Затем, в один из солнечных дней в середине апреля, с моря подул весенний теплый ветерок, сладкий, как спелая земляника. Димити испытала такое облегчение, что громко рассмеялась, стоя в одиночестве на идущей вдоль утесов тропинке. Она возвращалась из Лалуорта с сумкой, полной салаки, и с бутылкой яблочного уксуса. Море переливалось и оживало, а высокий берег смотрел на него, словно огромное животное, пробуждающееся от глубокой зимней спячки. Димити показалось, что она слышит, как в деревьях и травах бродят и поднимаются соки, напоминающие глубокий вдох перед тем, как лето расцветет в полной красе. Соки забурлили и в жителях Блэкноула, и в обитателях окрестных ферм, что заставило их чаще стучать в дверь коттеджа «Дозор», так что внезапно мать с дочерью оказались на пороге изобилия. Но больше всего Димити соскучилась не по еде и теплу. Даже долгожданное прикосновение солнца не могло заполнить ту пустоту, которая осталась после отъезда семейства Обри. Димити жадно ждала лета потому, что очень хотела, чтобы ее друзья вернулись. Она тосковала по их веселой болтовне, по их ласке, по облаку любви, которое их окружало, по тому миру, в который ей позволили войти и стать его частью. Девушке очень хотелось встретиться с ними, чтобы больше не оставаться невидимой.

5

Димити моргнула и что-то замурлыкала вполголоса. Зак очнулся от задумчивости. Молчание, во время которого Димити рассматривала картину Обри, длилось так долго, что Зак отвлекся. Сначала его внимание привлекли песчинки на полу, сверкающие в лучике солнечного света, затем нежный шум моря, доносящийся из дымохода в сопровождении небольшого эха, потом огромный худой паук. Он сидел тихо, как на гравюре, между балками потолка прямо у него над головой в окружении своих крошечных детенышей, напоминающих крапчатое облако. В руке старая женщина держала листок бумаги, цветную распечатку, которую Зак сделал, попросив разрешения у Пита Мюррея воспользоваться его принтером. Это была репродукция работы маслом, на которой среди поросших мохом руин, окруженных густой растительностью, стояла Мици, вся усеянная пятнами света, отчего казалось, будто она является частью этого леса, частью этого мира, словно некое мифическое существо, слившееся с оттенками окружающей листвы. Над головой виднелась гаргулья, уродливая и не слишком хорошо различимая, однако ее морда напоминала человеческое лицо. Фигурный водосток представлял собой как бы каменное эхо миловидной девушки, стоящей прямо под ним. Губы Димити снова пришли в движение. Поэтому Зак откашлялся и решил заговорить.

– Димити? С вами все в порядке?

– Он сделал много набросков. Там, наверху, у часовни. Это часовня Святого Гавриила. Она заброшена, и ее посещают привидения. Чарльз все никак не мог решить, как мне лучше встать. В течение трех недель мы ходили взад и вперед, туда и сюда. В результате тропинка, ведущая на холм, стала куда лучше утоптанной, чем когда-либо. Однажды я сильно устала стоять долго и неподвижно, да еще вдобавок у меня урчало в животе, потому что в тот день не было времени позавтракать, ведь ему, как он сказал, требовался свет раннего утра. Моя голова закружилась, в ушах зашумело, и прежде, чем я поняла, что происходит, я уже оказалась лежащей на земле, а Чарльз прижимал к себе мою голову, словно самое ценное, что у него есть…

– Вы упали в обморок?

– Да, лишилась чувств. Кажется, он сперва рассердился, что я не стою неподвижно, и лишь через мгновение догадался, что я потеряла сознание!

Она негромко рассмеялась, откинулась на спинку кресла, сцепила руки и подняла их, взмахнув при этом листом бумаги, словно одиноким крылом. Зак улыбнулся и взял в руки блокнот.

– Это было в тысяча девятьсот тридцать восьмом, верно? За год до того, как Обри ушел на войну?

– Да… В том году… Думаю, это было самым счастливым временем в моей жизни… – Конец фразы она произнесла шепотом, а потом и вообще умолкла. Ее глаза, неподвижные и застывшие, на какое-то мгновение вспыхнули. Она уронила распечатку картины, и ее пальцы коснулись длинной косы. Димити стала поглаживать кончики волос. – Чарльз тоже был счастлив. Я это помню. На следующий год я умоляла его не уезжать… Хотелось, чтобы мы всегда оставались так же счастливы…

– Это, наверное, было нелегко… Ведь его семья недавно понесла тяжелую утрату, да еще при таких трагических обстоятельствах. Столько потрясений, – проговорил Зак.

Димити ничего не отвечала, но взгляд старой женщины не был бездумно обращен в прошлое, нет, вместо этого Зак разглядел на ее лице стремительный полет мыслей, сменяющих одна другую. Челюсть слегка отвисла, тонкие губы приоткрылись, она словно подбирала нужные слова.

– Это было… страшное время. Для Чарльза. Для нас всех. Понимаете, он готовился к тому, чтобы от них уйти. Уйти, чтобы остаться со мной. А потом, когда приключилось это несчастье, он почувствовал себя очень виноватым, понимаете?

– Но ведь никто не винил его в случившемся, разве не так?

– Вы ошибаетесь. Некоторые винили. Да, винили. Потому что он был уже зрелый человек, а я так молода. Хотя, пожалуй, молода лишь телом, но не душой. У меня была душа взрослой женщины. Мне всегда так казалось. Даже девочкой я не чувствовала себя ребенком. Думаю, мы остаемся детьми, пока нам это позволяют те, кто нас окружает, а мне этого никто не позволял. Есть поговорка о грехе, порождающем грех. Что посеешь, то и пожнешь.Мне довелось раз услышать, как миссис Лам сказала это Чарльзу в пабе, когда он проходил мимо. Словно своей любовью ко мне тот мог накликать что-нибудь дурное. Например, наказание на свою голову. Но вы же знаете, Чарльз никогда не был женат на Селесте. Так что любовь ко мне вовсе не шла вразрез с его супружеским долгом.

– Никогда бы не подумал, что Чарльза Обри может беспокоить мнение других людей. Кажется, ему было на них наплевать. То есть, я имею в виду, на так называемое общество с его условностями.

При этих словах Димити нахмурилась и посмотрела на свои пальцы, теребящие пряди волос. Зак заметил, что она сделала глубокий вдох, словно для того, чтобы успокоиться.

– Да, он был свободный человек, это верно. Слушал только свое сердце.

– И все же… Меня всегда озадачивало его решение пойти на войну, – сказал Зак. – Помимо того что он был пацифистом, у него имелись моральные обязательства перед людьми, которые в нем нуждались, как вы и Делфина… Вам не известно, почему он принял такое решение? Обри ничего вам не говорил?

Димити словно не могла сообразить, что ему ответить, и молчание в конце концов затянулось. На ее лице отразилась тревога, сходная с отчаянием ребенка, стоящего у доски перед одноклассниками, которому сказано, что ему не позволят сесть, пока уравнение не будет решено.

– Он пошел на войну, потому что… – Слезы блеснули в ее глазах. – Я не знаю почему! Об этом я так никогда и не узнала. Я сделала все, чтобы удержать его здесь, со мной, сделала все, о чем он просил. И все, что я делала, я делала для него. Все. Даже… даже… – Она покачала головой. – Но он был в Лондоне, когда записался в армию. Чарльз ушел на войну из Лондона, не отсюда, поэтому у меня не было возможности его остановить. И… я так и не сказала ей!

– Не сказали кому, Димити?

– Делфине! Я так и не сказала ей, что… что в этом была не ее вина!

– В этом была не ее вина? Димити, я не понял… Так в том, что он ушел на войну, была виновата Делфина?

– Нет! Нет, это была… – Дальше она попыталась сказать что-то сквозь слезы, но слова получилась хриплыми и неразборчивыми.

Зак потянулся к ней и взял за руки:

– Димити, простите, я… я не хотел вас расстраивать, честное слово. – Он сжал ее руки, чтобы отвлечь от грустных мыслей, но Димити сидела, уставившись в пол, и слезы струились по ее морщинистому лицу. Она немного покачивалась взад и вперед, издавая при этом звук, похожий на тихий стон, наполненный такой глубокой печалью, что Зак едва мог его вынести. – Пожалуйста, не плачьте, Димити. Прошу вас. Мне очень жаль. Послушайте, я не понял, какое отношение имеет рассказанное вами к Делфине и к войне. Вы не могли бы мне объяснить?

Постепенно рыдания Димити ослабли, и она затихла.

– Нет, – прохрипела она наконец. – Довольно болтовни. Я… не могу. Не могу больше говорить о том, как он погиб. И я не могу говорить о… о Делфине. – Димити повернула к нему лицо, и он вдруг прочитал на нем боль, вызванную не только горем утраты, но и еще какими-то потаенными душевными переживаниями. Он вздрогнул, сделав это открытие. Здесь было нечто большее, чем простая печаль. Это походило на угрызения совести. – Пожалуйста, уходите. Я не могу с вами беседовать.

– Хорошо, я уйду. И мы с вами больше не станем говорить о войне. Обещаю, – сказал Зак, хотя теперь был уверен, что Димити знает многое про то последнее лето в жизни Чарльза Обри, но не готова все рассказать. – Так я пойду, ведь с вами все в порядке? В следующий раз я не стану задавать вопросы. Вместо этого я отвечу на ваши, не возражаете? Можете спрашивать обо мне или моей семье, а я постараюсь ответить как можно более обстоятельно. Договорились?

Вытирая лицо и постепенно успокаиваясь, Димити смотрела на него, сбитая с толку. В конце концов она кивнула, и Зак сжал ее руки еще раз, а потом наклонился, чтобы поцеловать ее влажные щеки. Снаружи дул сильный ветер, доносящий аромат цветов дрока, смешанный с запахом пыли. Зак сделал глубокий вдох и только теперь, медленно выпуская воздух, понял, как напряжен он был, как не на шутку встревожили его слезы Димити. Зак провел рукой по лицу и покачал головой. Нужно было действовать более тактично, более осторожно, а не лезть ей в душу со своими вопросами. Ведь он спрашивал о случившихся в ее жизни утратах, а не просто о какой-то исторической личности, знаменитом художнике, которого никогда не видел, хотя кровь этого человека, похоже, текла в его жилах. Зак задавался вопросом, сможет ли он снова заговорить о Деннисе, чтобы попробовать узнать, кем являлся этот молодой человек и где может находиться коллекция, из которой его портреты поступали на аукцион. Зак взглянул на часы и удивился тому, что уже так поздно. Они с Ханной договорились о свидании, и поэтому он поспешил в сторону пляжа за Южной фермой, где они должны были встретиться.

Когда Зак до него добрался, Ханна уже была на берегу и стояла на мелководье с закатанными джинсами, обхватив себя руками, чтобы согреться. Она обернулась и одарила его улыбкой.

– Я собиралась поплавать и никак не могла решить, хочу этого или нет. Но теперь мы можем поплавать вместе, чтобы мне не было скучно, – сказала Ханна.

– О, не знаю. Ведь сегодня довольно прохладно, правда?

– От этого море покажется вам только теплее. Поверьте.

– У меня нет полотенца.

– Не надо хныкать.

Она бросила на него взгляд, оценивающий и выжидательный, и Зак внезапно почувствовал, что проходит испытание.

– Ну ладно. Между прочим, я провел последние несколько часов в доме Димити. После этого неплохо прийти в себя.

– Вот как? А что случилось?

– Ничего особенного. Просто… там, похоже, водится много воспоминаний. И не все они счастливые. Разговор с Димити стоит немалого напряжения.

– Да. Думаю, вы правы, – согласилась Ханна.

Они какое-то время шли бок о бок вдоль берега.

– Итак, каким вы находите наш уголок? Не скучаете по ярким огням Бата? – спросила Ханна, убирая волосы от лица.

– Мне здесь нравится. Так спокойно, и я окружен больше природой, чем людьми.

– О! А вы, оказывается, не так привержены культурным ценностям, как я думала.

Она стрельнула в него глазами, и он улыбнулся:

– Я им привержен. Но с тех пор, как я покинул столицу, мне только и приходится делать, что отступать от присущего ей образа жизни. Лондон я теперь ощущаю как… мое прошлое, что ли. Я там учился. Завел семью. Но мне больше не хочется там жить. Особенно после всего, что случилось после того, как я уехал. Вам когда-либо доводилось чувствовать нечто подобное? Я имею в виду нежелание возвращаться в места, которые для вас чересчур много значат?

– Нет. Все важные для меня места находятся здесь.

– Значит, у вас все иначе. А вам никогда не хотелось уехать, покинуть край, где вы росли, и попробовать жить иначе в другом месте?

– Нет. – Ханна помолчала. – Я знаю, что это выглядит старомодным и может показаться простым отсутствием авантюрной жилки. Но некоторые рождаются с крепкими корнями. А потом, куда бы человек ни направился, он по-прежнему остается самим собой. Никто и никогда не может по-настоящему начать новую жизньили сделать что-нибудь вроде этого. Старая жизнь всегда остается с вами. Разве может быть иначе?

– А я постоянно ловлю себя на том, что мне хочется попытаться. Начать все с нуля.