— Я это сделаю.

Осознавая, сколь многим он обязан этой мужественной женщине, Роган прижал ее руку к своим губам:

— Спасибо, Клариса, за все, что вы для меня сделали.

Провожая взглядом ее хрупкую фигурку, Роган тяжело вздохнул.

Он поднял глаза на зарешеченное окно своей камеры, и отчаяние охватило его.

— Нет, это не должно закончиться таким образом!

Клариса завернула за угол коридора. Камера Рогана скрылась из глаз. Женщина замедлила шаги, и улыбка сползла с ее лица.

Она сказала Рогану, что поняла, почему он просил ее справиться о Габриэль Дюбэй. Она действительно поняла. Она поняла это слишком хорошо и больше не могла обманывать себя.

Заставив себя продолжать путь, она, изобразив самую ослепительную улыбку, остановилась рядом с охранником. Клариса чуть не прижалась к парню, с которым ей удалось перекинуться несколькими словами, когда она входила сюда. Ей легко тогда удалось очаровать его, но, понимая, что необходимо укрепить свои позиции, она порылась в кармане и достала оттуда несколько серебряных монет. Легким движением она вложила их ему в ладонь.

— Merci, mon ami. Ты осчастливил меня и моего любовника. — Она бросила на него легкомысленный взгляд. — А если бы пришла еще раз повидаться с ним, ты бы не выгнал меня вон?

Парень огляделся вокруг и ссыпал монеты себе в карман. Его взгляд задержался на линии ее декольте, прежде чем он поднял лицо и прошептал:

— Подойдешь к двери черного хода и спросишь Жака. Если в коридоре никого не будет, я выйду к тебе. Тогда ты сможешь…

— Ты готова уходить, Клариса?

Повернувшись к женщине, с которой они вместе разносили ужин, смотревшей на нее с явным подозрением, Клариса ответила:

— Oui, я готова.

Прежде чем догнать группу работников кухни, разносивших еду, Клариса еще раз подмигнула охраннику. Она изобразила широкую улыбку, когда он окликнул ее:

— Au'revoir[20], Клариса.

Но ее улыбка быстро угасла. Оставив бадью на кухне, она сумела избежать встречи с поваром и выскочила на тюремный двор. Ее грудь тяжело вздымалась, слезы катились по лицу. Она долго стояла в темноте без движения, повторяя себе, что надо признать правду, которую больше нет смысла отрицать.

Мечта, которую она лелеяла, никогда не исполнится. Причина проста: он любит Габриэль Дюбэй.

Габриэль почти бежала по тюремному коридору. Она как раз достигла угла, когда услышала мужской голос, донесшийся откуда-то рядом:

— Au'revoir, Клариса.

Клариса. Габриэль остановилась: что-то было знакомое в этом имени. Несколько минут назад она появилась перед главным входом в тюрьму и, назвав себя по имени, заявила, что ей надо видеть Уитни, дабы удостовериться, что он больше не представляет опасности. Она отказалась от сопровождения охранника таким тоном, что не оставила бедному парню никакого выбора, кроме как молчаливо подчиниться ее намерению встретиться лицом к лицу со своим похитителем.

Как же она могла забыть Кларису? Сделав еще несколько шагов, Габриэль наткнулась на очередного охранника. Заметив обескураженное выражение его лица, она не удосужилась назвать свое имя, а парень, с изумлением разглядывавший ее дорогое платье, с очевидной осторожностью сказал:

— Боюсь, мадемуазель, вы ошиблись коридором. Здесь не место для такой леди. В этом отделении только один человек — опасный преступник.

— О… — колебания Габриэль были наигранными, — я думала, что женщина, которая уходила… которую зовут Клариса…

Лицо охранника напряглось. Он выразил некоторую неловкость, потом буркнул:

— Парня все равно повесят. Я подумал, не будет ничего страшного в том, если его женщина повидается с ним под предлогом раздачи еды.

— Его женщина…

— Она решила, что я не догадаюсь, кто она такая, но я догадался. Ее зовут Клариса Бушар. Она — самая дорогая проститутка в заведении мадам Рене.

— Мадам Рене?

Охранник покраснел.

— Я… вам, наверно, не знакомо это место… Конечно… Клариса сказала, что они с этим преступником страстно влюблены друг в друга и ей необходимо облегчить его страдания. Я не вижу в этом ничего дурного.

Габриэль была не в состоянии что-либо ответить.

— Вы никому не расскажете об этом, мадемуазель?

— Нет.

Она сделала шаг назад. Клариса, столь значимая для Рогана, оказалась проституткой… Но у любви нет границ. И она сама была доказательством этого.

Нет, она не может встретиться с Роганом сейчас, когда поцелуи любовницы еще свежи на его губах.

— Мадемуазель?

Дрожащей рукой Габриэль провела по лицу и попыталась изобразить улыбку.

— Вы правы. Похоже, я ошиблась коридором. — Не зная, куда ей идти теперь, она продолжала: — Я… я пришла сюда с благотворительными целями. Я ищу человека по имени Бертран, он — из команды Рапаса. Его родственник смертельно болен и попросил меня передать ему послание.

Охранник вздохнул с облегчением.

— Этого парня содержат в другом отделении тюрьмы. Если вы вернетесь туда, откуда пришли, а затем повернете налево и пройдете тем коридором до конца, то найдете там охранника, который укажет вам дорогу дальше.

— Спасибо.

Почти ничего не видя перед собой, Габриэль повернула назад, повторяя про себя одно и то же имя.

Свет в спальне, когда Манон попыталась открыть тяжелые веки, показался ей каким-то расплывчатым. Напряжение оказалось выше ее сил, и она снова закрыла глаза.

Где-то вдалеке раздавались голоса… знакомые голоса.

— Доктор! — Голос Мари был обеспокоенным, близким к панике. — С ней будет все в порядке? Она такая бледная.

— Бедная женщина пережила сильное потрясение, но она выживет. Мне удалось остановить кровотечение, но… — Секундная пауза. — Она потеряла ребенка.

Нет! Этого не может быть!

— Скажите мне, доктор, — голос Мари стал тише, — что я должна сделать, чтобы помочь ей.

— Держаться. — Манон узнала голос доктора Торо. — Вам надо быть мужественной, Мари. Манон потребуется все ваше самообладание, когда она придет в себя.

— А когда же она очнется? Она так долго была без сознания.

— Она сильно истекла кровью и ослабела, но должна прийти в себя. Сейчас я вынужден покинуть вас, но скоро вернусь и смогу пробыть с ней гораздо дольше. Я уверен, что она полностью восстановится.

— Но она так бледна. Манон услышала вздох доктора:

— С ней будет все в порядке, Мари. Но вы должны быть готовы утешить ее.

Звук закрывающейся двери. Боль реальности. Манон всхлипнула.

— Манон…

Легкое прикосновение Мари заставило ее открыть глаза. Боль, не связанная с физическим состоянием, пронзила ее, когда она увидела залитые слезами морщинистые щеки пожилой женщины.

— Как себя чувствуете, Манон? Вам больно?

— Мари… — еще один слабый всхлип. — Мой ребенок… он никогда не родится.

— Не надо думать об этом. — Мари подняла голову. — У вас было тяжелое время. Вам надо думать сейчас только о том, как поправиться.

— Мне так стыдно…

— Стыдно? — Мари замерла. — Вам нечего стыдиться, ma cherie.

— Это моя вина.

— Во всей этой истории, ma petite, вашей вины нет ни капли.

— Нет — моя! — Манон схватила Мари за руку. — Ты говорила мне! Я должна была покинуть Жерара, я должна была понять, что он никогда не любил меня. Я вынуждала его любить. Моя вина, что у меня не будет ребенка.

Она тяжело вздохнула. С нарастающим беспокойством Мари прошептала:

— Non, Манон, вы не должны винить себя! Все, что вы делали, было во имя любви! И вы не можете отвечать за то, что господин Пуантро оказался неспособен ответить на ваши чувства. Он прирожденный лжец, но вы любили и потому верили ему. В этом не было никакой вашей вины!

— Если бы я послушала тебя, у меня сейчас был бы мой ребенок!

— Вам не следует упрекать себя. Вы же не знали этого.

— Знала… я знала…

— Ma petite, поверьте, вы искупили свою вину и заслужили прощение, поскольку если и заблуждались, то делали это во имя любви!

— Я заблуждалась, будучи эгоисткой!

— Неправда!

— Non — правда! Я хотела, чтобы Жерар любил меня, потому что я любила его. Я жила этой мечтой и совсем не думала о ребенке!

— Вы никак не могли предположить, что он сделает.

— О, могла. — Манон затихла. — Его извращенная натура… она проявлялась… в том, как он причинял мне боль, занимаясь любовью… Но я убедила себя в том, что, когда Габриэль вернется, все образуется.

— Манон, je t'en prie, не продолжайте дальше, — тяжело вздохнула Мари.

— Je t'en prie. — Манон издала короткий смешок. — Умоляю, не надо. Так говорил мне Жерар. И я поверила, что он любит меня.

— Господин Пуантро не знает, что такое любовь.

— Знает.

— Он любит только себя!

— Он любит Габриэль — больше, чем себя. — Глаза Манон вдруг ярко вспыхнули. — Но он разрушит ее жизнь своей любовью. Я слышала. Он сказал это…

— Манон, вам нельзя волноваться.

— Он сказал, уходя от меня, что собирается уничтожить человека, который, по его мнению, присвоил себе то, что Жерар считал самым дорогим в своей жизни! Любовь Габриэль — вот что он ценит больше всего! Жерар убьет… убьет человека, которого она любит!

— Вы расстроены, Манон… и слабы. У вас — галлюцинации.

— Non. Я знаю, что он собирается сделать. Ты должна остановить его, Мари! Я… я не могу иметь на совести еще одну смерть.

— Манон…

Мари обернулась на звук открываемой двери. Это вернулся доктор Торо. Она облегченно вздохнула:

— Доктор даст вам успокоительное.

— Non. Je t'en prie… Я умоляю тебя твоими же собственными словами, теми, которыми Жерар сумел обмануть меня. Отправляйся к Габриэль… предупреди ее… скажи, она должна остановить Жерара. Она должна.

Открылась дверь, и Мари обеспокоенно обернулась в сторону вошедшего доктора Торо. Он подошел к кровати и с тревогой посмотрел на Манон.

— Что произошло?

— Мари… отправляйся… обещай мне.

Доктор мягко сказал:

— Вам надо отдохнуть, Манон.

— Мари, отправляйся… пока еще не поздно!

Доктор, немного сконфуженный, повернулся к Мари.

Выражение его лица заставило ее ответить.

— Хорошо, Манон. Я пойду.

— Сейчас…

— Oui, если доктор побудет с тобой.

— Мари… — Глаза Манон загорелись лихорадочным блеском. — Скажи Габриэль… скажи, мне очень жаль отправлять тебя с таким известием. Скажи, я разделяю ее страдания, потому что я тоже любила Жерара, который… который готов отдать себя целиком только ей одной. Скажи ей, я бы хотела…

Ее голос ослаб. Она прикрыла глаза, и слезы потекли по щекам.

Мари отошла в сторону, чтобы уступить место склонившемуся над ней доктору. Повернувшись с удивительной для ее возраста легкостью, она закрыла за собой дверь.

Бертран услышал легкие шаги в мрачном коридоре, который вел к его камере. Бертран в отличие от Уитни был избавлен от муки полной изоляции одиночного заключения. Напротив, соседние камеры были заполнены товарищами с «Рептора», и этот факт немало облегчал его существование.

Изуродованное лицо Бертрана исказилось от переживания. Он так ничего и не знал о судьбе капитана. В ответ на попытки разузнать что-либо о нем охранники, связанные с Пуантро, отвечали, что по особому распоряжению губернатора он помещен в отдельную камеру в противоположном конце тюрьмы с целью помешать им организовать коллективный побег. Они также заявили, что губернатор надеется с помощью капитана собрать компрометирующий материал на Лафитта. Бертран понял, что у этих людей он никогда ничего толком не выяснит, но даже не это тревожило его.

Бертран был обеспокоен тем, что капитан содержался в удаленной части тюрьмы, где, если Пуантро задумает какое-либо злодейство, не окажется ни одного свидетеля. За время, которое он здесь находился, ему стало ясно, что сбежать отсюда без чьей-либо посторонней помощи невозможно. Портер продолжал казнить себя за то, что он, не желая того, якобы помог расставить капитану ловушку, которая привела к провалу всей операции.

И еще одна мысль мешала Бертрану спать по ночам. Он знал, что Клариса сходит с ума от неизвестности, не имея никаких сведений о его судьбе. Он горько сожалел, что никогда не говорил, как любит ее и гордится ею, как благодарен за ее верность. Он мучился, зная, что Клариса безответно влюблена в капитана, а из-за него ее страдания увеличиваются вдвое.

Шум в соседней камере усилился, вернув Бертрана к реальности. Однако, когда шаги раздались совсем близко, он отошел в глубь камеры и увидел женщину, к встрече с которой был совершенно не готов…

— Мадемуазель Дюбэй!

Подойдя к решетке, отделявшей его от маленькой хрупкой фигурки, Бертран обеспокоенно спросил:

— Что вы здесь делаете? — Он посмотрел поверх нее. — Вы одна? Вам разрешили ходить по этим коридорам без сопровождения охранника?

Матрос, находившийся с ним в одной камере, отошел к противоположной стене, чтобы дать им возможность поговорить наедине, но дочь Жерара Пуантро молча стояла около решетки, не в состоянии вымолвить ни слова.