Зак мысленно попытался представить себе Ханну в роли вдовы, но у него ничего не получилось. Вдовы в его представлении были старыми и плаксивыми либо бесстыдными и богатыми.

– У меня, знаете ли, тоже была жена, – сказал он. – Теперь мы в разводе. По правде говоря, она меня бросила. Ее зовут Эйли. У нас есть дочь Элис. Ей сейчас шесть. Хотите, покажу снимок?

Димити рассеянно кивнула, словно предложение ее озадачило, а потому Зак настойчивым движением протянул ей фотографию, которую достал из бумажника. Элис широко улыбалась, а в руке держала облако сахарной ваты размером больше ее головы. Она была так возбуждена, что не могла сделать лицо серьезным. Потом от сладкого у нее разболелась голова, девочка на всех злилась, и остаток дня был испорчен. Но на фотографии ее глаза блестели, и волосы буквально сияли. Счастливица словно излучала радость оттого, что обладает таким чудом, которое можно съесть.

– Она счастлива, ваша девчушка? Ее мать добра к ней? – спросила Димити, и Зак был потрясен, увидев, как от внезапной печали ее лицо стало еще морщинистей, а голос превратился в хриплый.

– Да, с ней Эйли всегда бесподобна. Она обожает Элис.

– А вы?

– Я обожаю ее тоже. Она совершенно очаровательна. Я пытаюсь быть ей хорошим отцом, но насколько мне это удается, покажет время.

– Почему жена от вас ушла?

– Во-первых, она меня разлюбила. А во-вторых, Эйли вдруг увидела во мне множество недостатков.

– Вы не кажетесь мне плохим человеком.

– У Эйли… высокие требования, насколько я понимаю. Сейчас она встретила того, кто соответствует им лучше, чем я, – усмехнулся Зак. – Забавно… Вы знаете, что люди говорят о первом впечатлении? Думаю, в этом крылась наша проблема. То есть моя и Эйли. Мы встретились на выставке рисунков двадцатого века – выставке, на которой я был одним из организаторов. Я был в состоянии долго рассказывать ей, что делает каждую из представленных работ такой потрясающей, а их авторов таким великими. Думаю, я показался очень проницательным, страстным… обходительным, успешно делающим карьеру. Полагаю, с этой высоты я и упал, во всяком случае в глазах Эйли.

Похоже, Димити какое-то время обдумывала услышанное.

– Сердца людей… Сердца других людей наполняются любовью и снова пустеют, подобно тому как в бухте сменяются прилив и отлив. Я никогда этого не понимала. С моим сердцем не происходило никаких изменений. Оно наполнилось и оставалось полным. И остается таким. Даже сейчас, – сказала она гневно.

– Да, и мое тоже было полным еще долгое время после того, как жена ушла. Было такое чувство, что наступил конец света, – грустно улыбнулся Зак. – Внезапно пропал смысл всего, чем я занимался, что хотел предпринять. Понимаете?

– Да. Понимаю, – напряженно кивнула Димити.

Зак пожал плечами:

– Но постепенно все… прошло, как мне кажется. Это состояние длится, пока вы только хотите, чтобы все поменялось, но ничего для этого не делаете. Нужно поменяться самому. А затем двигаться дальше.

– И вы двигаетесь?

– Дальше? Я не уверен. Пытаюсь, но, кажется, проще сказать, чем сделать. Отчасти потому-то я сейчас здесь… в Блэкноуле. Собственно, я давно хотел вам сказать, что пишу книгу о Чарльзе Обри.

Взволнованная Димити смотрела на него, в ее глазах был страх.

– Я не… не стану писать в ней ничего, на что вы не дадите согласия, обещаю. Я просто хочу написать о нем правду…

– Правду? Правду? Что вы имеете в виду? – Димити с усилием поднялась из кресла и встала перед ним, переминаясь с ноги на ногу. Она была напугана.

– Нет… пожалуйста. Послушайте. Я не хочу вторгаться в вашу память о нем. Клянусь. И даже если во время нашего разговора вы расскажете о нем какие-то вещи, но не захотите, чтобы я о них упоминал, то так и будет, я обещаю, – сказал он твердо.

– Тогда для чего все это? Чего вы от меня хотите? – спросила она.

Зак тщательно обдумал свой ответ и произнес:

– Я хочу понятьего. Похоже, никто его по-настоящему не понимает. Просто имя, которое у всех на устах, произведения, которые все видели. Вот вы его понимали, Димити. Понимали и любили. Даже если я не напишу в результате наших бесед о нем ничего особенного, вы все равно поможете мне его понять. Прошу вас рассказать о Чарльзе, которого знали. Я не сомневаюсь, что вы это можете. – Наступила пауза, во время которой Димити играла с кончиками своих волос. Затем она снова села.

– Я знала его лучше, чем кто бы то ни было, – проговорила она наконец.

– Конечно, – сказал Зак с облегчением.

– Можно взглянуть на рисунок? Ну, тот, который вы прикладывали к окну? – Она покраснела, словно извиняясь. Наверное, за то, что неправильно повела себя, проигнорировав его, когда он с такой невоспитанностью пытался проникнуть в ее дом.

Зак улыбнулся:

– Прошу меня простить за тот раз. Мне так не терпелось поговорить с вами, что я совершенно забыл о правилах приличия. Вот он, здесь. Рисунок принадлежит коллекционеру, который живет в Ньюкастле, – он одолжил его галерее для выставки. – Зак вытащил журнал и передал его Димити.

Она пристально посмотрела на репродукцию, провела пальцами по глянцевой бумаге и тихонько вздохнула.

– Делфина, – прошептала она.

– Вы ее помните? – настороженно спросил Зак, и Димити метнула на него испепеляющий взгляд. – Да, конечно… прошу меня извинить.

– Она была такая милая девочка. До нее у меня вообще не было подруг. Я имею в виду настоящих. Когда Делфина и ее семья приехали сюда в первый раз, они были такие городские! Не привыкли к грязи на обуви. Но Делфина менялась. Мне кажется, ей немного хотелось стать такой, как я, – менее домашней. Научиться готовить, пролезать через живые изгороди. Думаю, мне тоже хотелось больше на нее походить – она вела себя дружелюбно, с ней было так легко разговаривать. Ее очень любили в семье. И она столько всего знала! Я считала ее самым умным человеком из всех известных мне людей. Даже потом, когда она уехала в школу и стала больше интересоваться модой, мальчиками и посещениями кино… она оставалась моей лучшей подругой. Писала мне зимой, когда они здесь не жили. Рассказывала то об учителе, то о мальчике, то о ссоре с какой-нибудь девочкой… Впоследствии мне очень ее не хватало, очень не хватало.

– Впоследствии? Вы знаете, что случилось с Делфиной? Ею как будто перестали интересоваться, хотя и раньше она никогда не была в центре внимания. Обри всегда старался защитить свою семью от посторонних. Но во всех книгах, посвященных этому художнику, о жизни Делфины после смерти отца вообще не упоминается… – Зак смотрел на Димити. Ее взгляд словно был устремлен на что-то, чего он не мог видеть, губы едва заметно шевелились, будто какие-то слова хотели сорваться с них, но не обладали для этого достаточной силой. В какой-то миг на ее лице мелькнуло такое выражение, словно она увидела нечто страшное. – Димити, вы знаете, что с ней случилось? – осторожно повторил вопрос Зак.

– Делфина… она… Нет, – прозвучал наконец ответ. – Нет, не знаю. – Ее голос был нерешительным, но, когда старая женщина моргнула и посмотрела на журнал, мимолетная улыбка осветила лицо еще раз. У Зака возникло подозрение, что она говорит неправду.

– Вы позволите? – Он взял у нее журнал и перелистнул вперед несколько страниц, открыв его на первом портрете Денниса, который всплыл на аукционе примерно шесть лет назад. – А как насчет этого рисунка? Проставленная на нем дата позволяет предположить, что он создан здесь, в Блэкноуле. Вы знали этого человека, Денниса? И вообще, вы помните его?

Зак снова передал журнал своей собеседнице. Она взяла его, но неохотно, едва взглянув на иллюстрацию. На ее щеках появились два красных пятна, которые начали расти и наконец затронули шею. Был ли это румянец вины, гнева или стыда, Зак определить не мог… Она сделала быстрый, неглубокий вдох, потом еще один.

– Нет, – резко сказала она. Ее отчетливо слышное дыхание стало частым, грудь высоко вздымалась, а пальцы немного тряслись, пока она перелистывала журнал в обратную сторону, к рисунку, на котором были изображены она и Делфина. – Нет, я никогда его не знала.

Опасаясь, что Димити вообще может прервать разговор, Зак позволил ей вернуться к предыдущей иллюстрации, не задавая больше вопросов ни о Деннисе, ни о Делфине. Зак понимал, что не меньше, чем о самом Обри, ему хочется узнать о Делфине, той девочке, в тайну души которой он так долго пытался проникнуть, разглядывая висевший в его галерее портрет, – но отдавал себе отчет в том, что с этим необходимо повременить. Этого вопроса следовало касаться с осторожностью. Сейчас же он был счастлив сидеть и слушать, как Димити рассказывает о первой встрече с семьей Обри, о том, как стала регулярно посещать коттедж, который они сняли летом 1937 года, и о своих стараниях как можно дольше скрывать это знакомство от матери.

– Вы хотите сказать, ваша мать не одобрила бы его? Я знаю, что некоторые жители деревни считали образ жизни Обри слишком свободным… – сказал Зак и тут же об этом пожалел.

Димити недовольно покосилась на своего слушателя, когда тот ее перебил, и умолкла на несколько мгновений для того, чтобы переварить его слова, в некотором роде явно несправедливые. В конце концов она проигнорировала вопрос и продолжила рассказывать.


Во второй раз Димити повстречалась с ними через четыре дня. Она разрывалась между желанием вернуться в «Литтлкомб», чтобы снова увидеть Делфину, и чувством неуверенности, граничащим со страхом. Она боялась, что не поймет этих людей, станет вести себя неподобающе, и ее пугало, чту может сказать Валентина, если узнает о рисунке. Тот набросок, казалось, забрал частичку души, навсегда заключив ее в себе. В четырнадцать тело Димити уже становилось девичьим. У нее появились груди, которые еще росли, и они были всегда покрыты синяками. Валентина время от времени щипала дочь за них и при этом усмехалась, радуясь непонятно чему. От этой необычной для нее боли у Димити сосало под ложечкой. Ее бедра стали шире, и это произошло так быстро, что на коже появились розоватые отметины, которые потом побледнели и превратились в едва заметные серебристые полоски. При ходьбе бедра покачивались, что замедляло ее быструю походку, так что некоторые люди, которые прежде отворачивались от нее, когда она входила в деревню, теперь, наоборот, глядели ей вслед. Димити находила, что в каком-то смысле это еще хуже. Она оказалась не готова к тому, чтобы на нее смотрели так, как посетители «Дозора» глазеют на мать, когда приходят туда с зализанными волосами и в торопливо натянутых башмаках, зашнурованных кое-как, с явным намерением поскорее их сбросить.

Димити ходила на широкий пляж, протянувшийся вдоль берега к востоку от Блэкноула, кружным путем, потому что у тропы, идущей вдоль утесов, вечно околачивались мальчишки. Они по-прежнему бросали в нее всем, что попадалось под руку, и обзывали, но теперь еще и делали непристойные предложения. Они хватали ее, пытались задрать юбку или блузку, расстегивали свои брюки и развязно размахивали пенисами, иногда висячими, а иногда торчавшими, напоминавшими наставленный на нее указательный палец. Она все еще была выше большинства из них, могла ударить так же сильно, как они, и бежать так же быстро, но отдавала себе отчет в том, что со временем это изменится, и инстинктивно избегала их еще больше, чем прежде. Уилф Кулсон ходил с ними. Он смотрел на нее с расстояния, не махал пенисом и не обзывался, не подначивал остальных. Уилф по-прежнему был худой, как жердь, все еще мальчик, терзаемый воспалением придаточных пазух. Завидев ее, он засовывал руки в карманы и отворачивался, намеренно не обращая внимания, в то время как Димити быстро отходила подальше и исчезала из виду. Потом она вознаграждала его за подобную верность. Приготовляла лекарства для носа или давала средства, которые помогали ему расти. Но больше всего Уилфу хотелось получить от нее поцелуй.

Стоял низкий отлив. Полнолуние только что закончилось, и луна отогнала воду далеко от берега, так что близ него обнажилась узкая полоса коричневатого песка. С ведром на руке Димити шла босиком вдоль кромки воды, ступая как можно осторожней, чтобы не напугать добычу. День выдался безветренный, теплый и солнечный. На мелководье ноги, казалось, светились белым светом, и было приятно ступать по песчаным бугоркам, образованным движением воды. Не было слышно никаких звуков, кроме криков чаек над головой и тихих всплесков от ее ног. Там, где солнце нагревало песок, от него пахло чистотой. Ямки, которые она высматривала, были не более дюйма в ширину. Их выкапывали в песке похожие формой на бритву моллюски, пригодные для еды. Почуяв вибрацию от шагов, они, презрительно брызнув водой, зарывались поглубже в песок, где чувствовали себя в безопасности. В правой руке Димити несла старый, с истончившимся лезвием, разделочный нож, загнутый наподобие крючка. Заметив лунку, она очень осторожно ставила ступни справа и слева от нее, садилась на корточки, быстро засовывала в ямку нож, поворачивала его и выковыривала из песка моллюска прежде, чем тот успевал сбежать. Эти существа, булькая, в отчаянии выпускали из раковин свои «ножки», передвигались с их помощью, пытались найти место, где можно спрятаться и спастись. У нее в ведре их было уже десять штук, когда она услышала приближающихся людей и поняла, что больше в этот день поймать ничего не удастся.