– Теперь, надеюсь, ты понимаешь, почему древние владыки хотели, чтобы после смерти их вечно окружало подобное зрелище? – проговорил он тихо.

Димити кивнула. Внизу под ними, в медине [89], где сгустились наиболее темные тени, уже начинали загораться огоньки. Они блестели, как упавшие с неба звезды.

– В Блэкноуле я даже не представляла себе, что где-то может оказаться подобный город. И мне кажется несправедливым, что все это было здесь, в то время как я даже не подозревала о существовании такого места.

– Существует еще миллион других мест кроме этого, Мици. Чем больше путешествуешь, тем лучше понимаешь, какой огромный мир нас окружает.

– Вы возьмете меня с собой в другие страны, мистер Обри? Когда туда поедете? – Уже в следующий момент после того, как Димити проговорила эти слова, она с трудом могла поверить, что они были произнесены вслух. Чарльз долго ничего не отвечал, и сердце Димити замерло, готовое разорваться.

– Для тебя, Мици, я сделаю все. Кто знает, куда нас приведет жизнь? – проговорил он наконец.

Димити увидела, что Чарльз не отрываясь смотрит на город, а в его глазах отражается свет, идущий от озаренных солнцем зданий. Взгляд был такой далекий и напряженный, словно он пытался увидеть то будущее, которое скрыто от всех. Для тебя, Мици, я сделаю все.Внезапно она ощутила все прозвучавшее в этих словах многообещающее богатство мира. Для тебя, Мици. Они просидели так долгое время, пока небо не потускнело, став бирюзовым, и на его фоне не зажглась розовая полоса. Несколько высоких облачков сверкали серебром и золотом. Неземной запах доносился со всех сторон. Димити осмотрелась и заметила позади себя жасминовый куст, прильнувший к полуразрушенной стене гробницы. Его ветви как раз и источали аромат. Они изогнулись над ними, точно свадебная беседка [90].


Когда Чарльз и Димити, усталые и запыленные, вернулись в риад, наступила уже настоящая ночь. Селеста и ее дочери к тому времени поджидали их во дворе. Элоди и ее мать пристроились, обнявшись, на низком диване, а Делфина сидела на краю фонтана, склонившись над водой, и наблюдала за тем, как струи падают на поверхность. Селеста подняла голову, когда Чарльз с ней поздоровался, и Димити потрясло то, какими красными и припухшими выглядели ее глаза, каким заплаканным оказалось лицо.

– Моя дорогая, что случилось? – спросил Чарльз, подходя ближе и присаживаясь перед Селестой на корточки.

Его слова и поза заставили Димити почувствовать себя несчастной. Она отступила назад, обошла Селесту с Чарльзом и направилась к Делфине, которая так и не подняла на нее взгляд. На полпути к подруге девушка ощутила на себе огненный взгляд Селесты. Димити могла даже не смотреть на ее лицо, чтобы догадаться, какое выражение на нем увидит. То же самое, которое было у Селесты на кухне в «Литтлкомбе», когда она рассматривала портрет Димити.

– Об этом я расскажу позже. Где ты был? Мы тревожились. – Голос Селесты звучал хрипло.

– Просто мы поднимались к гробницам. Я говорил тебе, что собираюсь их посетить и полюбоваться видом…

– И ты взял с собой Мици? Я думала, мы решили ехать к гробницам завтра, все вместе? Делфина тоже хотела…

– Ну, мы сможем поехать снова. И ты возьмешь девочек – в любое время, когда захочешь. А что касается Мици, то, разумеется, я забрал ее с собой. Она и так провела все утро в одиночестве.

– О, я уверена, с Мици ничего бы не случилось. Она вполне в состоянии немного побыть одна, – произнесла Селеста, и по ее голосу чувствовалось, что нервы у нее на пределе. Димити не смела поднять взгляд, а рука сидящей рядом Делфины, которая только что медленно чертила круги на воде, замерла.

– Оставлять ее одну было несправедливо, – осторожно проговорил Чарльз.

– Наши дочери тоже хотели бы провести с тобой немного времени, Чарльз.

– Ты забрала дочерей повидаться с твоими родителями. Неужели весь мир должен затаить дыхание и ждать, когда ты вернешься? – холодно сказал Чарльз.

Повисла долгая пауза. Димити осторожно подняла глаза и увидела, как Чарльз и Селеста зло смотрят друг на друга. Элоди, по-прежнему прижимающаяся к боку матери, выглядела расстроенной и несчастной.

– Девочки, идите наверх, в вашу комнату, – велела Селеста.

Все трое тут же повиновались. Но эхо голосов поднималось в гулком дворе снизу вверх, и Димити постаралась скрыть, что ей хочется подслушать спорящих Селесту и Чарльза. Элоди, словно догадавшись об этом, затянула монотонную песенку про лягушку и повторяла ее снова и снова, так что расслышать слова ее родителей было невозможно. Голос Селесты из тихого стал громким, перейдя с шепота на повышенный тон, и спор закипел, точно бурное море. Делфина перегнулась через перила балкона, словно ей хотелось как можно более отдалиться от всего этого. Димити, поняв, что ей все равно не удастся узнать, что является причиной их раздора, решила присоединиться к подруге. Делфина слегка улыбнулась ей тревожной улыбкой.

– Иногда это у них случается. Но потом они все равно относятся друг к другу с любовью, – сказала она.

– О чем они спорят? Похоже, твоя мама плакала перед нашим приходом.

– Она расстроилась из-за того, что произошло в доме у grandmàre et grandpàre [91].

– А что там случилось?

– Ну… бабушка была очень рада видеть маму. Мы чудесно пообедали. Она берберка, но ты, конечно, об этом знаешь. Но когда пришел дедушка, он…

– Делфина! Ты не обязана ей все рассказывать! – одернула сестру Элоди, оборвав свою песню. В наступившей после ее слов тишине раздались донесшиеся со двора слова Чарльза:

– Ты потеряла голову. Так с тобой происходит всегда, когда ты возвращаешься от родителей!

– Я отдала всеради тебя! – крикнула Селеста.

– А я дал тебе все, чего ты хотела! – возразил Чарльз, и Элоди тут же поспешила возобновить пение.

– Что сделал ее отец? – спросила Димити.

– Он… ну, он француз, и ему уже очень много лет. Иногда мама говорит, что дедушка принадлежит другой эпохе, и это означает, что он очень старомодный. Так что он не желает ее видеть и говорить с ней или с нами, потому что…

– Потому что твои родители не женаты?

– Да.

Обе подруги еще некоторое время молча смотрели на разбросанные здесь и там огоньки города, слушая, как язык Элоди начинает заплетаться и слова песни становятся путаными, все больше напоминая какую-то абракадабру. Голоса во дворе к этому времени стихли, и когда Элоди запнулась в последний раз и замолчала, все трое напрягли слух, готовые услышать малейший шум. Ничего не доносилось до них, и спустя полминуты Делфина выдохнула и расправила плечи.

– Ну вот, закончили, – с облегчением произнесла она тихим голосом.

– Почему они не поженились? – спросила Димити.

– Господи, Мици, нельзя во все совать нос! – воскликнула Элоди, и хотя Димити ничего против этого не возразила, ей все равно хотелось узнать причину.

– Это из-за папы. Он не может, потому что…

– Делфина! Ты знаешь, что тебе не следует этого говорить! – крикнула Элоди.

– Я никому не скажу, – пообещала Димити, но Делфина прикусила губу и покачала головой:

– Не могу сказать, но у него имеется веская причина. Вообще-то, мама, как правило, не обращает на это внимания. А сегодня она просто расстроилась из-за того, как с ней обошелся ее отец. Он… он выгнал маму из дома. Дедушка так разозлился, когда пришел домой и увидел ее там… но и ему приходится несладко, его тоже нужно понять. Это было ужасно. С порога он попросил ее показать руку, и, когда увидел, что на пальце нет обручального кольца, все было кончено. Он велел уйти. Бедная мама! Она так любит своего отца, – проговорила Делфина с каким-то тихим отчаянием.

Димити едва слушала. Мысли бешено проносились в голове, и она пыталась связать воедино все, что было сказано. Димити вспоминала взгляд, который бросила на нее сегодня Селеста во дворе риада, и то, как Элоди не позволила сестре рассказать до конца, почему их отец не женится на Селесте. Димити принялась гадать, какая этому может быть причина, и ответ, который она нашла, пронзил ее чувством светлой радости, похожей на луч восходящего солнца.


На следующий день Селеста пригласила Димити в свою комнату и развязала лежащий на кровати холщовый мешок.

– Эти вещи были моими, когда я росла, – пояснила Селеста. – Я подумала, что они должна прийтись тебе впору, и принесла их вчера из дома родителей… Пока ты здесь, тебе лучше носить это. – Она вынула кое-что из мешка и вручила Димити. Ее глаза больше не выглядели опухшими, но в них по-прежнему читалась грусть. Волосы, обрамляющие лицо, не были расчесаны. – Ну, станешь ты это носить или нет?

– Да, конечно, Селеста. Спасибо, – кратко поблагодарила Димити и скатала данную ей одежду в клубок. Хлопковая материя казалась мягкой и легкой.

– Ну, нечего стоять как столб! Примеряй! – прикрикнула Селеста. На секунду ее глаза наполнились гневом, но его тут же сменила печаль. – Прошу прощения, Мици. Я на тебя не сержусь… Это не твоя вина, что… что ты здесь. Я злюсь на… мужчин. Всех, которых встречала в жизни! На правила, которые они придумывают, чтобы держать нас в узде… Ну, давай. Примеряй обновы. Сперва надевают брюки, вот под эту длинную тунику.

Она помахала рукой Димити и повернулась к холщовому мешку, из которого принялась вынимать одежду и раскладывать ее по кучкам.

Перейдя в свою комнату, Димити с помощью Делфины надела широкие шаровары, подвязывающиеся на поясе тесемкой и застегивающиеся на лодыжках с помощью пуговиц, легкий жилет и длинную открытую тунику с распашными рукавами, которая подпоясывалась широким кушаком. Это одеяние очень походило на те, которые Селеста часто носила в Блэкноуле, но на теле Димити этот наряд казался чужим и непривычным. Она крутанулась на месте и увидела, как вокруг нее взметнулось и стало опадать широкое облако ткани. Одежда была глубокого фиолетового цвета, с вышивкой, идущей вокруг шеи, и такая легкая по сравнению с ее собственной шерстяной юбкой, что Димити едва ощущала на себе ее вес. Она была прекрасней, чем все, что ей когда-либо доводилось носить. Димити сунула ноги в туфли, и Делфина рассмеялась.

– Я выгляжу глупо, да? – спросила Димити.

– Ты выглядишь прелестно, только… тебе нельзя носить с этим такие старые, тяжелые туфли! Они выглядят по-дурацки. На вот, поноси мои сандалии, пока не заведешь собственные. Тогда ты станешь выглядеть как настоящая марокканская леди. Правда, Элоди? – Делфина строго посмотрела на свою маленькую сестру, скривившуюся от ярости, и Димити восприняла это как признак того, что наряд ей идет.

– И вообще, она никакая не марокканка! Это мымарокканки, во всяком случае куда больше, чем она! Яхочу носить марокканскую одежду. Пойду скажу об этом маме! – Элоди топнула ногой и вихрем вылетела из комнаты.

– Сперва подрасти, Элоди! – крикнула Делфина ей вдогонку, а затем взглянула на Димити, и они расхохотались. – Парень, который здесь прислуживает, упадет в обморок, когда увидит тебя в таком наряде, – пообещала Делфина.

Но Димити совершенно не беспокоила судьба этого мальчишки. Она смотрела на яркую одежду на своем теле, и ей хотелось узнать, понравится ли все это Чарльзу.

Ощущая одновременно и волнение, и гордость, Димити спустилась по лестнице и обнаружила, что Чарльз и Селеста поджидают ее на одном из диванов во дворе.

– Ну? Что вы думаете о нашей Мици-марокканке? – спросила Делфина, деликатно подталкивая подругу, чтобы та покружилась. Димити нервно провела руками по яркой ткани – так, чтобы стали видны контуры ее фигуры. Она сразу поняла, что Чарльз одобряет обновку. Его глаза сначала слегка расширились, а затем задумчиво сузились, и, глядя на нее, он наклонил голову набок, так что Димити догадалась: в нем проснулся художник, который готов ее рисовать или писать маслом. Селеста посмотрела на нее пристальным взглядом. Выражение лица было трудно определить, но когда Димити пересекала двор, чтобы сесть рядом с ней, она заметила, что тело Селесты напряжено, ее бьет легкий озноб и даже ноздри немного побледнели.

– Сколько тебе сейчас лет, Мици? – спросила она спокойно.

– Думаю, зимой мне исполнилось шестнадцать.

– Ты не уверена?

– Мама… Мама никогда не говорила точно, в каком году я родилась, но мне вроде бы удалось вычислить свой возраст.

– Ты теперь воистину настоящая женщина, достаточно взрослая, чтобы выйти замуж, – проговорила Селеста все с тем же неестественным спокойствием, которое заставило Димити сильно встревожиться. Поэтому она почувствовала облегчение, когда вечно голодная Элоди вывела всех из оцепенения, призвав отправиться на поиски обеда.


В следующие несколько недель Чарльз много раз делал наброски, на которых изображал Димити, словно в тот момент, когда он увидел ее в марокканском костюме, образы, которые блуждали в его голове, оформились в единое целое. Он рисовал ее акварельными красками, которыми прежде редко пользовался, сидящей у колодца под одними из городских ворот. Вода из него, по местному поверью, обладала целебной силой и могла вылечить любую женщину от болей в спине. Он писал ее маслом, с закатанными рукавами туники, пьющей из пригоршни из богато украшенного изразцами фонтанчика. У гробниц Меринидов, куда они съездили еще раз, с Селестой и девочками, он нарисовал ее наполовину скрытой за разрушающейся стеной, на фоне вида, открывающегося с этого места. Позируя ему, Димити ощущала каждое движение пера, или кисти, или карандаша, как будто это его руки, а не глаза ежесекундно касались ее тела в немом восхищении. От подобной ласки ее пробирала дрожь, и она чувствовала, как холодеет кожа под каждым воображаемым прикосновением его пальцев. Ему пришлось во второй, а затем и в третий раз попросить ее открыть глаза, потому что она бессознательно зажмуривалась, обращая все свое внимание внутрь себя, чтобы сосредоточиться на этом упоительном чувстве.