Кэндис Проктор - Полуночные признания

Июль 1862 года

Оккупированный северянами Новый Орлеан

Это было в Новом Орлеане, в один из тех невыносимо жарких дней, когда влажный воздух, казалось, уплотняется, как бы предупреждая о надвигающейся грозе, и дышать становится нестерпимо трудно. Хотя еще оставалось несколько часов до наступления вечерних сумерек, небо уже приобрело стальную – словно у орудийного ствола – окраску. Тучи беспорядочными клубами нависли над головой, своим мрачным видом оттеняя кладбищенские камни могильных склепов, которые белели на фоне увядающих красок дня.

Внезапно сгущающийся мрак расколола извилистая молния, прогремел гром. Эммануэль ускорила шаг, краем траурной юбки задевая помятый фрак своего спутника, старика с почтенной седой бородой. Посматривая на небо и держа старика под руку, Эммануэль поспешно прошла через величественные, хоть и тронутые ржавчиной ворота кладбища Святого Людовика.

– Да, в этом году нам не следовало приходить сюда, – задумчиво произнес доктор Генри Сантер, когда они повернули на заросшую сорняками аллею, тянувшуюся между высокими склепами. Кузнечики стрекотали в траве так дружно и громко, что невольно возникало ощущение, что это звенит сам воздух, густой и горячий. – Может, нам следовало выйти из больницы пораньше? Сейчас на улицах слишком много солдат.

Эммануэль и Генри Сантер разговаривали на французском, как и всегда, когда они были наедине.

– Не думаю, что генерал Бенджамин Батлер и его паразиты в синей форме, – срывающимся от волнения голосом произнесла Эммануэль, – помешали бы мне прийти на могилу отца.

– Эммануэль… – Замедлив шаг, пожилой доктор легонько дотронулся до руки своей спутницы. – Запомни, дитя: тебе может не нравится то, что делают люди, но нельзя без разбора ненавидеть каждого человека в форме.

Эммануэль быстро повернулась к старику. Запах цветов жасмина, которые были у нее в руках, пахнул ему в лицо.

– Разве форма убивает, калечит и разрушает? Нет, это делают мужчины.

– Иногда и женщины.

Девушка коротко рассмеялась. Присев на стертые от времени гранитные ступеньки, она положила цветы у мраморной плиты, которая закрывала вход в фамильный склеп семейства Маре. Старик положил сухую, больную артритом руку на ее плечо, крепко сжал его и опустился рядом. Сделав это трудное для него дело, он откинулся спиной на стену склепа, но не встал на колени, и Эммануэль поняла, что доктор не будет молиться. Он просто посидит, а потом они пойдут на другую сторону «города мертвых», к могиле его жены.

Достав из кармана четки, девушка начала молиться. Гладкие бусинки быстро двигались в ее тонких пальцах. Обычно она прочитывала все молитвы, но сейчас, когда невдалеке угрожающе сверкали молнии, а облака опускались все ниже, Эммануэль стало не по себе. Смутное предчувствие какой-то беды беспокоило ее. Снова прогремело, теперь еще ближе, и после двадцати молитв девушка решила остановиться.

– Она бы гордилась тобой, если бы могла тебя сейчас видеть, – тихо произнес доктор Сантер, когда Эммануэль подняла голову. – Я говорю о твоей матери.

Эммануэль отвела глаза. У нее запершило в горле.

– Я так не думаю.

– Ты слишком строга к себе.

С сомнением качнув головой, девушка поднялась с колен. Внезапный порыв жаркого ветра взметнул платье вверх. Удерживая равновесие, Эммануэль шагнула назад. Ее нога соскользнула с ровного каменного основания, и Эммануэль со слабым вскриком пошатнулась. Доктор Сантер поспешно вскочил на ноги и протянул руку, стараясь поддержать свою спутницу. В этот момент в воздухе раздался слабый свист.

Генри отпрянул назад, словно его толкнули, и ударился о дверь склепа. В безмолвном ужасе девушка увидела, что маленькая стрела впилась ему в грудь. На жилете доктора расплывалось ярко-красное пятно.

– Мой Бог! – произнес Генри странным свистящим шепотом, протягивая руку к Эммануэль. – Беги!

Кровь хлынула из его рта, ноги подкосились, и доктор медленно сполз на землю.

Какое-то мгновение Эммануэль колебалась – желание помочь человеку, который заменял ей отца на протяжении многих лет, было сильнее страха. И все же Эммануэль не хотелось встретиться лицом к лицу с охотниками за скальпами. И потому, подобрав юбки, она бросилась бежать.

Майор кавалерии Закери К. Купер стоял, прислонившись к застекленной створчатой двери кабинета генерала и наблюдая, как штормовой фронт приближается к Новому Орлеану. Ветер стал уже настолько сильным, что рвал падающие с неба дождевые потоки. За ними едва можно было различить слабый свет газовых фонарей, выстроившихся у стоящих вдоль аллеи особняков. В этой стихии было что-то первобытное. Глядя, как бурно заполняются водой сточные канавы, Зак подумал о том, что, наверное, и миллионы лет назад после душных жарких дней на земле шли проливные дожди. Этот город чем-то напоминал майору опасную женщину – в нем было что-то очень безрассудное и греховное.

Зак слышал, как за его спиной прощается полковник Эндрю Батлер, но даже не повернулся: чем меньше он будет иметь дел с оппозиционно настроенным братом генерала, тем лучше для его карьеры и душевного спокойствия.

– Спасибо, что подождали, Купер. Возьмите это.

Зак поспешно отогнал сторонние мысли. Бенджамин Батлер протягивал ему хрустальный бокал с французским бренди. Генерал, которого за глаза звали «зверем Нового Орлеана», был непосредственным командиром Зака. Выглядел он почти комично – низенький, толстый, с непропорционально большой головой и косящими глазами. Однако генерал был проницателен и опасен, в чем население Нового Орлеана уже имело возможность убедиться.

– Я получил еще одно сообщение из Вашингтона, – произнес Батлер. Пройдя по дорогому турецкому ковру, он приблизился к элегантному столу из красного дерева и достал из кожаной папки листок с вытисненными инициалами. Движения Батлера были, как всегда, быстрыми и несколько нервными. Пригородный дом, где они находились, когда-то принадлежал погибшему генералу конфедератов. Батлер не блистал талантами на поле боя, но по части присвоения чужой собственности он был неповторим. Опустившись в кресло, Батлер сложил пальцы и бросил взгляд на Зака.

– Похоже, госсекретарю пришлось извиниться перед голландцами за то, что он назвал «грубым и бестактным» обращение с их консулом.

– Хм… – Зак поднял бокал. Густая золотисто-коричневая жидкость слабо мерцала в свете канделябров. Воздух наполнился тяжелым запахом дорогого напитка. – Мы бы не раздели консула до носков, если бы он добровольно отдал ключи, когда я попросил его об этом. Что госсекретарь говорит о восьми тысячах долларов в серебряных монетах Конфедерации, которые мы у него забрали? Батлер откинулся на спинку кресла и опустил руки.

– В Вашингтоне очень хотят их получить. От меня лишь ожидают, что я прикажу начальнику военной полиции не забирать содержимое сундуков у граждан других стран. – Его губы растянулись в усмешке, обнажая на удивление ровные белые зубы. Улыбка была лучшим, что имел генерал, – он знал это и часто ею пользовался. – Так что считай, что я отдал тебе этот приказ.

Зак пригубил бренди и неожиданно решил высказать то, что давно накипело.

– Знаете, генерал, – сказал он, стараясь говорить как можно непринужденнее, – я хотел бы сказать вам насчет…

– Нет.

– Сэр?

Батлер снова улыбнулся:

– Я не отошлю вас обратно в ваш кавалерийский полк. Вы нужны мне здесь.

От порыва теплого влажного ветра дверь с силой ударила по стене. Зак попытался закрыть ее, налегая на щеколду.

– Сэр, – произнес он, стараясь справиться с чувствами и говорить ровно. – Армии нужны опытные кавалерийские офицеры. Южане с начала войны ходят кругами вокруг наших войск.

Это было правдой, но другая причина заставляла Зака стремиться в родной полк. Большинство солдат сочло бы большой удачей – и даже Божьей милостью – службу начальником военной полиции в Новом Орлеане. В этом спокойном городе можно было не опасаться кровавых стычек с противником и даже проводить вечера в театре или опере. Но Зак уже давно сроднился с солдатской судьбой и привык к опасности смерти или ранения – от сабельного удара, свистящих пуль или разрыва ядра. Боялся он совсем другого. И чем дольше Зак находился в Новом Орлеане, тем яснее ему становилось, что он должен вернуться в свой полк.

– Наши кавалеристы воюют все лучше, – произнес Батлер и улыбнулся, заметив на лице Зака недовольство.

– При соответствующем обучении они могут воевать отлично.

Батлер наклонил голову.

– Послушайте, майор. Я не сомневаюсь, что вы прекрасный кавалерийский офицер. Но вы также чертовски хороший начальник военной полиции. Вы мне нужны здесь – и чтобы держать этот город под контролем, и чтобы не выли эти гиены в Вашингтоне, которые хотят меня отсюда убрать. Как бы они ни критиковали ваши методы, вы все же офицер из Вест-Пойнта, несколько лет провоевавший на границе. Они это уважают. – Генерал подмигнул. «И они знают, что вы честный офицер», – сказали его странные, ничего не выражающие глаза, хотя Батлер никогда не произнес бы этих слов вслух.

Как и многие генералы армии унионистов, Батлер принадлежал к чисто политическим фигурам, назначенным на столь высокий пост Линкольном. Он был адвокатом и не воевал ни дня, когда Линкольн приколол на его мундир звезду и отправил командовать оторванными от мам парнями. Но вместо геройской гибели на полях сражений Батлер и его солдаты засели в Новом Орлеане, подальше от опасной Миссисипи, и начали дружно обогащаться – особенно командир.

– При всем уважении к вам, сэр, я считаю это только временным назначением, пока я находился на лечении после ранения.

Батлер снова улыбнулся, но на сей раз удивленно:

– Вы думаете, что уже восстановились?

– Да, сэр.

– Но ведь вы проводите по восемнадцать часов в день в седле.

– Для меня это обычное дело.

– А сегодня вы особенно много ездили. Даже моя жена заметила, как вы морщились от боли, когда пришли в столовую.

– Сэр…

Генерал быстро поднялся из кресла.

– Хватит, майор.

Зак с силой сжал челюсти.

– Есть, сэр.

Какое-то время они твердо смотрели друг на друга. Первым отвел глаза Батлер.

– Вот что, налейте себе еще бренди, – сказал он Заку.

– Спасибо, сэр, но я…

Его слова прервал стук в дверь. Генерал громко произнес:

– Кто это?

– Флетчер, сэр. Мне нужен майор Купер. – В дверном проеме показался высокий худощавый капитан с копной спутанных волос и пышными усами. На его полных розовых щеках блестели капельки дождя. С черных сапог на деревянный пол тут же натекли лужицы. Флетчер взглянул на Купера и улыбнулся. Капитан Хэмиш Флетчер знал, какой вопрос привел сюда Зака. И по лицу майора было нетрудно определить, что в переводе ему отказали. – Произошло убийство, – отрапортовал Флетчер.

Зак мгновенно сосредоточился. Он вспомнил прошлые доклады. «Это убийство, сэр…» «Еще одно убийство, сэр…» «Еще одно…» «Еще одно…» Он почувствовал, как сильно сжимается горло. Ему было трудно даже вдохнуть, но за него ответил Батлер. В голосе генерала звучало раздражение.

– Эта городская шушера убивает четыре-пять человек в месяц, – произнес он, поднимая бутыль с бренди. – На прошлой неделе это был ирландец, за неделю до этого – итальянец… или негр, или, может, немец или поляк. Ты прибегал к майору Куперу после каждого происшествия?

– Нет, сэр, – произнес Хэмиш. Его акцент был необычным. Родители Флетчера имели шотландское происхождение, но сам он вырос в Нью-Йорке. – Однако этот случай необычен. Убили креола. – Хэмиш посмотрел на Зака. – Доктора.

Батлер презрительно фыркнул и налил в бокал солидную порцию бренди.

– Креолы слишком высокого мнения о себе.

Хэмиш внимательно смотрел, как Зак допивает остатки бренди. Теперь майор снова держал себя в руках, не позволяя закрасться в сердце постыдному страху. Последнее время это чувство не покидало его, таясь где-то в глубине души. Нет, Батлер прав: в городе надо навести порядок. Но вряд ли в этих убийствах есть что-то особенное, зловещее. Не стоит думать, что все они имеют одну и ту же причину.

– Я пойду. – Зак приложил руку к шляпе. – Где тело?

– На кладбище Святого Людовика, – сказал Хэмиш и, когда Зак повернулся к нему, добавил: – Там, где этот человек был убит.

– Весьма удобно, – произнес Зак, цепляя саблю на пояс и отмечая про себя, что его руки, наконец, перестали дрожать.

Когда лошади несли всадников по сгнившим, поломанным тротуарам Бейсн-стрит, на улице все еще лил дождь.

– Я оставил на кладбище пару кавалеристов, – произнес капитан тоном полицейского – впрочем, перед войной он и работал в нью-йоркской полиции. Заку была не по душе такая профессия. Он никак не мог понять, зачем люди имеют дело с отбросами общества – каждый день, до конца жизни.