Кэндис Проктор - Полуночные признания

Зак сжал челюсти. Батлер начал проводить подобные акции с имуществом жителей Нового Орлеана даже до «Акта о конфискациях» Линкольна. Теперь, когда было дано официальное разрешение, конфискации стали массовым явлением. Благодаря им, генерал приобрел столько фамильного серебра, что его стали называть «ложечный» Батлер.

– Вы никогда не думали, – еле сдерживая эмоции, произнесла мадам де Бове, – что будет с теми детьми и женщинами, которые оказались на улице по вашей вине? Некоторых взяли родственники, но есть и такие, как Мэри Кэхилл, – они спят в парках и других общественных местах. Не знаю, что будет зимой. Я предложила ей одну из моих комнат, но эта гордая женщина отказалась.

Они остановились у расположенного в центре двора фонтана. Эммануэль опустила взгляд на качающиеся на волнах лилии. Зак и сам плохо относился к «Акту о конфискациях».

– Роуз говорила, что вы считаете рабство предосудительным, – произнес он, повернув голову к Эммануэль.

– Оно отвратительно, – с энергией ответила Эммануэль.

– Тогда почему вы поддерживаете конфедератов?

Эммануэль обошла стол и встала напротив майора.

– В Новой Англии, – произнесла она, – дети в пять лет уже работают на фабриках шесть дней в неделю по двенадцать часов и получают несколько пенни. Тем не менее, вы поддерживаете правительство Соединенных Штатов, которое это допускает.

– Эти дети не рабы.

– Но промышленная мощь Севера зависит от их дешевого труда так же, как аграрная экономика Юга от рабов. Обе стороны в этом не правы. Тем не менее, каждый обвиняет другого и ничего не делает у себя.

Зак вспомнил большое мрачное кирпичное строение, которое стояло – и сейчас стоит – на окраине его родного городка в Род-Айленде. Каждый день перед рассветом за воротами фабрики исчезали дети со впавшими глазами, бледные от нехватки солнечных лучей. Обычно они жили недолго. Те немногие, которые дотягивали до зрелого возраста, вынуждены были впоследствии посылать на фабрику своих детей.

– Но здесь больше рабства, чем эксплуатации труда, – мягко произнес он, – и вы знаете это.

– Да, – ответила она.

– И вы думаете, что свобода для миллионов не стоит того, чтобы за это бороться?

– Бороться? Да. Но нельзя убивать из-за нее. Ничто не может оправдать войну. – Она развела руками. – Посмотрите вокруг. Загляните в ту комнату, полную плачущих детей и скорбящих женщин. Поднимитесь наверх и посмотрите на изувеченные тела. Сходите на любое кладбище здесь, на Юге, или у вас, на Севере. Война не решает проблемы, месье, она создает их.

– Так выдумаете, рабство должно сохраняться? Только потому, что война против него требует много жертв?

Эммануэль возразила:

– Война началась не из-за рабства. Если бы дело было в этом, президент Линкольн подписал бы закон, освобождающий всех рабов. Мы воюем уже год, а освобождения так и не произошло.

– Но это будет.

На лице Эммануэль появилось выражение глубокой усталости.

– Через пять лет, может, через десять. Рабство исчезает повсюду. Одно государство за другим отменяют его. Но эта война… злоба, ненависть, вражда будут ощущаться на протяжении сотен лет.

Она замолчала. Наступила пауза, которую нарушал только плеск фонтана. Оба они чувствовали, как глубоко трогает их обоих эта тема. Где-то заплакал ребенок, и Эммануэль поспешила к больному малышу.

– Вы должны извинить меня, майор, – произнесла она. – Мне надо работать.

Она прошла мимо него к двери, но здесь задержалась, потому что он произнес:

– Вы так и не ответили на мои вопросы.

Эммануэль медленно повернулась.

– Спрашивайте, майор.

– В тот вечер на кладбище, когда был убит Генри Сантер, вы видели кого-то?

– Вы уже задавали этот вопрос.

– Как рассказал кладбищенский сторож, в ту ночь пришли два чернокожих, чтобы починить фамильный склеп своего господина. Вы их не заметили?

Эммануэль отрицательно покачала головой:

– Нет. Это большое кладбище, и склепы достаточно высоки, чтобы спрятать любого человека. – Сложив руки на груди, она подошла ближе. – О чем еще вам хочется узнать, майор?

– Подозреваете ли вы кого-нибудь? – поинтересовался Зак. – Что-нибудь, кроме работы в больнице, объединяло Клер Ла Туш и Генри Сантера? Может, это не имело особого значения, просто было совпадением, вроде рождения в один день или обоюдного интереса к опере?

Нахмурив лоб, Эммануэль задумалась, но потом отрицательно покачала головой:

– Прошу меня извинить. Мне ничего не приходит на ум. Вы говорили с ее родителями?

– Вчера вечером. Вы знаете, что мать Клер подозревает вас в смерти дочери?

– Меня?

– Она считает, что, если бы не вы, Клер никогда бы не стала работать в больнице.

Эммануэль утомленно вытерла лоб рукой. Она слишком много работала последнее время, и это начало сказываться.

– Мадам Ла Туш плохо знала свою дочь.

– Вот как?

– Я понимаю ход ее мыслей. Ею движет гнев и горе. Она находится под влиянием традиционных для нашего общества предрассудков. – Эммануэль помолчала. – Вы понимаете, о чем я говорю?

– Я читал Мэри Уолстонкрафт и Джона Стюарта Милля. – Зак улыбнулся, видя, как округлились ее глаза. – Это вас удивляет, не так ли? – Он наклонился к ней. – А вы не думали, что и вы не свободны от некоторых предубеждений, мадам де Бове?

– Вы хотите сказать о том, что я против мужчин в военной форме? Особенно в синей?

– Только против мужчин.

Какое-то время она задумчиво глядела на него. Ее дыхание стало частым и глубоким. Зак подумал, что услышит возражения на свои слова, но Эммануэль всего лишь произнесла:

– Ваш военный доктор уже закончил вскрытие?

Зак отрицательно покачал головой. Из дома снова раздался детский крик.

– Пока нет. Но я обещал семье Ла Туш, что тело будет выдано вовремя, чтобы они смогли завтра вечером устроить поминки. – Конечно, оно будет передано в закрытом гробу.

– Вы расскажете мне о результатах вскрытия? – Она помолчала. – Или вы не можете этого, поскольку я под подозрением?

– Я сообщу вам. Знаете, есть то, что объединяет Клер Ла Туш и Генри Сантера, но вы об этом не упоминали.

Эммануэль отрицательно покачала головой:

– О чем вы говорите?

– Филипп. Филипп де Бове. И вы.

Этот день показался ей бесконечным. К вечеру руки просто онемели. Приходилось лечить недоедавших детей и переболевших цингой женщин с впавшими глазами. После работы Эммануэль вместе с Домиником и одним из его друзей отправилась на поезде до Карролтона. Очутившись на покрытой травой равнине, мальчики с радостным смехом побежали вперед. Скоро Доминик запустил в бледно-синее небо ярко-красный воздушный змей. Эммануэль же направилась к вершине дамбы, чтобы посмотреть на домики из сплавного леса, выстроившиеся вдоль берега буро-серой реки.

В лицо ей бил холодный освежающий ветер. Постепенно таял гнев, который Эммануэль накопила за прошедший день, но тревога и лишающий сил страх не исчезали. Свет заходящего солнца отражался в волнах реки. Эммануэль сделала глубокий вдох, думая, как все это замечательно: детский смех, тепло солнечных лучей, величественная красота природы. Но все это бренно и может быть в один миг потеряно – как в случае с Филиппом, затем с Генри, а потом с Клер. От этой мысли на ее глазах выступили слезы. Эммануэль сильнее сжала край шляпы, которую трепал ветер, другая ее рука держала юбку. Она с трудом поборола в себе желание побежать вниз по лужайке и обнять сына, чтобы защитить его от неведомых угроз. Но внезапно она заметила направляющегося к ней всадника – высокого человека в синей офицерской форме; он сидел на коне столь же уверенно и красиво, как плантаторы Луизианы. Повернувшись спиной к ветру, Эммануэль молча смотрела, как массивная кавалерийская лошадь под углом взбирается вверх по склону, направляясь к ней. Всадник на лошади был частью того враждебного мира, вторжение которого каждый день приносило страдания; одного его появления было достаточно для того, чтобы ее сердце быстро и сильно забилось.

– Как вы узнали, где меня найти? – спросила Эммануэль, когда майор подъехал ближе. Откинув голову, она держалась за ленты своей шляпы, поскольку ветер попытался сорвать ее снова.

– Я заезжал на улицу Дюмен, – ответил майор и спрыгнул рядом с ней.

Они побрели по усыпанной раковинами дорожке на самом гребне дамбы. Гнедая лошадь майора ковыляла за ними. Было видно, как Доминик, растянувшись внизу в траве, пытается развязать узел на шнуре воздушного змея.

– Вы получили результаты вскрытия? – тихо спросила Эммануэль.

– Да.

Она бросила на него быстрый косой взгляд.

– И что нашел ваш доктор-янки?

Майор смотрел куда-то вдаль, на красивом мужественном лице невозможно было прочитать его мысли.

– Как вы и предполагали, это оказалась пижма. – Он переложил вожжи в другую руку. – Я поинтересовался, какие женские болезни лечат при помощи пижмы. Доктор ответил – в период месячных. – Майор бросил на нее взгляд. – И очень туманно объяснил, что так избавляются от нежелательного ребенка.

У Эммануэль замерло дыхание.

– Она была беременна?

– Нет. Хотя девицей тоже не была. – Он изучающе посмотрел в ее лицо. – И вы об этом знали, не правда ли?

Эммануэль не стала отрицать, она лишь повернулась в сторону видневшихся далеко внизу трущоб. Заросший сорной травой и ивняком участок земли между урезом воды и дамбой никому не принадлежал. Те, кому негде было жить, сооружали здесь домики на сваях, достаточно высоких, чтобы уберечь от ежегодного наводнения. Немногочисленная живность – куры и свиньи – бродила среди раскидистых ивовых кустов. Но Эммануэль всегда думала, что с порога этих домишек открывается очень красивый вид на реку.

– Вы знаете имя человека, с которым она встречалась? – спросил майор.

– Она не обсуждала со мной личные дела. – Это была святая ложь, призванная скрыть постыдную правду. Эммануэль подставила лицо лучам заходящего солнца и двинулась дальше. Раковины скрипели под ее ногами. Здесь, у реки, ветер был холоднее.

– Конечно, вы не знаете, кто хотел смерти мисс Ла Туш? – произнес майор, стараясь не отстать.

– Нет.

– Когда прошлым вечером я разговаривал с ее семьей, мне говорили, что она девственница. Они либо не знали правды, либо стыдились ее говорить. Или очень боялись.

– Боялись? – Эммануэль резко повернулась к нему. – Вы считаете, что они могли убить Клер только по этой причине?

– Такое случается, когда молодая женщина может навлечь позор на всю семью – старинную, гордую и очень респектабельную. Похоже на то, что мисс Ла Туш была очень смелой в своей сексуальной жизни. Доктор, который делал вскрытие, считает, что она делала кое-что… Ну, оставим это. Скажу только, что в борделях мужчины дают за это дополнительную плату.

Поняв, что он имеет в виду, Эммануэль покраснела.

– Я не столь наивна, майор, и понимаю, о чем вы говорите.

В глубине его опасно-темных глаз что-то блеснуло.

– Для некоторых людей – к примеру, очень гордого отца или разъяренных братьев Клер – это может быть достаточным основанием для убийства.

– Нет. Только не Антуан, – торопливо произнесла Эммануэль и тут же пожалела о своей поспешности, заметив на лице майора интерес.

– Какими были ее отношения с Генри Сантером?

– Я не думаю, что у нее была связь с Генри. – Она энергично покачала головой.

– Почему вы так уверены?

– Боже! Он был совсем старик!

Майор бросил на нее косой взгляд, на его губах появилась холодная улыбка.

– Такие вещи случались.

– Генри – честный человек. Он никогда бы не соблазнил женщину, которая годится ему во внучки.

– Клер Ла Туш была очень красивой и молодой.

– Нет, – произнесла она снова. – Вы не понимаете. В жизни Генри была только одна женщина. Его жена. Может, она и умерла тринадцать лет назад, но он до конца оставался преданным ей. Кроме того… – Шум заставил ее поднять голову. Красный змей Доминика то нырял вниз под порывом ветра, то снова взмывал в синее небо. – Генри Клер даже не нравилась. Он был признателен ей за то, что она делала в больнице, но он… – она помолчала, подбирая слово, – не одобрял ее.

– Он догадывался, что она принимала настойку опия?

Эммануэль вскинула брови.

– Армейский доктор считает, что она принимала это средство регулярно. И не убеждайте меня в том, что вы не знали о ее увлечении. Уж вы-то должны были заметить соответствующие признаки.

– Она пользовалась опием больше, чем это разумно, но регулярно. Большинство людей не понимают, насколько эффективным может быть это средство. Я пыталась предостеречь ее, но она только смеялась.

– Вы знаете, где она доставала опий?

Эммануэль отрицательно покачала головой: