Высокий и худой, он был одет в серые брюки и в самую странную блузу, которую Димити когда-либо видела, – длинную и свободную, через открытый ворот необычного одеяния виднелась заросшая волосами грудь. Блуза напоминала халат доярки, но была сшита из более грубой и толстой ткани, похожей на льняную. Его волосы, темные, с медным отливом, были густые и волнистые. Расчесанные на прямой пробор, они прикрывали уши, а сзади доставали до ворота. Димити сразу же перестала хлопать, сделала несколько шагов назад и потупилась, как бы желая защититься. Она ожидала, что человек на нее закричит и велит убираться прочь. Бедняжка так привыкла к подобному обращению, что, когда подняла на него взгляд, ее глаза горели от злости. Мужчина слегка отпрянул, а потом улыбнулся:

– Кто это, Делфина?

– Это Мици. Она живет… неподалеку. А это мой папа, – проговорила Делфина, схватив Димити за руку и подведя ближе к отцу.

Тот протянул ей руку. Взрослые никогда не протягивали ей руки. Обескураженная, Мици сделала ответный жест и ощутила его крепкое пожатие. Рука была большая и шершавая, а кожа сухая и с пятнышками краски. Острые костяшки и короткие тупые ногти. Он задержал ее пальцы в своих на какую-то секунду дольше, чем Димити могла вынести, и та отдернула их, метнув в него при этом еще один взгляд. Солнце сияло в его карих глазах, сообщая им богатый яркий оттенок только что очищенных каштанов.

– Чарльз Обри, – представился мужчина, и его голос, плавный и глубокий, прозвучал как отдаленный раскат грома.

– Собираешься пойти поработать? – спросила Делфина.

Он покачал головой:

– Я уже работаю. Зарисовал вас обеих, пока вы играли. Хотите взглянуть? – И хотя именно Делфина сказала «да» и склонилась над альбомом, находящимся в руках отца, Димити показалось, что его слова обращены прежде всего к ней. Рисунок был быстрым, свободным. Фон обозначен лишь в самых общих чертах – просто намеки на землю и небо. Ноги девочек исчезали в высокой траве, изображенной прерывистыми карандашными линиями. Но лица и руки, их глаза казались живыми. Делфина широко улыбнулась, явно довольная.

– Думаю, это замечательно, папа, – проговорила она серьезным, взрослым голосом.

– А что скажешь ты, Мици? Тебе нравится? – спросил он, разворачивая рисунок так, чтобы ей стало лучше видно.

В картинке было что-то странное, возможно даже неправильное. Димити это чувствовала, но не могла понять, в чем дело. Воздух, казалось, наполнял ее легкие слишком быстро, и она не могла толком дышать. Говорить она тоже опасалась, не доверяя своему языку, и понятия не имела, что следовало бы сказать в ответ. Делфина явно не видела в рисунке ничего предосудительного, но, в конце концов, она была дочкой автора. Художник передал форму тела Димити, скрытого под одеждой. Показал солнце, освещающее линию подбородка, и щеки под полупрозрачной завесой волос. Изобразил их так отчетливо, что становилось ясно: он смотрел на них чрезвычайно пристально. Пристальней, чем кто-либо делал это когда-нибудь, ведь она оставалась как бы невидимой для жителей Блэкноула. Димити с отчаянием почувствовала, что выставлена на обозрение. Кровь прилила к щекам, в носу безо всякого предупреждения защипало, а глаза наполнились слезами.

– О, не расстраивайся! Все в порядке, Мици… в самом деле. Папа, тебе следовало сначала спросить у нее разрешения! – сказала Делфина.

Будучи не в состоянии это вынести, Димити быстро повернулась и пошла прочь, вниз по склону холма, в сторону «Дозора». Она пыталась представить себе, что сказала бы Валентина о странном человеке, который ее рисовал. Но даже притом что в этом не было ее вины, на лице матери, представшем перед ее мысленным взором, скривилась усмешка. Все было ясно как день.

– Приходи снова, Мици! Пожалуйста! Он просит прощения! – крикнула ей вдогонку Делфина.

А мужчина добавил:

– Спроси у родителей, не позволят ли они тебе позировать для меня! – Димити проигнорировала их обоих и вернулась домой лишь для того, чтобы увидеть, как дверь распахнулась и в нее вошел кто-то из посетителей. Она не разглядела, кто это был, и не знала, насколько долго он останется, а потому обошла дом и села в хлеву рядом с их старой свиньей Молли, мирясь с неприятным запахом ради ее тепла и дружелюбной компании. Димити размышляла, что может означать слово «позировать» и что для этого потребуется делать. Она думала долго, но так и не нашла ответа, который не заставил бы ее почувствовать себя неловко. Девушка сердито потерла уголки глаз, где застыли слезы, заставлявшие кожу чесаться. Ей неожиданно стало грустно при мысли, что она никогда не вернется в «Литтлкомб» и не увидит Делфину снова.


Ворота, ведущие на Южную ферму, были когда-то белыми, но бульшая часть краски слезла, и обнаружилось старое серое дерево. Обе половинки просели в высокую траву, выросшую вокруг них. День выдался холодный, ветер дул более резкий, чем накануне. Руки мерзли, и Зак, входя во двор фермы, засунул их в карманы. В начале подъездной дорожки висело объявление, сообщающее, что здесь продаются яйца, и, хотя Заку на самом деле они были не нужны, это давало недурной повод явиться без приглашения. Ему хотелось еще раз увидеть неприветливую Ханну Брок, и интерес к ней не объяснялся одним только фактом ее знакомства с Димити Хэтчер. Во дворе было пустынно и тихо. Он подумал, не постучать ли в дверь самого дома, но та выглядела уж больно неприступной и неприветливой. Усадебные постройки стояли по обе стороны двора, залитого бетоном, и Зак направился к ближайшей из них, низкому сооружению под крышей из рифленого железа и с полуразрушенными каменными стенами. Когда он подошел, из темноты донеслись звуки шагов по соломе, и он был встречен взглядами похожих на круглые камешки глаз: шесть светло-коричневых овец забавно сопели, повернув морды в его сторону. От них пованивало чем-то сладким и терпким. Следующий сарай был намного больше. В нем хранились гора сена и древние образцы сельскохозяйственной техники со злобного вида штырями, колесами и прочими частями. Все было ржавым и затянутым паутиной. Ветер завывал через дыру в крыше, и под этим лоскутком голубого неба росли крапива и мокричник, пробивающиеся сквозь заплесневелую солому. Кроме пения ветра до Зака не долетало никаких звуков, и неожиданно для себя он обнаружил, что нервничает. Даже далекое блеяние овец не могло изменить того обстоятельства, что это место ощущалось как мертвое, позабытое, похожее на останки чего-то, что некогда существовало, но затем испустило дух.

– Чем могу быть полезен? – Мужской голос, прозвучавший позади, заставил его подскочить.

– Господи! Да вы меня заикой сделаете! – воскликнул Зак и улыбнулся.

Но человек и не думал ответить ему тем же. Он смотрел на Зака внимательно и изучающе.

– Это частная территория, – предупредил мужчина и махнул рукой в направлении сарая. Он был среднего роста, ниже Зака, но коренастый, косая сажень в плечах. Лицо его с впалыми щеками выглядело потрепанным, но Зак все равно подумал, что мужчина немного младше его самого. Пожалуй, ему было слегка за тридцать. Волосы прямые, черные, из-под челки смотрели черные глаза. Кожа смуглая, причем настолько, что Зак решил бы, что перед ним приезжий – возможно, с берегов Средиземного моря, – даже раньше того, как услышал необычный, гортанный выговор незнакомца.

– Да, знаю. Простите. Я не хотел… Мне просто нужно купить яиц. Они у вас продаются? – спросил Зак, стараясь сохранить присутствие духа перед лицом столь неприкрытой подозрительности. Человек поизучал его еще секунду, затем кивнул и пошел прочь. Зак понял это как приглашение следовать за ним.

Они направились через весь двор к приземистому каменному строению с большой, как у конюшни, деревянной дверью, черной от времени и битумной краски. Когда они вошли, Зак увидел под ногами чисто вымытый мощеный пол, а в дальнем углу импровизированный прилавок, роль которого выполнял стол с толстой бухгалтерской книгой и металлическим ящиком – кассой для хранения денег. Еще там стоял большой картонный лоток для яиц, в котором их было пять штук. Мужчина с досадой взглянул на лоток:

– Есть и еще. Пока не собрали. Сколько нужно?

– Шесть, пожалуйста. Полдюжины, – попросил Зак. Темноглазый мужчина бросил на него равнодушный взгляд, и Зак подавил в себе желание улыбнуться. – Собственно, пяти будет достаточно, – смилостивился он, однако мужчина пожал плечами.

– Сейчас принесу. Ждите, – сказал он и вышел, оставив посетителя одного в помещении, которое раньше, как решил Зак, наверняка являлось конюшней.

Солнце вышло из-за облаков и ярко осветило побеленные стены. На них были повсюду развешаны маленькие картины, самая большая из которых имела не более двенадцати дюймов в ширину и восьми в высоту. Всяческие пейзажи и изображения овец, выполненные пастелью на цветной бумаге разных оттенков. На простых сосновых рамах белели этикетки с ценами, причем весьма умеренными. За самую большэю запрашивалось шестьдесят фунтов. На ней был изображен силуэт породистой овцы на фоне розового заката. Все картины были хороши. Какой-нибудь местный художник, подумал Зак и поймал себя на мысли, что они лучше раскупались бы в маленькой галерее в Суонедже, чем здесь, на ферме, в магазинчике, где сегодня было пять яиц и ни одного покупателя, кроме него.

Он стоял, смотрел на яйца и размышлял о том, кем может являться черноволосый мужчина. Мужем Ханны Брок? Ее сердечным другом? Или работником? Последнее казалось маловероятным – такая ферма едва могла прокормить одного человека. Вопрос о наемном труде отпадал сам собой. Потому оставалось: либо муж, либо сожитель, – и он вдруг понял, что ни один из этих вариантов ему не нравится. Позади раздались шаги. Он повернулся, ожидая увидеть мужчину, но это была Ханна Брок, входящая в конюшню. Она резко остановилась, увидев его, а он постарался как можно небрежнее улыбнуться.

– Доброе утро, – сказал Зак. – Вот мы и опять встретились.

– Да, полагаю, что так, – сухо отозвалась Ханна и прошла к столу-прилавку, после чего открыла гроссбух и заглянула в него рассеянно и хмуро. – Хотите что-нибудь купить?

– Нет-нет. Ваш… то есть… тот человек, который здесь был…

– Илир?

– Да, Илир. Он как раз пошел за яйцами для меня. Собственно, за еще одним, если быть точным. – И он указал на пяток яиц, уже лежащих в лотке.

– Яйца? – Ханна взглянула на него с легкой улыбкой. – А разве вы не питаетесь в пабе?

– Да, конечно. Они для… Они для Димити, – улыбнулся Зак в ответ и стал наблюдать за реакцией хозяйки фермы.

– У Мици на заднем дворе есть полдюжины своих кур. И, насколько мне известно, все они прекрасно несутся.

– Вот как. Что ж, – пожал Зак плечами. Ханна пристально на него смотрела и, по всей видимости, не торопилась что-либо сказать. Наконец Зак не выдержал: – Мици. Значит, вы знаете, кто она такая? – спросил он.

– На основании вашего плохо скрываемого любопытства я предполагаю, что вы об этом знаете тоже, – ответила Ханна.

– Я специалист по Чарльзу Обри. Это значит, что мне много о нем известно. О его работах и о его жизни…

– Вы ничего о нем не знаете в сравнении с тем, что знает Мици, – тихо произнесла Ханна и покачала головой. Она тут же нахмурилась, видимо пожалев о вырвавшихся у нее словах.

– Совершенно верно. Просто невероятно, что до сих пор никто не удосужился взять у нее интервью. Она могла бы многое о нем рассказать… Пролить свет на связанные с ней рисунки…

– Взять у нее интервью? – перебила его Ханна. – Что вы под этим подразумеваете? Взять интервью для чего?

– Я… Видите ли, я пишу о нем книгу. О Чарльзе Обри. – (Ханна скептически приподняла бровь.) – Она должна выйти в связи с открывающейся следующим летом ретроспективной выставкой в Национальной портретной галерее, – произнес он с оттенком вызова в голосе.

– И вы рассказали об этом Мици, и она счастлива, что может вам помочь?

– Вообще-то, я, возможно, и не упомянул о книге. Я просто сказал, что интересуюсь Обри, и ей, кажется, очень хотелось поговорить о нем… – Он замолчал под свирепым взглядом Ханны.

– Собираетесь скоро к ней наведаться, да? Ну, так и я тоже. И если вы не расскажете ей о своей книге, то это сделаю я. Понятно? Это меняет ситуацию в корне, и вы это знаете.

– Конечно я о ней расскажу. Я и так собирался. Послушайте, у вас, похоже, создалось обо мне неверное впечатление. Я вовсе никакой не… – Он помахал руками, подыскивая точное слово.

– Тот, кто сует нос в чужие дела? – подсказала ему Ханна, сложив на груди руки. Однако вновь появившиеся лучи солнечного света, проникшие через окно, ослабили впечатление от этого агрессивного жеста и зажгли в ее темных кудрях рыжеватые огоньки. Она продолжала ждать ответа.

– Понятно. Но я не тот, кто сует нос в чужие дела, или какой-нибудь хищник, желающий ее обмануть. Я подлинный ценитель Обри. Я просто хочу обрести новый взгляд на его жизнь и творчество…