Кэт Мартин - Полночный всадник

— Я готова, сеньор Эль Дракон.

Заметив, каким напряженным стал его взгляд, Кэрли испытала удовлетворение. Он хотел унизить ее, заставить просить пощады, надеялся сломить ее.

Но каждый раз, когда Кэрли видела этого высокого гордого широкоплечего мужчину на вороном коне, она вспоминала того, кто являлся ей в мечтах и подарил розу. Да, тогда его пленительная улыбка заставляла ее трепетать, а безобидные насмешки — теряться.

Конь, дернув головой, двинулся вперед, а Кэрли пошла за ним. Забыв об усталости и ноющих ссадинах, она смотрела на широкую спину испанца и переставляла ноги в огромных мокасинах, Санчес и вся остальная группа следовали за ними.

В полдень солнце, как раскаленный шар, висело над головами путников и безжалостно палило их плечи и спины. Плетеный кожаный ремень врезался в запястья, голубой халат с каждым шагом казался все тяжелее. Кэрли оступилась и упала бы, если бы дон не придержал коня. Тропа круто уходила вверх, отнимая у девушки силы и волю. Походка ее стала yетвердой, во рту пересохло. Кэрли не знала, надолго ли ее хватит.

Словно угадав мысли Кэрли, дон остановил коня, отвязал флягу, спешился и протянул ее девушке. Она поднесла сосуд к губам, наслаждаясь живительной влагой и стараясь скрыть дрожь руках.

— Льяно-Мирада вон там. — Рамон забрал флягу и указал на верхний край глубокого ущелья. — Мы направляемся туда.

Она проследила за его взглядом, но не увидела и намека на жилье. Там были только дубы, сосны и длинный скалистый каньон, ведущий к массивному гранитному утесу.

— Подъем будет трудным. — Он язвительно улыбнулся. — Если вежливо попросишь меня, возможно, я посажу тебя на лошадь.

Стены каньона высились впереди. Ноги Кэрли дрожали от усталости. Удастся ли ей одолеть такой трудный подъем? Она с трудом сдерживала слезы.

— Иди к черту!

Он нахмурился, снова посмотрел на крутой каменистый подъем, где почти не было тропы, и на мгновение заколебался.

— Гордыня погубит тебя, сеньорита.

— А твоя, дон Рамон? — разозлилась Кэрли. Отчаяние толкнуло девушку на этот выпад, ибо только злость могла укрепить ее дух. — Разве не твоя безмерная испанская гордыня погубила твоего брата? Или причина лишь в твоей алчности?

В его темных глазах свернула такая ярость, что Кэрли похолодела. Рамон отвернулся, пришпорил коня и начал подниматься в гору.

Когда они продвинулись немного вперед, девушка внезапно увидела тропу, прежде совершенно незаметную, ибо ковбои замаскировали ее ветками и листьями. Усталая Кэрли поникла от безнадежности. Дядя никогда не найдет эту тропу. К тому же на протяжении всего подъема вдоль стены каньона стояли часовые.

Кэрли оступилась, и из глаз ее брызнули горячие слезы. Господи, ну почему она не попросила дона о помощи? Почему не пренебрегла гордостью и не позволила Рамону чувствовать себя победителем? Нет, все, что у нее осталось, — это гордость, не позволявшая ей превратиться в испуганную маленькую девочку. Кэрли смахнула слезы, поняв, что не может поступиться своим последним достоянием.

На середине подъема у Кэрли подкосились ноги, и она растянулась на каменистой тропе под колючей толокнянкой. Несколько острых шипов вонзились в нее. Один из ковбоев подъехал к девушке, спешился и помог ей подняться. Он что-то сказал по-испански, и Кэрли показалось, что он ободряет ее.

Педро Санчес остановился возле испанца:

— Хватит, Рамон! Неужели ты позволишь девушке идти?

— Да.

— Послушай меня, hijo[24]. Я знаю тебя с той поры, когда ты был мальчишкой. Я всегда гордился тобой как сыном. Не делай этого.

— Отойди, амиго.

— Я знаю, что тебе больно, но горе ослепляет тебя. Прошу тебя, прекрати эту пытку.

— Я сказал — отойди.

Санчес не двинулся с места.

— Вот что, Рамон де ла Герра. Поступив так, ты совершишь серьезнейшую ошибку, и впервые за время нашего знакомства мне будет стыдно за тебя.

Испанец перевел взгляд с Санчеса на Кэрли, и недобрая улыбка искривила его губы.

— Мы спросим девушку. Если хочет ехать верхом, пусть скажет об этом сама. Тогда она сядет на лошадь. — Он с вызовом вперил в нее суровый взгляд: — Ты хочешь ехать со мной, сеньорита Мак-Коннелл? — Он насмехался над Кэрли, дразнил и испытывал ее. — Если хочешь, скажи, и твое желание будет исполнено.

Девушка едва не расплакалась. «Господи, не дай ему увидеть мои слезы!» Она посмотрела на дона с такой ненавистью, словно желала стереть зловещую улыбку с его красивого лица.

Борясь с соблазном уступить ему и произнести слова, которые он хотел услышать, Кэрли бросила взгляд на верхний конец тропы. Он был не слишком далеко.

— Si, сеньорита, — подразнил он девушку. — Льяно-Мирада вон там. — Рамон указал на вершину. — С твоим упорством ты преодолеешь такое расстояние. Ну, что скажешь?

— Por Dios[25], Рамон! — воскликнул Санчес.

Кэрли в упор посмотрела на испанца, собралась с духом и вскинула голову:

— Ты стоишь у меня на дороге, сеньор. Двигайся вперед или отвяжи ремень и сойди с тропы, чтобы не мешать мне.

Что-то вспыхнуло в его дерзких темных глазах, он на мгновение замер, потом медленно направил коня вперед. Когда девушка спотыкалась и ремень натягивался, испанец отпускал его. Жеребец рвался к дому, но Рамон сдерживал его, стараясь, чтобы ремень не натягивался и Кэрли не отставала.

«Почему?» — спрашивала она себя. Ведь он так страстно желал сломить ее, поставить на колени. И все же Кэрли знала, что это не совсем так. Да, это невероятно, однако…

Кэрли облизнула губы. Ремень раскачивался перед ней. Голубой халат, казалось, давил на нее, прижимал к земле. Под ним была только ночная рубашка, на шее болтался маленький изодранный розовый платок. С вызовом отчаяния Кэрли сбросила халат и пошла дальше. На лбу ее выступил пот, дыхание стало прерывистым, легкие болели при каждом вздохе, ссадины на ногах горели, а конец пути словно отодвигался все дальше и дальше. Однако Кэрли заставляла себя идти.

Мужчины молча ехали за девушкой, с жалостью глядя на нее. Для Кэрли все потеряло смысл. Все, кроме одного — доберется ли она до вершины.

— Уже близко. — Голос испанца прозвучал почти так же мягко, как в тот день, когда он протянул ей розу. — Еще несколько шагов.

Кэрли вдруг осознала, что идет рядом с ним, даже не заметив, что вырвалась вперед. Прильнув к его седлу, чтобы устоять на ногах, она увидела, что ремень соскользнул с ее запястий, а веревка, стягивавшая руки, исчезла. Конь продвигался вперед, рядом с ним поднималась в гору и Кэрли. Наконец они оказались на широком плато, расположенном над вершинами. Льяно-Мирада, плоская равнина, откуда открывался захватывающий вид.

Сделав еще пару неуверенных шагов, Кэрли споткнулась, и в глазах ее все поплыло. Рамон резко остановил коня. Девушка ощутила руки на своей талии, потом земля ускользнула из-под ног, и Кэрли погрузилась в темноту.

Рамой мгновенно спешился. Однако девушку поднял на руки Педро Санчес.

— Оставь ее в покое, Рамон, — сказал старик таким тоном, какого испанец не слышал с детства. Рамона охватили раскаяние, смущение и жалость. Жестокость никогда не доставляла ему удовольствия, он прибегал к ней лишь в силу необходимости. Рамон увидел густые золотисто-каштановые волосы, упавшие на руку Санчеса, и высокую полную грудь, вздымавшуюся от дыхания. У испанца сжалось сердце. Он отошел и пропустил старого ковбоя. Санчес нес девушку, как ребенка.

Но она отнюдь не ребенок, напомнил себе Рамон. Она — племянница Флетчера Остина, богатая и испорченная девушка, стремящаяся к власти и деньгам, как и ее дядя. Из-за нее погиб его брат.

Дон смотрел на них, и тяжесть сдавила его грудь. Девушка оказалась мужественной и гордой и заслужила его уважение больше, чем любая другая женщина.

Но это не меняло других черт ее характера и его чувств к ней. И все же…

Санчес внес Кэрли в маленький саманный дом, построенный им вместе с Андреасом. Флоренсия, кухарка, закрыла за ними дверь. Ковбоев встретили в лагере возлюбленные, родные и друзья. Двум раненым, Игнасио и Сантьяго, помогли спешиться, провели их в другой маленький дом и отдали на попечение женщин.

Руис Доминго вел лошадь с телом Андреаса. О его смерти уже известили падре Ксавьера, которого ждали к утру. Миранда Агилар, поговорив в тени крыльца с Руисом, направилась к Рамону. В жилах этой высокой стройной девушки со смуглым чувственным лицом и длинными блестящими черными волосами текла кровь индейцев мивок и кастильских испанцев.

— Рамон! — Миранда протянула руки к испанцу, и ее красивые черные глаза наполнились слезами. Ее муж погиб при ограблении путешественников через десять месяцев после столкновения Хоакина с законом. — Dios mio, мне так жаль!

Обняв Рамона за шею, она прижалась к его груди.

Он знал, что Миранда пойдет с ним, положит в свою постель, постарается облегчить боль. Но он также знал, что не позволит ей сделать это.

— Мы все скорбим, querida[26]. — Рамон высвободился из ее объятий. — Пожалуйста… иди к остальным.

— Но я хочу быть с тобой. Не гони меня, Рамон.

Он отодвинулся от нее:

— Я же сказал — иди!

Она замерла. Ее голова была высоко поднята, черные волосы доходили почти до талии. Потом, словно очнувшись, Миранда повернулась и ушла. Рамон был уверен, что она не посмеет ослушаться его. В отличие от американки, gringa. И все же, направляясь в лес, подальше от людей, туда, где можно помолиться, он думал о Кэрли.

Раздираемый гневом и жалостью, Педро Санчес наблюдал за тем, к кому относился как к сыну, Рамон де ла Герра стоял под огромным дубом у могилы брата, закрыв глаза, склонив голову и держа в руках шляпу. Близилась ночь. Утром падре совершил короткое отпевание. С тех пор Рамон трижды возвращался к могиле.

Он отправился туда и сейчас, хотя ему еще предстояло вернуться в свой дом после предыдущей бессонной ночи. Тихо вздохнув, Педро собрался уйти, не желая мешать Рамону, но гнев удержал старого ковбоя — гнев и инстинкт, подсказывавший ему, что его молодой друг не должен думать только о смерти брата.

Педро стиснул зубы. Зная, что может отвлечь Рамона, он подошел к нему:

— Я хочу поговорить с тобой.

Испанец поднял голову:

— В чем дело, Педро?

— Это касается девушки.

— Я не хочу обсуждать это.

— Не хочешь? Возможно, ты прав. Лучше тебе самому увидеть плоды своих поступков.

Рамон смутился:

— Что ты имеешь в виду?

— Пойдем со мной.

Педро молча направился к дому, Рамон последовал за ним. Они вошли в маленькую саманную постройку, наполненную ароматом красного перца, который варился в железном чайнике на плите. На сковороду смачно плюхались ровные круглые лепешки.

Флоренсия, невысокая плотная черноволосая женщина лет пятидесяти с лишним, обернулась, услышав, как за мужчинами захлопнулась дверь.

— La comida[27] скоро будет готова, дон Рамон, — сказала она. — Вам пора поесть.

Рамон, не ответив, прошел за Санчесом в единственную здесь спальню.

— Ты винишь девушку в смерти Андреаса, — начал Педро, — и себя тоже. Но так, как эта девушка, поступил бы каждый из нас в подобной ситуации. — Рамон молчал, глядя на маленькую фигурку, лежащую на кровати. — Пора тебе простить девушку. А еще важнее простить самого себя.

Кэрли была без сознания, пот заливал ее бледное лицо. Она сбросила с себя простыню, а ночная рубашка задралась, обнажив колени. Флоренсия дала ей чистую рубашку, принадлежавшую Миранде или одной из индейских девушек. Ноги и ступни Кэрли были вымыты, и глубокие порезы стали видны еще отчетливее. На щеке был большой синяк. Время от времени веки девушки вздрагивали. Наверное, кошмары, мучившие Кэрли, были еще более тягостными, чем путешествие, приведшее ее в такое плачевное состояние.

У Рамона перехватило дыхание. Ему казалось, будто воздух обжигает легкие. Лицо его стало таким же бледным, как у девушки.

— Если ты ищешь наказания, мой друг, — тихо заметил Педро, — то вот преступление, за которое тебе следует заплатить.

Рамон склонился над кроватью. Девушка, лежащая на ней, казалась невинным ребенком. Ее маленькие руки были сжаты в кулачки, ноги подтянуты к животу, волосы разметались по подушке.

В груди у Рамона что-то заныло.

— Madre mia, что я наделал?

С облегчением вздохнув, Санчес подошел к нему:

— Хорошо, что ты жалеешь об этом и опять трезво рассуждаешь. Мы с Флоренсией позаботимся о девушке. Когда ей станет лучше, ты сможешь…

— Я сам позабочусь о девушке. Это моя вина. Рог Dios, не могу поверить, что такое случилось из-за меня.

— Все совершают ошибки, друг мой. Даже ты. Мудрый человек учится на них.

Рамон покачал головой:

— Я убеждал себя, что она виновата в смерти Андреаса, но с самого начала знал: ответственность за это лежит только на мне. Я поступал неправильно. Непростительно.