– Примерно так отвечает и моя мать. – Он скривился. – Боюсь, она могла родить меня от какого-нибудь проходимца и потому скрывает правду.

– Ты ненавидишь свою мать?

Ричард постарался скрыть свои эмоции, но выходило так, что он оправдывался.

– Да, это так.

Она осторожно коснулась его волос.

– Я так не думаю.

– В самом деле? – Ричард прищурился. Мудрая Дженевив. Она знает его лучше всех. – Тем не менее моя жизнь могла сложиться совсем иначе, если бы мать была верной женой.

– Это же не значит, что она не любила твоего отца.

Ричарду показалось, что ее тон стал сердитым, словно она в чем-то его винила.

– Это вряд ли, – упрямо возразил он.

– Сын не может судить мать объективно.

– Ты просто не знаешь мою мать.

– Я знаю, что у нее замечательный сын. Значит, она не может быть дурной женщиной.

Ричард хмыкнул.

– А вот лондонский высший свет с тобой не согласен. Ее зовут распутницей.

– Как будто лондонское светское общество – это какой-то человек с идеальной репутацией, – усмехнулась Дженевив.

Ричард опустил голову. Дженевив умна и слишком хороша для него. Она выше сплетен и социальных рамок, умеет смотреть глубже всех, с кем он успел столкнуться на своем жизненном пути. Не в первый раз ему захотелось превратиться в идеального Кристофера Эванса, чтобы составить для нее подходящую пару.

– Дженевив… – начал он не очень уверенно и умолк. Она молчала, ожидая. – Скажи, для тебя действительно неважно мое происхождение?

– Что? – изумилась она. – Да какое мне дело, законнорожденный ты или нет?

– Ну, всем остальным до этого дело есть.

– Неужели? Ты забыл о герцоге Седжмуре и виконте Холбруке. Они принимают тебя таким, какой ты есть.

– Пойми, они мои друзья.

– А я кто?

– Ты – женщина, которую я люблю.

Она стояла в воинственной позе.

– Да что за глупости? Почему я должна винить тебя в том, в чем ты не виноват? И разве происхождение влияет на характер человека?

– О, еще как влияет. Я стал тем, кто я есть, лишь благодаря тому, что я ублюдок.

– Тогда пусть на свете будет больше ублюдков, – огрызнулась Дженевив. Помолчав, она чуть мягче добавила: – Тебе надо отпустить эту ситуацию. А для начала простить себя и мать. Уверена, эта женщина куда лучше, чем ты о ней отзываешься. Ты судишь ее точно так, как ее судит свет. А разве ты не хочешь отличаться от великосветских снобов?

У Ричарда кольнуло сердце. Внезапно далекие образы прорвались сквозь пелену годов. Безоблачное детство, наполненное радостью и безмятежностью. Детство, в котором никто не называл его ублюдком, где он и слова-то такого не знал. Лишь в школе Ричард столкнулся с отторжением, когда его не принимали в игры и дразнили в глаза. А потом появились Кэмерон и Джозеф, с которыми он общался на равных и чувствовал братство.

– Хуже всего мне пришлось в колледже, – сказал Ричард. – Это уже были не просто тычки и шепоток, нет. Побои, бойкоты, откровенное вредительство.

Истинный Ричард Хармзуорт родился именно в колледже Итона. Там сформировался его характер, закаленный кровью, болью и чужой жестокостью. И все же он никогда, ни на минуту не забывал, что человек, который не был его настоящим отцом, благородно признал его наследником и воспитывал, как собственного сына. Умение быть благородным и прощать ошибки Ричард почерпнул у барона Хармзуорта.

– Ты давно не школьник, – заметила Дженевив. – С матерью видишься?

Ричард застонал и отошел к стене. Суд инквизиции продолжался.

– Я избегаю ее, если есть хоть малейшая возможность сделать это.

Дженевив подошла сзади и обняла его за плечи.

– Прости, я не хотела быть слишком жестокой.

– Ничего страшного. Такова жизнь. Я был и останусь ублюдком. Эта правда, которую ничто не изменит.

Он почувствовал, как напряглись ее руки, но не обернулся.

– Меня не волнует твое происхождение, – заявила Дженевив.

– Неужели? – В его тоне сквозил сарказм. – Тогда почему я слышу осуждение в твоем голосе? Ты сердишься.

Она обняла его порывисто, прижавшись всем телом.

– Я сержусь не на тебя, а на этот мир. Как люди могут судить тебя за тайну рождения и не видеть, какой ты на самом деле? Ты защищаешься от мира, но выстроил стену между собой и матерью. Ты отгородился от единственного родного человека.

Ричард закрыл лицо руками. Старые раны на сердце, которые разбередили расспросы Дженевив, открылись и кровоточили. И все же они не болели так мучительно теперь, когда его обнимали любимые руки. Любящие руки.

– Ты плохо знаешь меня. А ведь я просто самовлюбленный идиот. Я никогда не стремился ни к чему хорошему, мной всегда руководила только уязвленная гордость.

– Тебе просто не хватало любви и понимания. Уверена, твоя мать дорожит тобой, хотя ты и не принимаешь этого.

– Ты слишком добра и судишь других по себе.

Она молчала, и Ричард внезапно понял, что она плачет. Он заставил ее плакать. Обернувшись, он поднял за подбородок ее лицо. Глаза влажно блестели.

– Милая…

– Я люблю тебя. Мне неважно, откуда ты, как тебя зовут, кто дал тебе имя. – Голос Дженевив звучал решительно. – Мне важно лишь, что ты – замечательный человек. Сильный, смелый, благородный, умный. Ты ценишь дружбу и умеешь любить. С тобой я чувствую себя особенной. С тобой мне не страшно. И все это – твои личные черты.

Ричард осторожно отер слезы с ее щек. Все его жизненные трудности, все проблемы, которыми он делился сейчас, внезапно стали казаться ему глупыми и надуманными.

– Если идеальная Дженевив Барретт такого высокого мнения о моей персоне, как я могу спорить? – пробормотал он прерывающимся голосом.

Они поцеловались, и это был самый нежный, самый доверчивый поцелуй в жизни обоих. Поцелуй, проникший в самую душу, отпечатавшийся в сердце.

– Я знаю, ты никогда не подведешь меня, – сказала Дженевив с пылом. – Да, теперь я понимаю, почему ты так любишь Сириуса!

– Он просто отличный пес, – смутился Ричард.

– Он отличный пес с неясным происхождением и верным сердцем. Вы с ним – родственные души.

– Подобное сравнение вряд ли польстит моему благородному Сириусу. – Ричард огляделся. – Странно, куда же он запропастился?

– Может, мы плохо искали выход? – спросила Дженевив.

Как раз в этот момент огарок свечи затрещал, запрыгал – наступила темнота.

Девушка торопливо достала из кармана вторую свечу и подожгла фитилек. Не медля, Ричард принялся вновь обшаривать стены склепа. После исповеди у него словно открылось второе дыхание.

Дженевив устало присела на край гробницы. Промокнула влажные глаза подолом платья и случайно смахнула на каменный пол нож. Он отскочил от плиты и улетел куда-то за гробницу, туда, куда годы назад упали несколько каменных изваяний святых.

– Ричард, посвети мне, я должна найти нож.

Он приблизился со свечой. Дженевив склонилась пониже и принялась шарить руками по плитам… И вдруг заметила разлом в полу между двумя статуями.

– Что это? – изумился Ричард.

Передав девушке свечу, он плечом надавил на одну из статуй, с грохотом свалив ее набок и подняв облако пыли.

– Мы искали проход в стене, потому что находимся на уровне земли, а тут есть помещение ниже, – прошептала Дженевив, не веря своим глазам.

Разлом был достаточно широким и внизу угадывались очертания колонн.

– Тайные казематы аббатства? – с усмешкой предположил Ричард.

– Говорили о винных погребах. Но я не вижу воды на полу, – растерянно откликнулась Дженевив.

– Сириус! – крикнул Ричард в разлом и прислушался.

Ему ответило искаженное эхо, а потом раздался звук, похожий на отдаленный лай.

Ричард и Дженевив переглянулись. Уж не послышалось ли им?

– Это он? Это Сириус? – взволнованно спросила Дженевив.

– Либо он, либо огромные крысы, которые съедят нас в один присест, – мрачно пошутил Ричард.

– В любом случае, это надежда. – Глаза девушки сверкнули.

– Сириус! – еще раз позвал Ричард.

И снова эхо. А затем лай, отчетливый лай!

Несколько мгновений спустя лохматый пес выскочил наверх из разлома.

– Вот ты где, бродяга, – обрадовалась Дженевив.

– Нашелся, приятель!

Пес радостно скулил и крутился возле них.

– Посмотри на его шерсть, – воскликнула девушка. – Он мокрый.

– Значит, он нашел воду. Это уже спасение, милая.

Дженевив брезгливо принюхалась.

– И эта вода пахнет довольно плохо.

– Не суди строго. Возможно, эта вода стоит в подвале лет двести.

– Значит, ее нельзя пить. А еще это может означать, что выход, где бы он ни был, затоплен.

Ричард привлек ее к себе.

– Погоди паниковать. Ты заметила, что воздух тут хоть и сырой, но довольно свежий? Это значит, что мы не замурованы.

– Надо выяснить, где носило нашего пса.

– Непременно. – Ричард присел на корточки перед собакой. – Если покажешь путь, Сириус, до конца жизни обещаю кормить тебя паштетом из фазана и мозговыми косточками.

– Едва ли это самая полезная пища, – пробормотала Дженевив.

Ричард улыбнулся, взял собаку за ошейник и скомандовал:

– Домой, Сириус.

Пес нервно заскулил, но остался недвижим. Дженевив подумала было, что он не знает дороги, но после некоторых колебаний Сириус все же начал медленно спускаться в разлом.

Они сползли за ним по наклонной плите, держась за упавшую колонну нижнего яруса. Пламя свечи дрожало, и Дженевив, как могла, защищала его рукой. Перед ними простирался темный коридор. Местами – там, где обвалился потолок, – помещение было завалено землей, кое-где сквозь стены пробились корни деревьев.

Ричард не был особенно верующим человеком. Его молитвы, столь щедро возносимые к небесам, оставались без ответа, и веры в благосклонность Вседержителя в нем почти не осталось. Однако теперь ему хотелось истово молиться – слишком многое было поставлено на карту.

Сириус брел неторопливо, останавливался, обнюхивал углы, снова продолжал трусить вперед. Один коридор перешел в другой, потом в третий. Порой под ногами начинала чавкать жидкая грязь, а иногда им приходилось обходить глубокие лужи, в которые собиралась вода, сочившаяся из стен. Ричард вскоре полностью потерял ориентир. Возможно, они ходили по кругу. Дженевив казалась спокойной, и он не мог прочитать, что таится под ее внешней безмятежностью.

Казалось, прошла целая вечность, когда Дженевив вдруг тронула его руку.

– Посмотри на пламя, Ричард.

Яркий оранжевый язычок кренился в сторону и дико приплясывал.

– Вперед, Сириус, – скомандовал он.

Пес привел их в небольшое помещение, из которого не было выхода. Вдоль стен тянулись полусгнившие деревянные стеллажи. На полу в воде, источавшей гнилостный запах, валялись старые керамические бутылки, черепки и стекляшки. Похоже, когда-то здесь действительно был винный склад.

Сириус уверенно миновал завалы и рванулся в темноту. Послышалась какая-то возня – и все стихло. Дженевив со свечой заторопилась в темный угол.

Когда-то здесь было подвальное окошко, но стекла давно вывалились, а рама сгнила. Каменная кладка в этом месте была невероятно толстой, наружу вел ход, подходящий скорее для собаки, чем для взрослого человека.

Но за дырой шелестела листва!

Оскальзываясь в гнилостной жиже, Ричард подошел ближе.

– Жди тут, – сказал он.

Сунувшись в проход, он принялся работать локтями. Раненая рука отозвалась мучительной болью, но он не обращал на это внимания. Дыра была такой узкой, что с трудом проходили плечи, и Ричард с сарказмом думал: «Самое нелепое – застрять в этой дурацкой дыре!»

Толчок локтями, рывок… Лицо Ричарда уткнулось в густые влажные заросли.

– Как ты там? – раздался позади глуховатый голос Дженевив.

– Почти выбрался.

Он высвободил руки и раздвинул листву руками. Встретившее его солнце оказалось таким ярким, что надолго его ослепило.

– Ну что?

– Свобода…

Дженевив издала стон облегчения.

– Слава Господу!

Ричард лежал на земле и смотрел в бесконечное синее небо.

– Погоди, – крикнул он Дженевив. – Сейчас я вернусь за тобой и подам руку. Выбраться будет проще, если я просто протащу тебя через дыру.

Когда он поднялся, каждая клетка его тела воспротивилась, однако Ричард стиснул зубы, раздвинул заросли и сунулся к провалившемуся окошку. Снаружи после яркого света проход казался дырой в преисподнюю. Сунувшись по пояс внутрь, Ричард вытянул здоровую руку.

– Хватайся!

Дженевив подтянулась и ухватилась обеими руками за протянутую ладонь. Рывок, еще один…

И вот она на свободе!

Свет упал на ее измученное лицо: на лбу царапина, волосы спутались, губы бледные и сухие.

– Господи, – прошептал Ричард, помогая ей выбраться наружу, – ты такая красивая.

Он с трудом верил в то, что им так повезло. Еще пару часов назад он клял судьбу за то, что жизнь должна оборваться в тот самый момент, когда он обрел настоящую любовь. И вот небеса дали ему второй шанс. Шанс, который он не имеет права упустить.