– Очень хорошо, – кивнул Гораций, – мы будем там.

– Однако, – возразил Максимилиан, – я не знаю, сможем ли мы теперь сдержать свое обещание; эта охота слишком утомительна, чтобы мадам Безеваль могла ехать с нами.

– О! Успокойтесь, господа, – ответила я поспешно. – Я здесь не с тем, чтобы мешать вашим удовольствиям: поезжайте, а я в ваше отсутствие побуду в замке.

– Вот видишь, – обрадованно сказал Гораций, – Полина останется здесь одна. А ведь у бедняжки нет даже горничной, которая отпросилась в дороге навестить своих родных и прибудет теперь не раньше, чем через неделю.

– Впрочем, – произнес Генрих, – если ты, Гораций, хочешь остаться в замке, мы извинимся за тебя перед нашими островитянами; нет ничего проще!

– Нет! – возразил граф. – Вы забываете, что я главный участник этого пари: я непременно должен участвовать. Повторяю вам, Полина не имеет ничего против.

– Так и есть! – подтвердила я. – И, чтобы дать вам полную свободу, я уйду в свою комнату.

– Я последую за вами через минуту, – сказал Гораций и, подойдя ко мне с очаровательной вежливостью, проводил до двери и поцеловал мою руку.


Я вернулась к себе. Скоро ко мне поднялся и Гораций; он был уже в охотничьем платье и пришел проститься со мной. Я сошла с ним на крыльцо, где его уже ждали Генрих и Максимилиан; они снова принялись настаивать, чтобы Гораций остался со мной, однако я требовала, чтобы он ехал с ними. Наконец они отправились, пообещав возвратиться на следующее утро.

Я осталась в замке с малайцем. Его общество могло бы испугать всякую женщину, но не меня. Я знала, что этот человек был совершенно предан Горацию с той самой охоты, когда граф, вооруженный его кинжалом, сражался с тигрицей. Проникшись уважением к храбрости Горация, он последовал за ним из Бомбея во Францию и после не оставлял его ни на минуту. Итак, я была бы совершенно спокойна, если бы не его дикий вид и странный костюм. Притом, я находилась в местности, где с некоторого времени стали происходить совершенно невероятные происшествия, правда я не слышала еще, чтобы о них говорили Генрих или Гораций, которые, видимо, как мужчины, презирали или делали вид, что презирают подобную опасность. Однако эти жуткие кровавые истории припомнились мне, едва я осталась одна; однако, днем мне нечего было бояться, и я сошла в парк, задумав посвятить утро прогулке по окрестностям замка, где мне предстояло провести два месяца.

Я еще раз захотела осмотреть развалины аббатства, но на этот раз во всех подробностях. Вы же имели возможность видеть их, значит, мне нет надобности их описывать. Я прошла по разрушенной паперти и поднялась на холм, с которого открывался вид на море.

Уже второй раз я наблюдала эту картину, однако она совершенно не потеряла своей притягательности. Я два часа просидела совершенно неподвижно, устремив свой взор к морю. Не без сожаления я рассталась с этим величественным видом и отправилась в другую часть парка. Опять спустилась к реке и некоторое время шла по берегу; там я заметила привязанную к берегу лодку, на которой мы накануне совершили нашу прогулку. Она стояла так, что при первом желании на ней можно было отправиться в плавание. Это, сама не знаю отчего, напомнило мне лошадь, что всегда стояла в конюшне оседланной. Потом меня посетили мысли о постоянном беспокойстве Горация, которое разделяли и его друзья, об оружии, никогда не оставлявшем изголовья постели мужа, об этих пистолетах на столе, когда я прибыла. Они всем своим видом показывают, что презирают опасность, но при этом предпринимают столько предосторожностей… Если Генрих и Гораций не могут обедать без оружия, то как же они могли оставить меня одну в замке без всякой защиты? Все это было для меня необъяснимо; несмотря на все усилия, которые я употребляла, чтобы изгнать из головы дурные мысли, они возвращались ко мне беспрестанно. Размышляя об этом, я все шла вперед и вскоре очутилась в настоящей темной чаще леса. Там, посреди дубовой рощи, возвышалось одинокое здание. Я обошла его вокруг; но двери и ставни были так плотно затворены, что, несмотря на все свои старания, я так ничего и не увидела. Я решила в следующий раз отправиться сюда на прогулку вместе с Горацием, чтобы предложить ему использовать эту постройку как кабинет, ведь положение его совершенно отвечало такому назначению.

Осмотрев окрестности, я вернулась в замок. Комната, что я занимала, выходила одной стороной в залу, а другой – в библиотеку; коридор разделял замок на две половины. В одной располагались мои покои, которые были просторнее остальных; в другой – двенадцать небольших комнат. Замок был вполне удобен для проживания, хотя граф заверял меня в обратном.

Так как библиотека казалась мне лучшим средством от одиночества и скуки, уготованных мне, я решилась тотчас же познакомиться с тем, что она могла мне предложить. Большей частью она состояла из романов XVIII столетия, указывавших на то, что предшественники графа увлекались произведениями Вольтера, Кребильона-сына и Мариво. Несколько новых томов, по-видимому, приобретенных настоящим владельцем, выделялись среди этого собрания; это были сочинения по части химии, истории и путешествий; между последними я заметила прекрасное английское сочинение Даниэля об Индии; я решилась сделать его своим ночным товарищем, потому что не надеялась скоро уснуть. Я взяла книгу с полки и унесла в свою комнату.

Через пять минут малаец пришел ко мне и знаками сообщил, что обед готов. Накрыли в огромной столовой зале. Не могу описать вам, какое чувство страха и печали овладело мной, когда мне пришлось обедать в такой мрачной атмосфере: при двух свечах, свет от которых не достигал даже и середины комнаты, из-за чего все предметы, остававшиеся в тени, приобретали самые странные очертания. Это тягостное чувство усиливалось еще и от присутствия чернокожего слуги, которому я могла сообщать о своих желаниях не иначе как при помощи нескольких знаков; впрочем, он отличался поразительной расторопностью и понятливостью, которые делали этот странный обед еще более фантастическим. Несколько раз я желала заговорить с ним, хотя знала, что он не может понять меня, но, как ребенок, который не смеет кричать в темноте, боялась услышать звуки собственного голоса. Когда малаец подал десерт, я знаками приказала ему зажечь огонь в моей комнате: огонь камина – товарищ тех, у кого нет другой компании; впрочем, я хотела лечь как можно позднее, потому что испытывала страх, которого не было днем, но который появился вместе с наступлением темноты.

Ужас мой все нарастал. Я осталась одна в этой огромной столовой зале, и белые занавески, висевшие на окнах, представлялись мне саванами, колышущимися от движения воздуха. Однако я боялась не мертвецов: монахи и аббаты, прах которых я попирала, проходя по кладбищу, почивали благословенным сном, – одни в монастыре, другие в подземелье; а всего того, о чем я слышала в Каене. Я вздрагивала при малейшем шуме: то это был шелест листьев, то отдаленный рокот моря, то однообразное и меланхолическое завывание ветра, который свистел в камине, словно летящая ночная птица. Некоторое время я оставалась совершенно неподвижной и не смела взглянуть ни в ту, ни в другую сторону; вдруг я услышала легкий шум позади себя и, обернувшись, увидела малайца. Он сложил на груди руки и поклонился: в такой манере он извещал меня, что приказания, данные ему, исполнены. Я встала; он взял свечи и пошел впереди; моя комната была приготовлена на ночь; малаец поставил свечи на стол и оставил меня одну.

Желание мое было в точности исполнено: огромное пламя пылало в большом камине, сделанном из белого мрамора, увенчанном позолоченными амурами; свет от него разливался по комнате и придавал всему вокруг мягкость и спокойствие, столь контрастные по отношению к чувству страха, охватившему меня, но, впрочем, начинавшему уже проходить. Стены моей комнаты были обиты красной материей, украшенной цветами; на потолке и дверях было великое множество арабесок и причудливых росписей, изображавших танцы фавнов, странные лица которых, казалось, улыбались, освещаемые огнем. Однако я по-прежнему не могла успокоиться до такой степени, чтобы лечь в постель; но еще не было и восьми часов вечера. Я переменила платье на ночной капот и, заметив, что время вполне подходящее, решила отворить окно, чтобы успокоить нервы созерцанием уснувшей природы; но, видимо, из предосторожности, которую я приписала слухам об убийствах, происходивших в окрестностях, ставни оказались заперты снаружи. Я отошла от окна и села к столу у камина, приготовившись читать про путешествие в Индию, но, бросив взгляд на книгу, я заметила, что принесла второй том вместо первого. Я встала, чтобы пойти и поменять ее; но при входе в библиотеку страх опять охватил меня. Подумав с минуту, я устыдилась самой себя, мне было совестно, что я предалась ужасу, столько детскому; смело отворив дверь, я подошла к полке, на которой была нужная мне часть издания.

Когда я поднесла свечу к другим томам, чтобы увидеть их номера, то в том месте, где раньше стояла книга, которую я взяла по ошибке, и где теперь зияла пустота, я обнаружила блестящую медную накладку, подобную тем, которыми закрываются замки; она была скрыта от посторонних глаз книгами, стоявшими на полках. Я часто встречала потайные двери в библиотеках, замаскированные под полки с книгами, так что ничего удивительного не было бы, если бы и здесь отворилась дверь. Однако в таком случае она располагалась совершенно невообразимым образом: окна библиотеки были последними на этом этаже в замке; накладка была врезана в деревянную обшивку стены за вторым окном; итак, дверь в этом месте могла отворяться только на наружную стену.

Я отодвинулась немного, чтобы при помощи свечи рассмотреть, нет ли там действительно какой двери, и, хотя смотрела очень внимательно, ничего не заметила. Я положила руку на накладку и попыталась повернуть ее; она не поддавалась; тогда я надавила на нее и ощутила движение; я надавила еще сильнее – и дверь с шумом отворилась. Она выходила на маленькую винтовую лестницу, сделанную в толще стены.

Вы поймете, что подобное открытие только усилило мой ужас. Я осветила лестницу свечой и увидела, что она совершенно отвесно идет вниз. Я захотела осмотреть ее и даже спустилась на первые две ступеньки, но у меня недостало духу пойти дальше. Я спиной попятилась назад, к библиотеке, заперла дверь, которая затворилась так плотно, что даже я, абсолютно уверенная в ее существовании, не могла найти неровностей, выделявших ее на стене. В ту же минуту я вернула книгу на прежнее место, боясь, однако, как бы кто не заметил, что я до нее дотрагивалась; я не знала еще, кого мог интересовать этот секрет. Взяв наудачу другое сочинение, я возвратилась в свою комнату, заперла на засовы дверь, выходившую в библиотеку, и села опять к огню.

Неожиданные происшествия приобретают или теряют свою важность в зависимости от расположения духа, печального или веселого, от обстоятельств, в которых мы находимся – критических или вполне обыкновенных. Конечно, не было ничего удивительного в том, что в библиотеке обнаружилась потайная дверь, а в толще стены – винтовая лестница; но когда вы открываете эту дверь и видите эту лестницу ночью, в заброшенном замке, где находитесь в одиночестве, без защиты; когда этот замок находится совсем недалеко от тех мест, где, по слухам, постоянно случаются грабежи и убийства; когда вы изо дня в день встречаетесь с какими-то таинственными странностями; когда дурные предчувствия не единожды заставляют вас трепетать и бояться чего-то неизъяснимого, – тогда все делается если не реальностью, то, по крайней мере, жутким призраком. Да и кто не знает по опыту, что неизвестная опасность в тысячу раз страшнее и ужаснее видимой и существующей.

Тогда-то я стала сожалеть, что отпустила свою горничную. Состояние ужаса столь безрассудное, что оно возникает или исчезает безо всяких на то причин и оснований. Возьмем, к примеру, существо самое слабое и безобидное – собачку, которая ласкается к нам, или дитя, которое нам улыбается, – оно, хотя и не может защитить нас, но в этом случае служит опорой для сердца, если не занятием для рук. Если бы со мной была эта девушка, не оставлявшая меня в продолжение пяти лет, в преданности которой я была уверена, то, без сомнения, весь страх мой исчез бы; между тем я находилась в полном одиночестве, и мне казалось, что я обречена на погибель и ничто не может спасти меня.

Минуло два часа, а я все сидела в своей комнате неподвижная и бледная от ужаса. Часы пробили десять, потом одиннадцать; и при этих звуках, – столь естественных, – я каждый раз сжимала ручки кресел. В половине двенадцатого мне послышался отдаленный шум, напоминающий выстрел из пистолета; я встала и прислонилась к камину; потом, когда все стихло, я вновь упала в кресло, запрокинув голову на спинку. Я оставалась в таком положении еще некоторое время, не смея пошевелиться, чтобы не обнаружить какой-нибудь действительной причины страха. Вдруг в этой совершенной тишине мне показалось, что петли ворот, находившихся напротив крыльца, заскрипели. Мысль о том, что приехал Гораций, прогнала в один миг весь мой ужас, и я бросилась к окну, позабыв, что ставни заперты; я хотела отворить дверь, но по неловкости или из предосторожности малаец запер меня снаружи: я была пленницей. Тогда, вспомнив о том, что окна библиотеки, подобно моим, выходили во двор, я отодвинула засовы и, повинуясь одному из тех странных побуждений, которые наделяют человека величайшей храбростью после сильной робости, вошла туда без свечи, ведь это мог быть и не Гораций с его друзьями, а свет в комнате показал бы, что в ней кто-то есть. Ставни были только притворены; я открыла одну из них и при свете луны ясно различила человека, отворявшего одну створку ворот и державшего их полуоткрытыми; между тем как двое других вносили предмет, которого я не могла рассмотреть. Как только они вошли, их товарищ тотчас затворил за ними ворота. Эти три человека, вместо того чтобы идти к крыльцу, обошли вокруг замка; но так как путь, по которому они следовали, приближал их ко мне, то у меня появилась возможность рассмотреть их таинственную ношу: это было тело, завернутое в плащ. Без сомнения вид замка, в котором вполне мог кто-то жить, подал надежду тому или той, кого похитили: перед моим окном завязалась борьба; вдруг из-под покрова показался рукав платья. Итак, не оставалось никакого сомнения, что жертвой была женщина… Но все это происходило с молниеносной быстротой; один из этой троицы с силой схватил руку жертвы и накрыл ее плащом; она больше не сопротивлялась и снова превратилась в бесформенный предмет; потом все скрылись за углом замка, в тени тополевой аллеи, ведущей к небольшому запертому строению, что я обнаружила накануне среди дубовой рощи.