Кэндис Проктор - Полуночные признания

– О да… в какой-то мере. Но он также отличался раздражительностью, был нетерпим к мнению других и высокомерен.

– Кто-то мог желать его смерти?

Ярдли откинулся назад.

– Странно, я думал, вы не зададите этот вопрос, майор. Надменный и нетерпеливый человек просто обязан иметь множество врагов, верно?

Зак сделал медленный глоток.

– С кем-нибудь в последнее время он ссорился особенно сильно?

Англичанин широко улыбнулся:

– Я об этом ничего не знаю.

– Вы с ним ладили?

Чашка Ярдли с шумом опустилась на чуть тронутую ржавчиной поверхность стола. Наклонившись вперед, он поднял палец.

– Ну, нет. Вы не повесите этот случай на меня. Я провел прошедшую ночь с моим другом.

На губах Ярдли появилась улыбка – странная, словно нарисованная.

С улицы, которую было видно сквозь дугообразные ворота, доносились шум проезжающих повозок и пронзительные крики уличной торговки: «Свежие дыни! Свежие дыни!»

– Почему вы покинули Англию? – спросил Зак. На лице доктора застыло все то же выражение.

– Мне не нравился климат.

Зак кивнул на пышные кроны деревьев и лежащий под ними богатый перегной.

– Вас не устраивает это?

Англичанин рассмеялся – на сей раз искренне:

– Я вырос в Индии. Жара меня не смущает.

– Но довольно странно, что вы поступили здесь именно во французскую больницу.

– А, вы уже разговаривали с нашей дорогой мадам де Бове, презирающей докторов, которые не учились в Париже или Монпелье. Раз об этом зашла речь, я тоже не сторонник методов, которые использует большая часть докторов-янки. К тому же Сантер не был столь радикальным, как Эммануэль. Она считает, что ртуть – это яд, и полагает, что болезнь порождают разного рода мелкие микроорганизмы, столь крошечные, что их никто не способен разглядеть.

– Микробы, – тихо произнес Зак.

– О Боже! – Англичанин откинулся на стуле и в изумлении взялся за шляпу. – Вы знаете о микробах?

– Я же начальник военной полиции. Одна из моих обязанностей – следить, чтобы город не страдал от летней эпидемии желтой лихорадки.

– И вы думаете, что с этой задачей можно справиться, прокладывая сточные канавы и осушая болота? Нет, нет, я ничего не имею против вас. Хотя с вашим приходом здесь стало заметно скучнее, должен признать, что запахи в городе улучшились.

Зак медленно растянул губы в холодной улыбке.

– И эпидемий больше нет.

Ярдли пренебрежительно махнул рукой:

– Для вас это – счастливое совпадение. Только очень здоровые живут в Новом Орлеане достаточно долго. Сейчас в год здесь умирает до двадцати процентов населения. Как вы думаете, сколько из ваших парней способны пережить полномасштабную эпидемию желтой лихорадки?

– Надеюсь, что все.

Ярдли рассмеялся. Население Нового Орлеана было даже недовольно отсутствием эпидемии в этом году. Все знали, что коренные жители города в отличие от пришельцев лихорадкой почти не страдали. Была надежда, что город избавится от непрошеных хозяев или, по крайней мере, горожане получат удовольствие наблюдать за похоронами янки.

Зак задумчиво провел пальцем по краям кружки.

– Все же почему из всех больниц этого удивительно нездорового города вы решили остановиться именно на этой?

– А, это из-за Филиппа. Филипп был… – запнулся, и Зак поднял на него удивленный взгляд.

Чуть подумав, англичанин продолжил: – Филипп – мой большой друг.

– А Генри Сантер?

Зак посмотрел прямо в глаза доктору, и тот выдержал этот взгляд.

– Мы были коллегами, но не друзьями. Честно говоря, я и представить себе не могу, кто хотел убить его и почему. Он всегда казался открытым, простым человеком. Если у него и были секреты, он хранил их очень хорошо.

Зак поднялся, чугунные ножки стула скрипнули на камнях неровной мощеной дорожки. Он отвернулся, но англичанин его внезапно окликнул:

– Что в этом деле такого, господин начальник военной полиции? Почему вас так интересует, по какой причине один старый доктор-креол отправился в могилу на год-два раньше, чем следовало?

– Убийство произошло во время моего дежурства.

– Но зачем заниматься этим столь скрупулезно? – спросил доктор.

Зак знал, что Ярдли вовсе не интересует ответ на этот вопрос, и направился прочь, к темному затхлому кирпичному туннелю, который представлял из себя ворота. До него донесся голос англичанина:

– Жаль, что вы увидели доктора только после смерти, майор. Вы бы с ним прекрасно поладили.

Эммануэль стояла на пороге комнаты, которая была спальней ее мужа на протяжении десяти лет их супружества.

Это была «гарсоньер» – «мальчиковая» маленькая комната, выходящая окнами на кухонное крыло дома, которое построили рядом с основным зданием, а не как обычно – сзади; два здания соединялись галереей. В Новом Орлеане в подобные комнаты переселялись мальчики по достижении ими тринадцати-четырнадцатилетнего возраста, так, чтобы они могли по вечерам приходить и уходить, когда пожелают. Люди считали, что Филипп спал в этой комнате, только когда боялся разбудить Эммануэль, которая нередко поздно возвращалась домой из больницы. На самом деле Филипп ночевал в этой комнате всегда, когда был дома.

После смерти Филиппа Эммануэль была здесь только однажды, с Роуз, чтобы забрать несколько вещей, которые хотела сохранить для Доминика. Другие вещи Филиппа оставались на своих местах. Придя сейчас, она замерла на пороге, словно почувствовав присутствие мужа. Его хлыст лежал там, куда Филипп небрежно бросил его, – на бюро за трубкой. Маленькая коричневая книга в кожаном переплете лежала на полу рядом с кроватью. Казалось, даже запах Филиппа едва уловимо ощущался в воздухе. Эммануэль стоило большого труда сделать шаг вперед. Хотя Филипп был мертв, она никак не могла избавиться от ощущения, что вторгается в чужое жилище. Но ей обязательно нужно было здесь кое-что найти.

Эммануэль заставила себя преодолеть короткий путь до большого старого шкафа из кедра, где Филипп хранил свои личные вещи, и, уже не колеблясь, повернула ключ в замке. Широкие дверцы скрипнули и распахнулись. Здесь запах Филиппа смешивался с едким привкусом гашиша, ветивера[2] и пыли.

Эммануэль точно знала, что ищет, поскольку уже видела это на нижней полке шкафа, перебирая вещи Филиппа после его смерти. Это был дубовый ящик, примерно восемнадцати футов в длину и ширину. В нем находился «набор для убийства вампиров» – бутыль со святой водой, деревянный крест и маленький арбалет вместе с четырьмя миниатюрными стрелами с серебряными наконечниками. Это было что-то вроде игрушки, весьма забавлявшей Филиппа, которую ему подарил брат Клер, Антуан Ла Туш.

Теперь на месте арбалета остался лишь отпечаток в пыли.

Затаив дыхание, Эммануэль опустилась на вязаный мат, который летом специально стелили на пол из кипарисовых досок. Ее охватил такой ужас, словно на нее налетел ревущий и оглушающий порыв ветра. У Эммануэль пересохли губы. В следующий миг она вспомнила о Доминике, который гостил у деда в его величественном особняке на Эспланад-авеню, но не могла сдвинуться с места и сидела, держась за край ящика.

Скрип половиц в галерее заставил ее поднять голову. В единственном маленьком окне мелькнула тень, и на пороге двери появилась знакомая фигура.

– Роуз! – Эммануэль поспешно поднялась, внимательно глядя на негритянку. – Ты в курсе, что арбалета нет?

Та кивнула:

– Я приходила сюда, как только мне сказали, что именно вынули из груди доктора Сантера.

Эммануэль даже не стала спрашивать, как Роуз узнала об этой маленькой деревянной стреле с серебряным наконечником. Хотя в Новом Орлеане проживало сто семьдесят тысяч жителей, по сути, он оставался маленьким городком.

– Сколько людей, как ты думаешь, видели этот дубовый ящик? – спросила Роуз.

Эммануэль отбросила волосы со лба и с удивлением обнаружила, что пропотела насквозь.

– Филиппу очень нравился арбалет. Он мог показать его кому угодно.

И для каждого, кто хорошо знал Филиппа, подумала она, не было тайной и место хранения арбалета.

Женщины молча переглянулись. Они обе понимали, какой страшный вывод следует из их открытия. Тот, кто поджидал Эммануэль и доктора на кладбище, до этого тайно побывал в комнате Филиппа и взял отсюда смертоносное оружие.

– У тебя больше неприятностей, чем ты думаешь, – произнесла Роуз, когда Эммануэль закрыла дверцы шкафа и повернула ключ. – Через дорогу на улице стоит майор. Он смотрит на дом так, словно знает, что здесь что-то скрывают.

Подобрав юбки, Эммануэль побежала по открытой деревянной галерее к двери Доминика, затем резко остановилась около своей комнаты, находящейся в передней части здания. Тяжелые бархатные шторы зеленого цвета были опущены, защищая помещение от солнечных лучей; только небольшую щель прикрывали длинные кружевные занавески. Выглядывая на улицу, Эммануэль постаралась не коснуться их рукой.

Зак Купер стоял на кирпичной мостовой на противоположном тротуаре, прислонившись плечом к столбу и сложив руки на груди. Его шляпа была низко надвинута на глаза.

– Мой Бог! – выдохнула Эммануэль чуть слышно, словно боясь, что майор ее услышит. – Это тот, о котором я тебе говорила, – начальник военной полиции.

– Хм, – задумчиво произнесла Роуз и внимательно поглядела на майора. – Он кажется мне привлекательным, но опасным. – Она повернулась к Эммануэль. Та отошла от окна, чтобы взять черные траурные перчатки и шляпу с кушетки. – Ты собираешься рассказать ему о «наборе для убийства вампиров» Филиппа?

– Что конкретно я могу сообщить ему? Что орудие убийства было подарено моему любимому мужу одним из его лучших друзей? – Эммануэль надела шляпу на стянутые в узел волосы, но на сей раз не стала завязывать ленты. – Они повесят и Антуана Ла Туша, и меня, и мы вряд ли сможем что-нибудь сказать в свое оправдание.

Натягивая перчатки, Эммануэль направилась в коридор. Роуз двинулась следом, но перед лестницей внезапно остановилась.

– А ты не думаешь, – выпрямившись и уперев руки в бока, как делала всегда, когда была очень взволнована, произнесла Роуз, – что ошибаешься относительно этого янки? Возможно, ты поможешь ему поймать настоящего убийцу? Кого-то, кто был в этом самом доме, когда ты мирно спала в своей кровати, как и твой ребенок.

Остановившись внизу лестницы, Эммануэль посмотрела на взволнованную негритянку.

– Я буду запирать на ночь двери, – произнесла она и вышла на залитую солнцем полуденную горячую улицу.

Зак стоял на месте, не двигаясь навстречу мадам де Бове. Ветер развевал ее траурную черную юбку. Остановившись около майора, Эммануэль подняла голову; солнце светило ей прямо в глаза. Она казалась бледной, черты лица словно утончились. Зака это удивило и заинтересовало. Не так легко было испугать эту невысокую женщину с таинственными, опасными и зачаровывающими темными глазами.

– Что вы делаете здесь, у моего дома? – требовательно произнесла Эммануэль.

Он медленно выпрямился, на лице появилась холодная неестественная улыбка. Эта леди определенно имела над ним власть.

– Сегодня днем вы с сыном собирались посетить деда, не так ли?

– Да, и уже опаздываем.

– Мы можем поговорить по пути. – Он сделал шаг с мостовой на дорогу.

Мимо с неимоверным грохотом пролетела деревянная повозка. Какое-то мгновение Эммануэль смотрела на майора, борясь с желанием выдохнуть: «Я не хочу идти с вами, месье!» – но ей удалось себя перебороть. Она была женщиной с сильной волей, мадам де Бове, и умела держать свои чувства под контролем.

Не произнеся ни слова, она повернулась и направилась к углу улицы Шартр. Эммануэль ни разу не оглянулась на майора – ее не интересовало, последует он за ней или нет. Где-то вдали церковный колокол начал созывать прихожан на вечернюю службу. Низкие ровные звуки поплыли над старинным городом.

– Если вы знали, что меня дома нет, – спросила Эммануэль, не оборачиваясь, – то почему вы здесь?

– Чтобы поговорить с вашими слугами.

Она замедлила ход.

– Роуз сейчас дома, вы можете ее повидать.

Зак отрицательно покачал головой:

– Позже. Понимаете, после разговора в больнице у меня возникли кое-какие вопросы.

– К примеру?

– Почему вы бросили Генри Сантера, когда его ранили? Любая другая женщина осталась бы помочь. Но не вы.

Они двигались вдоль улицы Шартр по направлению к Эспланад-авеню. По сторонам высились узкие дома, их замысловатые фасады выцвели под ярким солнцем. Воздух был горячим и влажным. Из темных арочных ворот ремесленных мастерских доносились различные звуки. Иногда можно было уловить запах горячего крахмала от отутюженного белья, сладкий, влекущий аромат свежеиспеченных кондитерских изделий, резкий привкус эля из кабаре, которыми была полна старая часть города даже на самых лучших своих улицах. Изредка доносился звон закрываемых ставень.