Я повернула голову. Марго была не одна. Рядом с ней стоял потный лысый толстяк. Мне бросилось в глаза, что он едва достает Марго до уха.

— Я… я просто гуляю.

— Просто гуляешь? Нет, ты не просто гуляешь. — Марго скривила в ехидной гримасе свои малиновые губы. — Знакомьтесь, Борис Моисеевич, это моя… младшая сестричка Саша, — сказала она, обращаясь к толстяку. — Круглая отличница. А еще мечтательница и фантазерка. Но при всех вышеназванных достоинствах очень даже себе на уме. Как, между прочим, и я. — Толстяк взирал на меня из-под густых черных бровей. У него были противные маслянистые глазки. Потом он улыбнулся, выставив на всеобщее обозрение два ряда золотых зубов. — Твоя мамочка с Камышевским свиданничает, — сказала Марго. — Небось слышала про такого?

Еще бы я не слышала про Камышевского! Он был любимцем города. Вернее, его женской половины. Актер театра драмы и комедии. Герой-любовник. Поклонницы ждали его у подъезда. Мама и Камышевский… Нет, такое даже во сне не приснится.

— Не веришь? Вон они, на лавочке сидят. — Марго была возбуждена. — Этот пижон за ней целый месяц ухлестывал, а она носом вертела. Но, как говорится, и на старуху бывает проруха.

— Ваша сестра очаровательная девушка. Я приглашаю вас, девочки, в ресторан. Отметим наше знакомство шампанским и черной икрой. — Толстяк все улыбался мне. Его золотые зубы блестели в солнечных лучах.

— Нет, Борис Моисеевич, в ресторан втроем не ходят. — Марго взяла его под руку и потерлась щекой о его щеку. — Пошли скорей. А то я глупостей натворю. — Она засунула в рот два пальца и по-разбойничьи громко свистнула. — Эй, на бульваре! Только, чур, не целоваться, слышите?

Я еще никогда не видела Марго такой. Но меня это, признаться, мало волновало. Я развернулась на сто восемьдесят градусов и направилась в сторону Маяковской. Мне захотелось взглянуть на место, где произошла позавчерашняя трагедия, столь круто изменившая мою жизнь.

Жанка жила в угловой комнате в одноэтажном кирпичном доме, где, кроме нее, обитали еще две или три семьи. У Жанки был отдельный от соседей вход — его сделал еще ее покойный отец, слывший алкоголиком и дебоширом. Соседи не раз заявляли на него в милицию, а он, в свою очередь, мстил им всеми возможными способами: клал кучи перед их дверями, мочился в окна. Дверь он тоже прорубил им в отместку. Они не могли себе позволить поступить так же, потому что дом стоял на земле, принадлежавшей молокозаводу, и только его торцовая часть, где и располагалась комната Буяновых, выходила на ничейную территорию. Соседи сполна отомстили Жанкиному отцу, когда видели, как он, пьяный, спал в канаве в промозглую сырую ночь, и даже не подумали его разбудить. Буянов умер от воспаления легких.

Вокруг не было ни души. Я зашла со стороны единственного окна, прижалась носом к нагревшемуся на солнце стеклу.

Моему взору открылся жуткий бардак. Постель скомкана, из-под съехавшего матраца видна металлическая сетка. На полу пустые коробки и какие-то бумажки. Возле платяного шкафа валяется кверху ножками табуретка.

«Они спали на этой кровати, — невольно подумала я. — Он занимался с ней тем же, чем позапрошлой ночью со мной…»

Мне в лицо ударила кровь, подогнулись колени, когда я вспомнила, что он творил со мной позапрошлой ночью. Какой стыд…

Я уселась в пыль под окном и спрятала лицо в ладонях. Не помню, сколько времени я так просидела.

— Что ты здесь делаешь?

Я подняла голову. Это был дедушка Егор, в белой кепке и с бидоном в руках.

— Пришла к подружке, а ее нет дома. — Я нагло смотрела дедушке в глаза. — Боюсь, она не скоро придет.

— Понятно. — Дедушка кашлянул. — А меня Варечка за квасом послала. Ваш город, похоже, пьяные мужики строили — пойдешь направо, выйдешь налево. Ну а прямо пойдешь, непременно в забор упрешься. Ты не знаешь, как эта улица называется?

— Маяковского.

— Ага. — Дедушка снова кашлянул в кулак. — Пошли, пока нас дома не хватились. Что-то не нравится мне здешний пейзаж. Сам не пойму, в чем дело.

Я встала и послушно поплелась за дедушкой Егором, прячась в его прохладной тени. Я думала о своем, а он шел не оборачиваясь. Так мы и подошли к нашему забору.

— Что, воспользуемся твоей лазейкой? — Дедушка подмигнул мне, наклонился, отодвинул доску и в мгновение ока оказался в саду. Я последовала его примеру. Когда я поняла, что юбка зацепилась за гвоздь, было поздно сокрушаться. Дедушка успокоил меня. — Заклею нитроклеем, — сказал он, рассматривая дырку. — Никто ничего не заметит, а мы им не скажем, верно?

Он подмигнул мне и бодро взбежал по ступенькам веранды.

* * *

— …Она все поймет. К чему тебе разыгрывать эту дешевую оперетту?

Это была Марго.

— Но как мне быть? — Я узнала мамин голос, хотя он показался мне каким-то чужим. — Я не могу сказать ей об этом в открытую.

Я затаилась, слившись со стволом ореха. Мама и Марго сидели на веранде. Очевидно, они вышли на нее, пока я ходила в крольчатник. Так или иначе, путь в дом был отрезан.

— Любишь кататься — люби и саночки возить. — Марго ненатурально рассмеялась. — Ну, и как этот Эдвин тебя прокатил? С бубенцами?

— Его зовут Эдуард. Ты это прекрасно знаешь.

— Да, моя дорогая сестричка. «За счастьем не гонись дорогою окольной…» — фальшиво пропела Марго начало выходной арии Сильвы.

— Я тебя не понимаю. С какими бубенцами?

— Не прикидывайся убогой. Секс — это звучит гордо. Нужно уметь читать классиков между строк.

— Какие глупости! — Мама смутилась. — Я хочу сказать, это не самое главное в любви.

— В любви? А кто говорит о любви? Неужели этот самозванец осмеливался признаваться в любви вдове румынского…

— Ты ревнуешь. Он тебя отверг.

— Меня нельзя отвергнуть, повергнуть и так далее. Потому что я Манька-встанька. Ясно тебе? К тому же отверженная от рождения. Это ты у нас законнорожденная Ветлугина, владетельная особа, единственная наследница старого графа.

— Ты же прекрасно знаешь, папа завещал мне дом, еще когда тебя на свете не было.

Я уловила в голосе мамы виноватые нотки.

— Я все знаю. Граф далеко не всегда был уверен в своей неотразимости, поскольку от импотенции не застрахованы даже люди голубых кровей. Но он был достаточно умен, чтоб предвидеть: рано или поздно графиня падет в объятия простолюдина.

— Как ты можешь говорить подобное о собственных родителях? Ты совсем распустилась в последнее время.

— Хочешь сказать, с тех пор, как переспала с Камышевским? — Марго спросила это визгливым — истеричным — тоном. — Успокойся, у нас с ним ничего не получилось. Твой Эдвин не умеет пользоваться бубенцами, я же, как и все современные женщины, признаю только безопасный секс. Люблю расслабиться, ясно? Это вы, фантазеры, в вечном напряжении живете.

— Дядя Егор услышит и Бог знает что о нас с тобой подумает, — тихо сказала мать и вздохнула.

— Пускай послушает. Меньше воображать будет. Небось думает, он один такой талантливый, а тут тебе целая труппа высокоодаренных актеров.

— Ритка, ты врешь, что у тебя что-то было с Камышевским. — В голосе мамы звенели слезы. — Да, я видела, как ты вешалась ему на шею. Только он словно сквозь тебя смотрел.

— По-простому это иначе называется. Знаешь как? Он раздевал ее своим взглядом.

— Глупости. Эдуард очень чистый человек. Такие не могут одновременно спать в двух постелях. Он показывал мне свой дневник — там на каждой странице по десять раз упоминается мое имя.

— Умираю от зависти. Пошлой, избитой, банальной, сентиментальной зависти.

— Брось паясничать. Я к тебе за советом обратилась, а ты… Не с матерью же мне советоваться.

— А почему бы и нет? Моя милая, ты малость недооцениваешь старую графиню. Ладно, слушай внимательно: поезжайте в свою Гагру вдвоем, а мы как-нибудь без вас управимся.

— Нет. Сашу нужно увезти отсюда. Мне очень не нравится эта история со Славой. Боюсь, у него с Жанной были интимные отношения.

— Ну и что? Какое это имеет отношение к Пупсику?

Я унюхала запах табачного дыма. Это Марго закурила сигарету. Она курила, когда нервничала.

— Неужели ты не понимаешь? Девочка в него влюблена. Я не хочу, чтобы ее первая любовь закончилась большим разочарованием. Да и он ей, честно говоря, не пара.

— Брось. А твой Эдуард тебе пара?

— Он из очень интеллигентной семьи. Интеллигент в третьем поколении.

— Браво. Итак, прежде чем лечь в постель с предполагаемым претендентом на ее руку и родовое владение, графиня проверила даже голубиные яйца в гнезде на крыше его дома.

— Какая же ты, Ритка, циничная.

— Ладно, забудем прошлое, как выразился баснописец. Если ты желаешь предаваться запретной любви за ширмой семейного отдыха, мы с Сашкой можем отвалить в Пицунду, а вы…

— Ну да, будешь шляться по ресторанам и танцулькам. Хорошенький пример для ребенка, ничего не скажешь. У девочки сейчас переходный возраст. Это самый важный момент в человеческой жизни.

— Полагаешь, твой пример больше достоин подражания?

У меня затекли ноги, и пришлось сменить позу. Я не заметила в темноте эту проклятую сухую ветку.

— Там кто-то есть! — воскликнула мама и выскочила на крыльцо. В руках у нее была зажженная сигарета. Ну и новости! Я и подумать не могла, что мама курит.

— Кошки, — успокоила ее Марго. — У четвероногих сейчас тоже время сексуальных игр.

— Нет, там кто-то на двух ногах.

У мамы было встревоженное лицо, но, как я поняла, идти в разведку она не собиралась.

— Пожалуй, ты права: отдыхать нужно по-семейному. — Это сказала Марго. У нее был глухой, уставший голос. — Гагра так Гагра. Надеюсь, мы будем жить не под одной крышей?

— Мы трое будем жить своей семьей, а Эдуард снимет где-нибудь поблизости комнату. — Мама нагнулась и загасила сигарету в клумбе с петуньей. — Будем общаться на пляже и в кафе.

— Суровые порядки.

— Не осуждай меня, Рита. Знала бы ты, сколько лет я ждала этой любви.

* * *

— Готов на коленях вымаливать ваше прощение, прекрасная сеньорита. — Славка смотрел на меня глазами побитой собачонки. — Чувствую себя чрезвычайно виноватым перед вами.

Я молча погладила его по руке. Я поняла вдруг, что, несмотря на все перипетии последних дней, мне его очень не хватало.

— Меня хотят увезти в Гагру, — пожаловалась я. — Если честно, мне туда не хочется.

— Советую развеяться, прекрасная сеньорита. Тем более морской загар будет вам очень к лицу.

— Загореть можно и здесь.

Славка явно меня стеснялся. Я засобиралась уходить.

— Сеньорита бросит мне открытку с видом на океан?

— При случае. Прости, Славка, но мне пора.

— Что ж, все хорошее кончается быстрее, чем лето. Зато снег тает долго. В Акапулько не бывает снега, сеньорита.

— Дался тебе этот Акапулько. Есть места и получше.

— Например?

— Бермудские острова, — назвала я первое пришедшее мне на ум.

— Сеньорита любит все таинственное.

Славка вздохнул и жалко мне улыбнулся.

Я тащилась по пыльному полуденному пеклу и думала о Славке и их с Жанкой взаимоотношениях. Вряд ли я когда-нибудь узнаю всю правду. Да и зачем она мне? Но почему-то мне не хотелось верить в то, что между Славкой и Жанкой что-то было.

Я закрыла дверь своей комнаты на крючок и, сбросив сарафан, стала разглядывать себя в зеркало. Впервые в жизни я стояла перед зеркалом абсолютно голая, и мне, признаться, ни капельки не было стыдно.

«Развратница, — мысленно обозвала я себя. — Как ты могла допустить, чтоб чужой, почти незнакомый тебе мужчина касался твоего тела? Нет тебе прощения. Это останется на тебе несмываемым пятном позора. Если, не дай Бог, об этом кто-то узнает, тебя будут презирать, тобой будут брезговать…»

Несмотря на самоуничижительный внутренний монолог, я отметила, что у меня красивая, вполне сформировавшаяся фигура. Пожалуй, чуть-чуть худоваты плечи, но в этом тоже есть свой шарм. Беззащитность, взывающая о том, чтоб ее защитили.

Я побрызгала шею и за ушами арабской туалетной водой «Жасмин», которую подарила мне на день рождения Марго, включила магнитофон и, прежде чем залечь в постель, выглянула в окно.

Улица была пустынна, лишь какой-то мужчина приближался к дому со стороны спуска. Я посмотрела влево. На пустыре ни души, если не считать припадочной Фимочки, у которой бывают самые невероятные видения. Примерно месяц тому назад она «видела» на пустыре бабушку с каким-то незнакомым мужчиной. Как уверяет Фимочка, дело было в полночь или около того. Еще она божится, что у бабушки были распущенные волосы. Мужчина обнимал ее за талию и прижимал к себе. Эта Фимочка другой раз такое плетет, что хоть стой, хоть падай.