— Тогда отправляйся. — Патрик с некоторой неохотой отстранился.

Оказавшись в каюте, Софи первым делом поручила позеленевшей от морской болезни Симоне приготовить бадью горячей воды, а затем застыла в странной позе, упершись спиной в тяжелую ореховую дверь, с наслаждением впитывая тишину и… одиночество. Да-да, одиночество. Она была сейчас одна, впервые со дня свадьбы.

Каюта Патрика представляла собой настоящие апартаменты, где каждый предмет мебели был прикреплен либо к стене, либо к полу, кроме стульев в гостиной, которые в шторм крепились к поручню на стене.

В дверь постучали, и ей пришлось посторониться. В каюту вошла Симона, сопровождаемая двумя молодыми матросами, которые тащили большие кувшины с кипятком. Привинченная к полу медная ванна быстро наполнилась водой. В воздухе запахло цветущей вишней.

Симона болезненно скривилась, и Софи, отправив ее обратно в постель, с наслаждением окунулась в пенящуюся ароматную воду. В голову немедленно полезло всякое — конечно, фрагменты вчерашней ночи, но и еще кое-что, о чем до сего времени как-то не думалось.

Например, просьба Брэддона. Это же сущий бред. Чтобы дочь лошадника смогла одурачить светское общество, выдавая себя за французскую аристократку? Невероятно.

Софи живо представила свою маму, с упоением разоблачающую самозванку. Да, Мадлен вполне может оказаться красивой и при этом понятливой и способной к учению. Да, под руководством Софи она может успешно освоить основы этикета. Но все это не имеет никакого значения, поскольку ей предстоит предстать перед судом Элоизы н ее приятельниц. Можно не сомневаться, что они, критически проанализировав речь девушки, ее манеру обмахиваться веером, опускать ресницы и все прочее, безошибочно определят, что в ее жилах течет не та кровь.

«Это абсолютно невозможно, — печально думала Софи. — Нужно убедить Брэддона отказаться от этой затеи. Бывали случаи, когда Элоиза в течение нескольких секунд разоблачала самозванок из французских дворян низшего звания, что же тогда говорить о дочери торговца лошадьми. Напрасно Брэддон считает, что я смогу сделать Мадлен подлинной аристократкой. Такое невозможно. Да, я сознательно эпатировала мать своим вызывающим поведением, но это ровно ничего не значит. Аристократические манеры привила мне именно она, маркиза Бранденбург. Причем с раннего детства. Нет, не суждено Брэддону жениться на своей Мадлен».

Софи очнулась, когда вода стала совсем холодной. Она выбралась из ванной, вытерлась, оделась и тут же полезла за тщательно запрятанным учебником турецкого языка.

Вот оно, истинное счастье! Софи радостно погрузилась в изучение турецких глаголов. Это было потрясающе интересно, они изменялись в зависимости от того, кто говорит.

— Сени севийорум, — прошептала она. — Я люблю тебя. Сени севийор. Он любит тебя. — А вот об этом можно только мечтать. Софи встряхнула головой и обратилась к более прозаическим выражениям.

Что, если сейчас войдет Патрик? Софи испуганно засунула учебник под себя. В ушах зазвучал настойчивый голос матери: «Уверяю тебя, дорогая, ли один разумный мужчина никогда не смирится с тем, чтобы жена знала больше, чем он».

Софи вздохнула. К сожалению, Патрик сам признался, что владеет только французским, и то слабо. Так что к совету матери нужно прислушаться.

«Бедная мама столько сил потратила, чтобы отвратить меня от изучения иностранных языков. Непримиримее всего она почему-то была настроена против латинского». «Латинский идет женщине примерно так же, как борода», — повторяла она побелевшими губами. Но Джордж в этом жену не поддерживал, и в результате каждое утро Софи занималась спряжением глаголов и прочими не менее интересными вещами.

Вспомнив наставления матери, Софи погрустнела. Одним из самых излюбленных тезисов Элоизы был: «Единственная наука, какую должна постичь девушка, — это как найти мужа».

Чтобы отвлечься и выбросить из головы дочь торговца лошадьми Мадлен и наставления матери, она снова раскрыла учебник турецкого. Когда Патрик вошел, она осмысливала сложности образования прошедшего времени.

Он чувствовал себя немного виноватым. Действительно, оставил молодую жену на целых три часа (ему пришлось детально обсудить с капитаном маршрут; работа команды осложнялась тем, что отсутствовал второй помощник), а она к тому же не имеет возможности предаваться своим любимым занятиям — наносить визиты и совершать покупки. И вот Софи мирно сидит в кресле, закутанная в шелковый пеньюар, кажется, что-то читает. И ни малейших признаков недовольства. Ощущение вины мигом сменилось чем-то еще, чему названия он не знал. Боже мой, до чего же она хороша! Настоящая красавица. Влажные после ванны, искрящиеся бледно-медовые локоны беспорядочно рассыпались по плечам и спине. Изящнейший профиль, опушенные густыми ресницами бездонные глаза. Осанка греческой богини.

— Где твоя горничная? — хрипло спросил Патрик, просто чтобы что-то спросить.

Софи удивленно подняла глаза:

— Бедная Симона сильно страдает от морской болезни. Она у себя в каюте.

Патрик подошел и опустился на корточки рядом с креслом. Он ожидал, что Софи будет обижена и сердита, а она счастливо улыбается как ни в чем не бывало.

Он не ошибся, ее действительно сейчас до краев переполняло счастье. Быть замужем, оказывается, не так уж и плохо. К тому же ей удалось проработать прошедшее время турецких глаголов. Настоящее она уже давно освоила. В голове все время вертелось одно замечательное предложение: «Сени севди — я его люблю».

Она чуть подалась вперед. При этом легкий шелковый пеньюар распахнулся и открыл шею.

— Ты знаешь, Патрик, что французскому слову deshabille нет английского эквивалента?

Глаза Патрика потемнели, сделавшись чернильно-черными.

— Я сейчас в таком состоянии, что забыл французские слова. Мне кажется, все, какие знал. — Он несколько раз быстро поцеловал ее в шею, опалив своим горячим дыханием — А что такое deshabille?

Софи усмехнулась.

— Неодетая или полуодетая, если речь идет о женщине. Правда, у французов есть к этому слову синоним — neglige.

Губы Патрика уже начали свое привычное путешествие дальше вниз.

— О горе мне… — Он затих, приникнув губами к ее телу. — Умная жена швырнула в меня еще одним иностранным словом. К своему стыду, я забыл, что такое neglige.

Софи усмехнулась, ее руки блуждали вверх и вниз по его плечам.

— Можно подумать, что ты никогда не покупал своим дамам неглиже.

Услышав это, Патрик застыл, а затем медленно поднял голову и заглянул в ее глаза.

— Я вижу, моя жена по-прежнему пребывает в уверенности, что я старый roue или a libertine[14]?

— Зачем ты притворяешься? — шутливо возмутилась Софи. — У тебя прекрасное произношение.

— Je ne suis pas un libertin, et je n'achetrais pas plus un neglige pour une femme qui ne soit pas ma prope femme. Переведи это, о мудрая жена.

Софи окинула его сияющим взглядом.

— Значит так, ты сообщаешь, что ни в коей мере не являешься распутником, и обещаешь никогда не покупать пеньюары никому, кроме собственной жены.

Патрик не отрывал глаз от губ Софи.

— Милая Софи, — хрипло прошептал он. — Ma belle, ma mare[15].

Софи закрыла глаза. Оказывается, французские слова, когда их произносит Патрик, звучат необыкновенно эротично. Она выросла с французским и по-английски заговорила только в шесть лет. Французский был ее родным языком, но его чувственность она заметила только сейчас, после встречи с Патриком.

Внезапно сердце сжала сладостная истома. Софи открыла глаза наклонилась вперед и приникла губами к губам мужа. Он отозвался стоном, и меньше чем через секунду она оказалась у него на коленях — Baise moi, mon mari[16], — выдохнула Софи.

— Я сделаю это с радостью, ma belle.

Держа на руках жену, Патрик плавно поднялся на ноги и двинулся к брачной постели. А затем они оба утонули в блаженстве.

В этот день из господской каюты так и не прозвонил колокольчик, чтобы несли обед. По камбузу «Ларка» угрюмо, слонялся Флоре, повар-француз, которого Патрик нанял за огромные деньги, чтобы тот отправился с ними в это плавание.

— Все мои старания пошли насмарку, — удрученно воскликнул Флоре, оглядываясь на серебряную супницу и блюдо с форелью аи court bouillon[17]. Жаркое еще можно было спасти, а его шедевру, форели, помочь уже ничем было нельзя. Завтра она уже будет иметь совершенно не тот вкус.

— Да брось ты переживать, — сказал Джон, грузный первый помощник капитана, набивая рот форелью. — Блюдо превосходное, хотя и немного замысловато.

Услышав это замечание, Флоре, к удивлению Джона, разразился слезами.

Горничная Софи, Симона, маялась в постели. Приступы морской болезни следовали одним за другим. Кое-как помогала настойка опия, но от нее голова делалась совсем хмельной.

— Придется ее светлости раздеваться на ночь самой, — пробормотала Симона, пробуя слабо хихикнуть. — Но я думаю, ей поможет его светлость.

Патрик и Софи выскользнули из каюты, когда на «Ларке» все совершенно затихло. Спали все, бодрствовал только первый помощник за рулем. Они на цыпочках направились на камбуз.

Холодный суп из спаржи им показался даже вкуснее. Лед, которым были обложены бутылки с шампанским, растаял, рогалики слегка зачерствели, но все это тоже не беда. Они уселись рядом на кухонном столе (снимать прикрепленные на ночь стулья было слишком канительно) и ели суп, форель, закусывая рогаликами, которые макали в шампанское.

Глава 15

— Брэддон, у меня ничего не получится! — в сердцах воскликнула Мадлен. — Не получится!

После того как две недели назад «Ларк» отдал швартовы, граф Слэслоу немедленно занялся осуществлением своего безумного плана.

— Но, любовь моя, — взмолился он, — почему бы не попытаться? Вреда от этого никому не будет.

Мадлен даже не подняла головы, продолжая скрести щеткой твердые бока Грейси.

— Это недостойно, — произнесла она. — Вы требуете от меня, чтобы я лгала.

Он округлил глаза, уже не в первый раз. — Но ложь эта совсем маленькая, а добра сулит много больше.

— Что значит много больше? Больше чего? — Когда Мадлен волновалась, то начинала хуже понимать английский. При этом ее французский акцент заметно усиливался.

— Добра сулит много больше, — повторил Брэддон, запинаясь. Добра — это означает… хм… что ради большого блага, праведного, конечно, не грех немного и солгать.

— А вот французские философы утверждают иначе, — отрывисто бросила она. — Например, месье Руссо говорит, что истинно невинны и служат добру только les bons sauvages[18], не знающие лжи.

Брэддон напрягся. Опять она заговорила о чем-то непонятном. Он осмелился погладить ее по щеке. В последнее время она не позволяла ему целовать себя. Вот и сейчас увернулась ловко от него. Между ними оказалась Грейси.

— Пожалуйста, Мэдди. Пожалуйста, — прошептал Брэддон. — Я хочу сделать вас графиней. Я хочу, чтобы вы нарожали мне детей. Вечерами я никогда не стану никуда стремиться и все время буду проводить только с вами. Я хочу, чтобы вы жили в моем доме. Разве вы не видите моего искреннего желания сделать вас женой, а не любовницей!

— Не всякое желание можно исполнить, — пробормотала Мадлен, но выражение ее лица смягчилось. И ее рука тоже начала не так резко скользить по бокам Грейси. Брэддон это заметил.

Он посмотрел на прикрытую кружевным шарфиком шею Мадлен и облизнул пересохшие губы. О эта сладостная плоть, как хотелось к ней прикоснуться.

— Мадлен, всего через три недели я знакомлюсь с вами на балу и, потрясенный вашей красотой, немедленно делаю предложение. А потом мы поженимся, по специальному разрешению, как это сделали Патрик и Софи. После этого никому до нас не будет никакого дела. Вы станете графиней Слэслоу, а любая графиня вне всяких подозрений.

Мадлен подняла глаза. В ее душу в первый раз закралось сомнение.

— Но как это осуществить? — пробормотала она, прислонившисьлбом к теплому крупу Грейси. — Брэддон, ведь я не аристократка, а всего лишь дочь простого торговца лошадьми.

Почуяв запах победы, он воспрянул духом.

— С каких это пор дочери простых торговцев лошадьми цитируют Руссо и Дидро? Да у вашего отца книг больше, чем седел.

— Да, Брэддон, я образованная. — В первый раз Мадлен посмотрела ему в глаза. — Кое-что читала. Но это еще не делает меня леди, потому что я абсолютно не разбираюсь в танцах, правилах этикета и всем остальном, что знают настоящие леди. Например, я умею наложить на ногу лошади шину, а вот вышивать толком так и не научилась.

Брэддон нахмурился, затем решительно нырнул под шею Грейси и ухитрился втиснуть свое массивное тело в маленькое пространство в задней части стойла, оказавшись рядом с Мадлен.

— Не говорите так о себе, Мадлен! Не надо. Вы больше леди, чем большинство известных мне дам. А занятие вышиванием — это все чепуха. Мои сестры тоже плохо вышивают. Я помню, мать об этом постоянно стенала. Они вообще у нас никудышные. Ни одна не обучилась игре на арфе или спинете, а уж какие они ужасные певицы, это одному Богу известно. Однако никто не сомневается, что они настоящие леди.