Обе дамы с воодушевлением принялись спорить, та ли это Гранчинская, которая была представлена Марье Андреевне на балу в Дворянском собрании перед самой войной с турками, или та, которая сбежала с женихом из отчего дома против воли родителей и венчалась в польской церкви. Вера с досадой слушала их перебранку, ожидая, когда же разговор вновь повернётся к незадачливым гувернанткам у Тоневицких.

– Ну так вот, милая, поскольку жена всё время в Италии да в Виши, то и дети на отце, а когда же несчастному Станиславу Георгиевичу ими заниматься? Князь берёт им гувернанток, и ни одна дольше месяца не выдерживает! С мальчишками просто сладу нет никакого, воистину – без матери растут… Старшему давно пора в корпус, а у него одна забава – гонять голубей! И характер каторжный – невесть в кого! Занимается мальчиками какой-то старик из дворовых, а чему же он может их научить, коли сам неграмотен? Девочка очень хороша собой, но и до неё никому нет дела. Князь просто в отчаянии, – ведь надо же, в самом деле, что-то делать! Вот перед самым отъездом в Москву я с ним виделась… так никого по сей день и не нашёл! Уж обещает сто рублей в месяц жалованья, ведь какие деньги огромные! – и то никто нейдёт из знакомых, уж наслышаны…

– Сто рублей? – не выдержала Вера, против всех правил хорошего тона вмешавшись в разговор старших. – Но это в самом деле много!

– Эк загорелась Верочка-то! – улыбнулась Протвина. – Может, захочешь взяться? Так я отпишу князю…

– Позволь, но это же далеко! – заволновалась Марья Андреевна. – Вера, не смей и думать! Я тебя насилу отпустила в Подольск к своим добрым знакомым, а тут – в такую даль, в Смоленскую губернию, невесть к кому!.. Бог знает, что там за дом, если гувернантки не держатся!

Но тут Раиса Алексеевна обиделась:

– Позволю заметить тебе, душенька моя, очень известный и почтенный дом! Всё же Тоневицкий – предводитель дворянства, а не какой-нибудь затрапезный корнет в отставке! У него лучшее имение в губернии! И он мой очень-очень хороший и давний знакомый, прекрасный, светский человек!

– Но… ты ведь говоришь, жены всегда нет дома? – волновалась Иверзнева. – Как же я отпущу Верочку в дом к одинокому мужчине, это ведь неприлично, что будет с её репутацией?

– Маша, там с ним живут его сёстры-девицы! И эскадрон приживалок у каждой! – По лицу Протвиной видно было, что её внезапная идея ей чрезвычайно нравится. – По-моему, ты зря раскудахталась, душа моя… Если уж у тебя Вера так самостоятельна, что сама зарабатывает на жизнь, то у Тоневицкого в самом деле ей будет хорошее место.

– Чего ж хорошего, коли никто не усиживается? – упорствовала Марья Андреевна.

– Дуры неграмотные, оттого и не усиживаются! – убеждённо сказала Протвина. – Два слова по-французски в институте выучат да думают, что уж записные гувернантки! А наша Верочка разве такова? Три языка, да грамматика, да истории с географией сама обучилась по книгам, да музыка на фортепьяно… И рекомендации такие чудесные! Этаких гувернанток сейчас с руками рвут! И кроме того, моё Смородинное всего в двух верстах от Тоневицкого! Верочка всегда сможет послать ко мне человека или зайти сама и рассказать, как ей служится! В крайнем случае, просто соберёт вещи, и я на своих лошадях отправлю её к тебе в Москву! По-моему, Маша, стоит попытаться.

– По-моему, тоже, – решительно сказала Вера.

Так и вышло, что полмесяца спустя Вера Иверзнева стояла в просторном, светлом, заваленном книгами и бумагами кабинете князя Тоневицкого перед хозяином – высоким человеком лет сорока с холодно глядящими на неё из-под пшеничных бровей синими глазами. Предложив Вере сесть и любезно сообщив, что его соседка, госпожа Протвина, дала мадемуазель Иверзневой самую лестную характеристику, князь взял её рекомендательные письма и, сев за массивный, крытый зелёным сукном стол, начал внимательно читать их. Вера молча ждала, рассматривая тёмное от полевого загара, с резкими чертами и квадратным подбородком лицо Тоневицкого, силясь вспомнить, кого оно ей напоминает. Тоневицкий дочитывал последнее письмо, когда Вера, наконец, сообразила, что такая же суровая, жёстко очерченная физиономия, хоть и обросшая внушительной бородой, была у их институтского швейцара Порфирия, и чудом сдержала смешок. Но губы её всё же дрогнули в улыбке, и князь, подняв глаза от письма, пристально посмотрел на неё.

– Что ж, мадемуазель Иверзнева, рекомендации ваши просто блестящи. С графом и графиней Соловиными я имею честь быть знакомым, и коли графиня так аттестует вас, – значит, вы действительно того стоите. Но… признаться, я не предполагал, что вы так молоды. Вы уверены в своих силах?

– Безусловно, ваше сиятельство, – со всей возможной твёрдостью сказала Вера, хотя лёгкий холодок всё же скользнул по спине. Её замешательство усилилось ещё и тем, что, говоря, Тоневицкий не спускал с неё глаз.

– Сколько вам лет, Вера Николаевна? – неожиданно спросил он. – Двадцать два?

– Двадцать, ваше сиятельство.

– Ещё того лучше… Зачем же вы пошли в гувернантки? – Тоневицкий по-прежнему не улыбался. – Вы могли бы просто выйти замуж… Не думаю, что для вас в этом было бы затруднение.

Вера пристально посмотрела на него, но ни тени игривой скабрезности не было ни в спокойном тоне князя, ни в его холодном взгляде, и это её успокоило. Как можно твёрже девушка сказала:

– Моя семья весьма бедна, ваше сиятельство, и покойный отец не оставил нам большого состояния. Я бесконечно благодарна матушке за то, что она позволила мне выучиться и самой обеспечивать себя. Мой труд мне нисколько не в тягость. Напротив, я рада, что не сижу на шее у матушки или братьев и могу приносить пользу.

– Как вы странно рассуждаете, дитя моё, – помолчав, заметил князь, и Вера, испугавшись, что ей могут отказать от места, добавила:

– Но ведь таких, как я, много, не так ли?

– Пожалуй, – согласился Тоневицкий. – Но не все довольны таким своим положением. Впрочем, это неважно, вернёмся к вашим обязанностям. С Аннет, я думаю, забот у вас не будет, она послушная девочка. Может быть, излишне живая, немного капризная, но сердце у неё доброе. Теперь вот пошла мода учить зачем-то и девочек… Я в этом большой нужды не вижу, приданым моя Аннет, слава богу, не обижена, так что всего понемногу, французский, рисование, музыка – и довольно будет с неё. Думаю, и Коля вам мигрени не сделает. Он непоседлив, правда, невнимателен, но это для девятилетнего мальчика не грех: справитесь, думаю. А вот с Сергеем придётся помучиться. Видимо, тут я сам виноват: слишком много было дел, и с хозяйством, и с общественными обязанностями… Я не занимался его образованием. Должен, к стыду своему, признаться, что мальчишек у меня Митрич воспитывает… Это мой крепостной, я его как приставил к Сергею десять лет назад, так всё до сих пор и остаётся. И Коля тоже всё время с ними. Так что, думаю, будет лучше, если мальчики будут заниматься вместе.

– Но у ваших сыновей, кажется, три года разницы в возрасте? – удивилась Вера.

– Вы сами убедитесь, что это не имеет значения: оба болваны. – Князь встал из-за стола, и Вера вынуждена была подняться тоже. – Сейчас ступайте с Прасковьей, она покажет вам вашу с Аннет комнату, располагайтесь, через час будем обедать, после сходите прогуляйтесь… А с завтрашнего дня и приступайте с богом.

Комната, в которой Вера должна была жить вместе со своей подопечной, оказалась достаточно просторной, с большими окнами и вмещала в себя фортепьяно, круглый стол, комод и две кровати без всякого впечатления тесноты. Восьмилетняя Аннет, действительно очень живая и болтливая синеглазая девчушка с немного большим ртом и непослушными, выбивающимися из лент кудряшками, понравилась Вере, и она почувствовала, что особенных хлопот с этой малышкой не будет. Мальчики не пришли обедать, и Вере не удалось их увидеть. После обеда они с Аннет отправились гулять: юная княжна непременно хотела показать новой мадемуазель свои Бобовины.

Вера, до сих пор никогда не жившая подолгу в деревне, была поражена открывшейся ей красотой имения Тоневицких. Вокруг усадьбы раскинулись зелёные пологие холмы, между которыми, словно в чаше, лежало сверкающее под солнцем озеро. За холмами шумели сквозные, полные света и узорных теней берёзовые рощи, в густой траве которых целыми семействами торчали грибы. Обширный приусадебный парк с дубовыми и липовыми прохладными аллеями, цветники и клумбы, где с утра до ночи возились крепостные садовники, радовал глаз. Аннет, без устали стрекоча и поминутно восхищаясь то красотой Веры, то её словами, то тем, как она смеётся или поправляет шляпу, тащила свою гувернантку всё в новые и новые места. Был ей с гордостью продемонстрирован и знаменитый Митрич: высокий, с мощными плечами и растрёпанной седой бородой старик ладил на скотном дворе новую тележную ось. Аннет весело подозвала его, косясь при этом на ворох сена в глубине сарая, где явно кто-то прятался. Подозревая, что это и есть Митричевы воспитанники, молодые князья Тоневицкие, Вера всё же сделала вид, что ничего не заметила, и протянула руку неспешно подошедшему старику:

– Здравствуйте.

Старик недоуменно осмотрелся, словно ища ещё кого-то рядом с собой; затем вытер испачканную дёгтем руку о штаны и, осторожно сжимая Верины пальцы, усмехнулся:

– Здравствуй, барышня. Я ведь вроде один… Кому ж это «вы» говорено?

– Прости, я так привыкла, – слегка смутилась Вера. – Ну, коли мы на «ты», то так и лучше.

– Поутру приехала? – вежливо поинтересовался старик. – Тяжкая дорога была? Хорошо ль здесь у нас?

– Добралась отлично, с вашей соседкой Раисой Алексеевной. И здесь мне очень нравится. – Вера улыбнулась старику, чуть скосив глаза в сторону сарая. Митрич проследил за её взглядом, и в его бороде мелькнула хмурая улыбка.

– Я вижу, ты работаешь, Митрич, не буду тебя занимать надолго. Мы ведь ещё увидимся.

– Беспременно увидимся, барышня, – заверил Митрич. – Ежели в горнице что починить надобно, аль печь дымит, аль ещё какое неподобие – сейчас за мной посылайте, налажу.

– Спасибо, я так и сделаю. Идёмте, Аннет.

Домой учительница и ученица вернулись уже в сумерках, весьма довольные друг дружкой и так уставшие, что едва сумели выпить чаю, из последних сил помолились на сон грядущий и рухнули в постели.

Вера была уверена, что после целого дня, проведённого на свежем воздухе, она сразу же уснёт без задних ног. Но сон не шёл и не шёл; в окно, загадочно глядя сквозь кисею занавески, светила луна, в кустах сирени посвистывал соловей. Слушая его, Вера думала о Никите, о том, что за три года их разлуки он так и не написал ей ни одного письма, хотя и обещал… Вера, впрочем, знала, что этот неразговорчивый, нелюдимый юноша, светлые глаза которого всегда были устремлены на неё, никогда не напишет ей – точно так же, как он никогда не заговаривал с ней, если она сама не спрашивала его о чём-то, не улыбался, если не смеялась она, и даже не приглашал её танцевать, если она сама в шутку не брала его за руку и не тащила на паркет. Миша, который слал сестре письма каждую неделю, писал о том, что Закатов служит в кавалерийском полку под Малоярославцем, на хорошем счету у начальства, сумел расположить к себе полковника – страстного лошадника и, кажется, вполне доволен службой, но скучает.

«Написала бы ты ему сама, Верка, право! – ехидничал Миша в письме. – Я уверен, что он дохнет с тоски по тебе, а написать не смеет, потому что вот таким уродился иноком смиренным, всё думает, что ноги твоей недостоин. Я его, дикаря, как говорит наша Егоровна, «наскрозь зрю», недаром пять лет провели бок о бок в корпусе! Он меня в каждом письме с невероятной осторожностью спрашивает, не вышла ли Вера Николаевна замуж! Как будто кто-то рискнёт на тебе, синейшем чулке, жениться, кроме него! Успокой ты его, разнесчастного, сделай милосердное дело хоть раз в жизни, жестокая!»

В ответном письме Вера выругала брата за то, что он вмешивается в её судьбу, не имея на это никакого права, но в глубине души знала, что её чуткий, внимательный к чужому сердцу братец кругом прав. «Вот приехать бы к Никите в Малоярославец как снег на голову, – что бы он сделал?!.» – вдруг подумалось Вере, и, представив себе такой кунштюк, она чуть не рассмеялась вслух. Потом вздохнула, подумала о том, что теперь по меньшей мере целый год у неё не будет возможности поехать и повеситься на шею Закатову, улыбнулась лунному пятну в окне и наконец уснула.

На следующее утро Вера бодро вошла в классную комнату, где её должны были ждать братья Тоневицкие. За большим, старым, с содранной местами полировкой столом сидели два насупленных, взъерошенных и очень небрежно одетых мальчика. У старшего в сильно отросших тёмно-пепельных волосах запуталась солома, рукав домашней полотняной курточки был испачкан землёй и травой, синие глаза с жёсткого «отцовского» лица смотрели на гувернантку недоверчиво и с вызовом. Младший мальчик с нежным и красивым, большеротым, как у Аннет, личиком и вовсе был заплакан; то и дело он с испугом оглядывался на угол комнаты, где в кресле с высокой «вольтеровской» спинкой восседал князь Тоневицкий в ночных туфлях и шлафроке. Веру этот утренний вид отца семейства привёл в некоторое замешательство, но князь, судя по всему, чувствовал себя весьма непринуждённо.