Кэндис Проктор - Полуночные признания

Когда майор уже решил, что его вопрос останется без ответа, Эммануэль отрывисто произнесла низким голосом:

– Он уже был мертвым и не дышал. Я ничего не смогла бы сделать для него. Он приказал мне бежать, и я последовала его совету. Сейчас мне стыдно за это. – Они остановились на углу, пропуская извозчика, который поворачивал с улицы Урсулин на улицу Шартр. – Как вы думаете, Сантера могли убить по ошибке? – Эммануэль пыталась говорить как можно непринужденнее.

– Вы хотите сказать, что убийца целился в вас? – уточнил Зак.

Эммануэль резко остановилась перед большой лужей. Майор сумел удержать ее за локоть.

Он заметил, что его собеседница буквально побелела, в ее глазах читался испуг.

– У меня нет врагов, месье, – тихо произнесла она дрогнувшим голосом.

Майор пристально посмотрел на нее. Он думал, что у нее карие глаза, но сейчас увидел, что на самом деле они зеленые. Это была таинственная зелень первобытного леса или глубокого океана в пасмурный день.

– Каждый человек имеет недоброжелателей. Вы сами сказали это.

Она сделала быстрый вдох.

– Я не знаю кого-либо, кто хотел бы, чтобы я умерла.

Внезапно Зак понял, что они стоят очень близко друг к другу. Он отпустил ее локоть и шагнул в сторону.

– И все-таки кто-то, очевидно, желает этого.

Майор сам сомневался в своих предположениях. Не все жертвы были знакомы со своими убийцами. Одних убивали по самым разным мотивам, других – просто из-за садистских наклонностей.

«В чем дело, капитан? – словно услышал он голос из прошлого. – Ты еще ничего не понял? Тебе нужна какая-то зацепка?»

– Месье?

Зак поднял голову и увидел всадника на лошади, который окликнул его.

– Эй! Куда вы идете?

Уступив дорогу, они молча двинулись в тень растущих вдоль Эспланад-авеню вязов и сикомор. Вскоре Эммануэль снова остановилась. Ее внимание привлекло извещение в черной рамке, которое трепало ветром на фонарном столбе.

– Вы уже разрешили забрать тело Генри Сантера? – произнесла Эммануэль.

Он помолчал.

– Не вижу необходимости в том, чтобы запрещать это.

– Вскрытие стали делать сравнительно недавно, и не все относятся к нему одобрительно.

– Особенно в такой жаре.

Эммануэль кивнула. Снова налетел горячий бриз, взметнув длинные черные ленты ее траурной шляпки.

Майор бросил мимолетный взгляд на Эммануэль. Мягкий изгиб ее лица и соблазнительные длинные густые ресницы пробудили в нем смутное беспокойство. Эта женщина была столь же чуждой ему, как и весь этот Новый Орлеан с его амулетами вуду, балами квартеронов, высокими, как обрывы, стенами дворов, над которыми виднелись кроны жимолости и ивы, с маскарадами вдень «Марди-Гра»[3], могучими дубами – и смертностью, которая вдвое превышала аналогичный показатель в самом неблагополучном городе Америки. Эммануэль де Бове чем-то напоминала этот город – она была красива, смугла и опасна. Он уже знал, что Эммануэль что-то от него скрывает и, может, даже несет ответственность за смерть седовласого старика, которого Зак нашел распластанным в луже крови на ступеньках семейного склепа. Тем не менее он не мог не восхищаться ею. Эта женщина влекла и рождала в нем желание – весьма неуместное в данных обстоятельствах.

Эммануэль свернула с Эспланад-авеню к реке и зашагала быстрее.

– Есть еще одна вещь, которая меня удивляет, – внезапно произнес майор, устремляясь следом.

Узкая улица с тесно стоящими домами вела к относительно широкой дороге.

– Что именно, месье? – Она отвернулась, глядя на повозку с мулом, двигающуюся от домов к прибрежной равнине.

– Если вы были так привязаны к Генри Сантеру, в чем пытаетесь меня убедить, то почему не хотите помочь в поисках его убийцы?

Дойдя до зеленой дорожки, что разделяла проезжую часть на две половины, Эммануэль остановилась. Повернувшись, она посмотрела прямо в глаза майору. Ветер трепал ленты ее шляпы и бил ими по руке. Она не станет утверждать, что хочет помогать следствию, – она и впрямь не горит желанием заниматься этим.

– Если бы Генри был убит снайпером-янки на поле боя, помогая раненым, вас бы это вообще не интересовало.

Зак сжал челюсти.

– Но его смерть вызывает много загадок.

Эммануэль покачала головой. Она хотела отвернуться, но майор поймал ее за руку.

– Вы не ответили на мой вопрос.

Эммануэль попробовала высвободиться, но Зак продолжал удерживать ее.

– Не ошибайтесь на этот счет, майор Купер. – Ее глаза враждебно сверкнули. – Генри Сантер заменил для меня отца. Но если вы отправите на виселицу невинного человека, это не вернет доктора к жизни.

Майор отпустил ее руку.

– Почему вы думаете, что тот, кого мы повесим, будет невиновен?

– С того момента, как вы заняли город, вы таки не смогли заработать репутацию сторонников законности и судебного порядка, – произнесла Эммануэль.

И хотя слово «вы» относилось ко всем солдатам-янки, а не к майору персонально, ее слова задели его за живое. К тому же в них была правда.

Рядом остановилась запряженная мулом повозка, и Эммануэль, схватившись за поручень, поспешно поднялась в нее, не давая майору возможности помочь ей. Она не хотела, чтобы он прикоснулся к ней снова.

Зак сделал шаг с тротуара. Эммануэль поняла, что майор не собирается больше следовать за ней, и облегченно вздохнула:

– Вам следует вернуться, чтобы поговорить с Роуз.

Зак медленно растянул губы в улыбке.

– Пожалуй.

– Однако вы напрасно потратите время. Она вам ничего не скажет.

Майор отрицательно покачал головой:

– Люди всегда говорят что-то полезное, даже когда не подозревают об этом. – Он сделал еще шаг назад, его подошвы увязли во влажной траве. – Увидимся завтра утром, мадам.

Повозка рывком двинулась вперед, но майор успел заметить в глазах Эммануэль выражение удивления и опаски.

Роуз не сразу ответила на стук в дверь, а потом приоткрыла ее не больше чем на восемь дюймов.

Роуз была высокой худощавой женщиной с длинной шеей, покатыми плечами и врожденной царственной осанкой. Бледная кожа цвета кофе с молоком говорила о смешанной крови, но все черты лица были африканскими: нос – плоским, губы – полными, а скулы – высокими и широкими.

– Мисс Эммануэль ушла, и вы знаете это, – заявила она, и ее губы враждебно сжались. – Зачем вы вернулись?

Майора удивил ее французский акцент, хотя, подумал он, этого следовало ожидать. Он был знаком со многими неграми из внутренних районов страны, обычно они говорили по-английски более басовито и с местным акцентом. Но эта женщина была креолкой, в ее голосе слышалось явное недружелюбие и более сильное влияние французского, чем у ее госпожи.

Бенджамин Батлер, возможно, за подобный прием приказал бы ее арестовать. Зак же снял фуражку и произнес:

– Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

Женщина поколебалась, но никто в городе – мужчина или женщина, с белой, черной или кофейной кожей – не посмел бы сказать «нет» человеку в синей форме. Пожав плечами, она сделала шаг назад и пошире открыла дверь.

– У меня много дел. Вы говорите, а я буду работать.

Роуз провела майора по проходу во внутренний двор, заполненный горшками с лавром и апельсинами. Под жаровней тлел древесный уголь, над огнем в медном котелке варился суп, расточая аромат в горячем воздухе.

– Не знаю, о чем вы хотите спросить меня, – произнесла Роуз, помешивая суп длинной деревянной лопаткой. – Я не была знакома с Генри.

– Но вы знаете мадам де Бове. – Зак заметил под переплетенными кронами ивы и жасмина серую, изъеденную непогодой скамью и направился к ней, вспугнув пересмешника. Перелетев на галерею второго этажа, он недовольно чирикнул оттуда.

– Она родилась не здесь, не так ли?

Роуз бросила пристальный взгляд, ее глаза подозрительно сузились. Но, по-видимому, она решила, что ответ не принесет никакого вреда, и поэтому мрачно выдохнула:

– Ее мама и папа приехали сюда из Франции пятнадцать лет назад.

В 1848 году, высчитал Зак, произведя в голове несложный подсчет. По всей Европе тогда прокатились революции. Вряд ли было простым совпадением то, что семья Маре покинула страну именно в этот год. Но вслух Зак произнес:

– Сколько времени вы с ней?

– Я была первой рабыней, которую они купили. Мне было шестнадцать, столько же, сколько мисс Эммануэль. – Роуз очистила трехзубчатую лопатку о край медного горшка. – И с тех пор я с ней постоянно.

Зак почувствовал, что в нем растет раздражение. Вряд ли он сможет узнать здесь что-либо полезное. Трудно понять эту преданность, даже любовь, которую многие рабы чувствуют к своим хозяевам. Заку было неприятно думать, что женщина, к которой он чувствует симпатию, имела в собственности человека, словно какую-то вещь.

– Это ее отец, доктор Маре, подарил вас Эммануэль? – сухо спросил он.

Лопатка с грохотом упала на камни. Уперев руки в бока, Роуз резко повернулась к нему.

– Вы думаете, я рабыня? Ну, тогда я скажу вам, что так же свободна, как и вы. О, одно время я принадлежала цветному господину. Иногда он избивал меня до полусмерти только для того, чтобы показать, что он выше меня по положению. Он решил продать меня на пристани в тот день, когда семья Маре приехала из Франции. Они купили меня прямо там, на берегу, но быстро освободили. И я отработала до цента все, что они заплатили.

Изящным движением она подхватила лопатку и стала вновь помешивать содержимое котелка.

– Вы не знаете мисс Эммануэль, – произнесла Роуз, не глядя на него, – если думаете, что она когда-либо имела рабов. Она и Филипп были единодушны в том, что рабство – это зло.

– Из ваших слов я делаю вывод, что в других вопросах их мнения расходились.

Мулатка бросила на него быстрый взгляд и отвернулась.

– Я не говорила этого. – Она плотно сжала губы.

Зак понял, что вряд ли узнает что-то еще на этот счет. Вздохнув, он закинул ногу на ногу и произнес:

– Расскажите мне о Жаке Маре и его жене.

– Я хочу, чтобы ты поговорил со всеми, кто связан с больницей Сантера, – сказал Зак Хэмишу, когда они обедали в небольшом итальянском кафе около штаба.

Хэмиш поднял лицо от тарелки со спагетти, его глаза стали круглыми, как у совы.

– С каждым?

– Да. Пару человек отправь просмотреть папки на всех пациентов, которые за прошедший год скончались или подверглись ампутации.

– Ты думаешь, что искать надо там? – спросил Хэмиш, доставая из кармана записную' книжку. – Больных, которые могли быть чем-нибудь недовольны?

– Нет, но я хочу, чтобы вы сконцентрировались на людях, с которыми работал Сантер. На таких, как этот англичанин Ярдли. Посмотрите, что можно раскопать насчет него. Он утверждает, что прошлой ночью был с другом. Узнайте, кто этот человек, и постарайтесь найти кого-нибудь, кто мог бы подтвердить, что они были вместе. Англичанин говорит, что он не спорил с Сантером, но у меня есть ощущение, что здесь что-то скрывается.

Кивнув, Хэмиш открыл записную книжку с полотняным переплетом и начал составлять список, царапая бумагу тупым коротким карандашом.

– Затем надо проверить эту молодую женщину, Клер Ла Туш, – продолжил Зак. – Она – добровольный помощник, но, похоже, не очень ладила с Сантером. Может, ты сможешь разузнать, по какой причине.

Хэмиш перестал делать пометки в блокноте.

– А мадам де Бове?

– Я о ней позабочусь.

Хэмиш зашевелил усами и закусил губу.

– Ты не можешь ее подозревать.

Зак протянул руку, чтобы отломить кусок итальянского хлеба, который пекли в этом кафе.

– Почему бы и нет?

– Ну, прежде всего она женщина…

– Ха! Хочешь сказать, что убийства совершают только мужчины?

Хэмиш отрицательно покачал головой:

– Но не такие.

– А какие? Не думаю, что мы знаем мадам де Бове достаточно хорошо. – Зак встал. – Мне нужен список всех, кто приходил на кладбище, и тех, кто не появился там, хотя и должен был бы это сделать. – Этим вечером Заку надо было отправляться к Батлеру, и встреча могла затянуться, поскольку у генерала были далеко идущие планы по передаче конфискованных сахарных плантаций вместе с их чернокожими работниками перекупщикам с Севера.

Хэмиш кивнул и похлопал по записной книжке:

– Я все запишу, не волнуйся. – Зак улыбнулся, и Хэмиш недоуменно насупил брови: – Что в этом смешного?

Но Зак только усмехнулся и направился прочь.

– Возможно, теперь ты будешь разумнее, – произнесла Мари-Тереза де Бове, сидя в кресле и вяло обмахиваясь пальмовым веером в затхлом жарком полуденном воздухе. – Доминик должен уехать с нами в Бо-Ла. По крайней мере, на несколько месяцев.

Эммануэль и мать ее погибшего мужа сидели в задней галерее дома, выстроенного в стиле Ренессанса, но с греческими мотивами. С галереи было хорошо видно, как Доминик и его дед Жан-Ламбер играют с лошадиными подковами на маленькой лужайке. Жан-Ламберу было семьдесят шесть, но, несмотря на возраст, этот худой седовласый человек, приволакивающий ногу после случившегося прошлым маем сердечного приступа, все еще увлекался детской игрой в метание подков.