— Довольно, Хруска, — сказал инженер, затащив его обратно в комнату. — Вы будете ремонтировать кресла или нет?

— Буду, — сказал Хруска и налил два стакана шнапса.

Хруска потребовал, чтобы кресла спустили вниз. Мария Лангталер и фрау Бергер не отважились спорить с ним. Они с трудом стащили по лестнице шаткие кресла и поставили их перед телегой. Хруска медленно погрузил их на телегу и крепко обвязал веревкой. Ему стало легче, когда он услышал, что инженера нет дома. Потом он сообщил усердно хлопочущей вокруг него фрау Бергер, что до праздника Всех Святых, то есть до ноября, они вряд ли могут рассчитывать получить свои кресла обратно. Фрау Бергер не стала с ним спорить. Когда Хруска нахально и не без намека развалился на своей телеге, она быстро побежала в дом, чтобы принести ему еду.

— Хруска, — сказала Мария Лангталер, — что это недавно случилось с Камиллой? Она рассказала мне, что вы не очень-то любезно обошлись с ней. Что вы ее почти силой выгнали из дома. Камилла не из тех, кого легко вывести из себя. Но когда она пришла от вас, на ней лица не было и она почти рыдала.

Хруска с шумом выдохнул воздух, сплюнул и покачал головой.

— Я этого не хотел, — сказал он. — Я разозлился не из-за Камиллы, а из-за ее одежды.

— Вы имеете в виду униформу?

— Точно, — ответил Хруска. — Прийти к нам и просить нашу Кати участвовать в нацистском собрании! Это уж чересчур.

— А почему, вы думаете, именно моей дочери поручили передать все вашей Кати?

Хруска не проявил к этим словам никакого интереса, только пожал плечами.

— Потому что она сама редко ходит на эти сборища, реже, чем следовало хотя бы из осторожности. Поэтому-то ей и поручают самые неприятные задания.

От этих слов Хруска пришел в веселое настроение. Он громко засмеялся, ударив себя по бедрам, и сказал:

— Значит, прийти к нам считается самым неприятным поручением. Очень рад это слышать.

— Камилла получила строгий выговор за то, что ей не удалось привести с собой вашу дочь.

— Очень сожалею, — поспешил заверить ее Хруска, — но это не значит, что Кати тоже должна быть членом Союза немецких девушек. А где Камилла? Я бы извинился за свое поведение.

— Не знаю, — ответила Мария, — я с обеда не могу ее найти. Рената и фрау Бергер спустились вниз с едой для Хруски. Столяр хотел взять девочку и посадить ее на телегу. Но она стала вырываться из его рук, болтая ногами.

— Что случилось? — спросил Хруска разочарованно. — Ты никогда не вела себя так, Рената. А я еще хотел сделать для тебя игрушку.

— Сама не знаю, что с ней, — сказала фрау Бергер. — Наверху ее тоже было не вытащить из комнаты. Поскорей бы уж приехала ее мать.

— Ну, я поехал, — сказал Хруска, перекинул через плечи широкие холщовые ремни и побрел, согнувшись, по дорожке к воротам.

* * *

Там, где Рената похоронила год назад своего попугайчика, все еще можно было различить маленький холмик. Незабудки, которые дала Ренате фрау Вегерер, не прижились. Теперь на холмике буйно разрослись цветущие сорняки. Рената села около него и начала короткой веточкой распутывать стебли сорняков. Сначала она делала это осторожно, стараясь не повредить ни одного листочка и цветка, потом ее движения стали быстрее, и наконец она полностью предалась порыву разрушения, даже не подозревая, насколько это приятно ей. Когда земля оголилась, она провела на ней бороздки, которые вдруг сложились в какой-то рисунок. Потом она сломала ветку и бросила ее на поляну. Было абсолютно тихо, с полей не доносилось даже ветерка. Только один раз прозвучал звонкий голос баронессы, созывающей детей на ужин. В наступившей затем тишине послышалось что-то вроде пения. Мелодия была хорошо знакома девочке. Она доносилась из беседки.

Рената сняла сандалии, вытряхнула оттуда камешки и медленно надела их опять. Потом она направилась в сад. Она шла, часто останавливаясь, чтобы оттянуть мгновение, приближающее ее к нежеланной цели.

Перед дверью беседки лежал Пако. Рената не сомневалась в том, кто был внутри.

Дверь была закрыта на задвижку.

— Это я, — сказала девочка и постучала. Мелодия вальса, которую только что напевали, прервалась.

— Наконец-то, — сказала Камилла. — Я уже несколько часов жду тебя здесь. Заходи.

На полу было расстелено одеяло, на нем лежала старая подушка, рядом валялась пачка иллюстрированных кинопрограмм.

— Тебя ищет твоя мама, — сказала Рената, уже ни на что не надеясь.

— Что ей еще остается делать, — ответила Камилла. — Садись.

Рената медленно опустилась на краешек одеяла. Камилла перевернулась на живот, оперлась на локоть и пристально посмотрела на ребенка.

— Рассказывай все подробно с самого начала, — сказала она.

Рената схватила программки:

— Какие красивые, у меня таких нет, можно посмотреть?

Камилла со злостью швырнула программки в угол.

— Позже я отдам их тебе и ты сможешь посмотреть их у себя. А сейчас говори, — сказала Камилла.

— Баронесса долго не приходила, — начала Рената.

— Ну и что дальше? Потом ведь она пришла. Что она сказала?

— Она спрашивала меня, что делают мои родители за городом.

— Какое ей дело до них? Пусть она лучше заботится о своем бароне. И его похождениях.

— Да. А потом я смотрела, как она вышивает передник для Антонии.

— Дорогая, — сказала Камилла и придвинулась ближе к девочке. — Это меня не интересует. Что она говорила о Винценте?

— Сейчас, — сказала Рената. Она встала с одеяла и теперь сидела на полу. Через тонкую материю летнего платья она ощущала каждую выемку на широкой, массивной доске пола. В маленькой беседке было очень жарко. Зной долгого летнего дня проникал сюда через щели в стенах, собирался под потолком, становясь все плотнее, и потом уже не находил обратной дороги в прохладу вечера.

— Я хочу пить, — сказала девочка.

— Подождешь, пока я не узнаю, что баронесса рассказала о Винценте и его письме.

— Когда Винцент вернется, ему не надо будет ходить в школу.

— Рената, — сказала Камилла и села, выпрямившись, — я знаю, ты ведь неглупая девочка. Я знаю, что ты тоже знаешь, что Винценту не надо больше ходить в школу. Или ты в самом деле спрашивала об этом?

Ребенок кивнул.

— Ну хорошо. А о письме, о письме ты спрашивала?

В сумерках зубы Камиллы казались белее, чем обычно. Она часто дышала, так что дыхание достигало глаз Ренаты. Девочка закрыла глаза. После долгой разлуки она вдруг почувствовала, что очень соскучилась по маме.

— Скоро приедут мои родители, — сказала она. — Мне нужно идти.

— Да, сейчас ты пойдешь, — сказала Камилла нежно, внезапно переменив тон. — Ну скажи, ты спрашивала о письме?

— Пако, — крикнула Рената и быстро встала. — Пако, пойдем, я тебя покормлю. Винцент написал, чтобы Камилле передали привет от него.

Рената прислонилась к двери, отвернувшись от Камиллы, и разговаривала с собакой, которая стояла за дверью. Ее хвост с равномерным стуком ударялся о дерево.

— А знаешь, Пако, что еще Винцент написал? Он попросил, чтобы Камилла сама написала ему письмо.

Рената открыла дверь, одним прыжком выскочила на улицу и побежала по поляне. Рядом бежала собака.

— Рената, Рената, это правда? — кричала ей вслед Камилла, которая осталась стоять в темном проеме открытой двери.

— Да, да, да, — отвечал ребенок, уже исчезнув из виду. Ее звонкий голос быстро удалялся. Камилла прижалась к косяку двери. Она была готова поверить в то, что сказала ей девочка.


— Ты должна поговорить с Грегором, — сказала Инга.

Я с радостью приняла предложение Инги проводить меня домой. У Инги всегда было свободное время, ее никто не ждал с тех пор, как умерла, будучи уже в очень преклонном возрасте, ее мама. Одну остановку мы проехали на автобусе. Ту, что я не проехала вчера из-за Камиллы Эрб. Инга, естественно, знала о моих отношениях с Грегором, но не имела никакого представления о их непрочности, о наших проблемах.

— Грегор, — сказала я, — почти ничего не знает о наших с Юргеном решениях при разводе, особенно о тех, что касаются Матиаса. Я, собственно, никогда с ним об этом не говорила. Да его это вообще-то никогда и не интересовало. Мне нужно рассказать ему обо всем более подробно.

— Это твоя ошибка, — вступилась за него Инга, — ты должна как можно быстрее исправить ее. Вот увидишь, если ты обо всем расскажешь, он найдет способ помочь тебе. В этих вопросах мужчины действуют смелее, чем женщины.

Она была права. Во всем, что касается Матиаса, Грегор никогда не позволит себе поддаться чувствам.

— У меня есть хороший адвокат, — сказала я, — он уладит мое дело. До совершеннолетия сына Юрген не имеет права что-то предпринимать. То есть у меня есть еще два года.

— А как Матиас, — хотела знать Инга, — относится к своему отцу? Он может поддаться на его уговоры и сделать что-нибудь наперекор тебе?

Я не спешила отвечать.

— Нет, — сказала я потом, — он не послушает отца, который три года не заботился о нем.

Правда, до конца я в этом не была уверена. Я никогда не спрашивала об их переписке и совершенно не представляла, что думал об отце Матиас за эти последние три года. Я знала, что Матиас был в отчаянии, когда Юрген так далеко уехал. Но, с другой стороны, это расстояние могло многое смягчить между ними и способствовать тому, что Матиас простит отца и тот издалека предстанет перед ним в выгодном свете. Юрген стал там, как я узнала, влиятельным человеком. Он сделал еще более успешную карьеру, чем здесь. Семнадцатилетнему юноше это может понравиться. Да еще когда эти успехи совершаются в таком экзотическом месте. Тем более что интернат он покидает лишь для того, чтобы навестить мать — стареющую бюрократку без всяких успехов по службе, которая снимает квартиру и имеет ненавистного сыну молодого любовника.

Обо всем этом я и раньше много думала, но всегда отодвигала эти мысли в сторону, чтобы хоть как-то жить дальше. Теперь я уже не могла так просто отделаться от них. Я жалела, что ни разу не спросила Матиаса о его отношении к Юргену. Эта тема всегда была для нас запретной. Я чувствовала, что Матиас не хочет говорить об этом, и боялась, что он скажет мне неправду, если я заговорю об отце.

Я попросила Ингу зайти ко мне. Она сначала не хотела, но потом согласилась.

Я заранее знала, что фрау Хорнберг объявится сразу же, как только увидит меня с кем-то. И действительно, когда мы вошли в парадную, она быстро выскользнула из своей двери и со значительной миной сообщила мне, что на мое имя писем не поступало.

— Тем лучше, — сказала я. — В письмах из интерната вечно сообщают что-нибудь неприятное о плохой учебе моего сына или о его неудовлетворительных оценках за экзамены.

Взгляд фрау Хорнберг быстро скользнул по неприметной на вид Инге, а потом остановился на мне. При этом она как бы невзначай проронила:

— Мне кажется, ваш жених уже наверху.

Я никак не думала, что сегодня Грегор окажет мне честь своим визитом, ведь накануне он был так равнодушен и холоден со мной.

— Фрау Хорнбег, — не сдержалась я, — я уже много раз говорила вам, что господин Вагнер мне не жених. И я прошу вас не называть его больше так.

— Как вам будет угодно, фрау Ульрих, — сказала она обиженным голосом и наконец исчезла.

— Мило, — произнесла Инга, еле сдерживая улыбку, — по-моему, она хотела, чтобы я возмутилась твоим поведением.

Инга наверняка не имела в виду ничего плохого. Но я, будучи человеком мнительным, не могла спокойно перенести слово «возмущаться», сказанное о моей персоне.

— Если ты думаешь, что все это мне зачем-то нужно, — начала я, не глядя на удивленное лицо Инги.

— Ах, пожалуйста, Рената, ты неверно меня поняла. Пойдем, или мне лучше уйти и не встречаться с Грегором?

— Нет, — ответила я, — ты, по крайней мере, познакомишься с ним.

— Сгораю от любопытства, — весело сказала Инга.

* * *

Я встретила Грегора примерно через два с половиной года после развода с Юргеном. Ему тогда было тридцать три. Он был на двенадцать лет младше меня. Теперь ему было тридцать шесть, и внешне он стал еще более привлекательным, чем раньше. Я же прекрасно понимала, что мое и без того далеко не юное лицо за это время не похорошело. Тогда, в первые недели нашего знакомства, Грегор часто утверждал, что я все еще очень привлекательна. Я нуждалась в таких словах и хотела слышать их как можно чаще, но позднее он мне ничего такого больше не говорил. От Юргена я слышала подобные признания много раз в течение дня и пропускала их мимо ушей. Моя фигура все еще хороша. Я стройна, талия осталась такой же тонкой, как в юности, на мне прекрасно сидели и не очень дорогие платья, что достаточно важно для меня сейчас. Мои волосы стали седеть довольно поздно. Когда я познакомилась с Грегором, седые пряди только начали появляться. Теперь их было много, но я никогда не думала о том, чтобы покрасить волосы. Может быть, именно потому, что у меня был молодой любовник. Глупое упрямство, наверное. Грегор никогда не говорил о моей седине. Может быть, он не замечал ее?