Ты хочешь, чтобы я говорила неправду, — сказала девочка и отложила книжку. — Врать нельзя.

— Ты и не будешь, — сказала Камилла и засмеялась. — Пожалуйста, можешь еще немного порешать.

Она не пошла в монастырь прямой дорогой. Она знала, что со стороны леса есть тропинка, которая ведет прямо во дворик с фонтаном, а оттуда легко попасть в императорские палаты.

«Почему она побежала, — думала девочка. — Почему так быстро?»

* * *

В конце недели Винцент наконец получил весточку из Вены. В открытке было лишь несколько предложений. Баронесса писала, что отец болен и поэтому они не смогли приехать, но он не должен беспокоиться. Может быть, она приедет одна.

Сообщение о болезни отца потрясло Винцента. С тех пор как он себя помнил, барон отличался отменным здоровьем. Чувство беспокойства снова затрепетало в нем, но он быстро переключился на мысли о Камилле, о том, как она каждый вечер появляется в раскрытых створках дверей и, замедлив шаги, приближается, ища его взглядом, как будто не видит его. Он думал о множестве вопросов, которые задаст ей, и о ее осторожных ответах, о невольно возникающем молчании и страхе растратить понапрасну короткое время, которое отводилось им для встречи. Он думал о том, как он смотрит ей вслед, когда она уходит, и представляет при этом, что она не отдаляется от него, а, наоборот, возвращается и опять подходит к нему. Образ возвращающейся Камиллы отодвинул на второй план сообщение баронессы, и Винцент даже не заметил, как изменился ее почерк.