– Как можно… понять стихотворение, мадемуазель? – наконец почти шёпотом спросил он, и Вера снова чудом не расхохоталась.

– Сами, своими словами расскажите мне, о чём писал Пушкин в этом произведении, что он хотел сказать?

– Ну… памятник… народная тропа… как у нас к колодцу, – пожал плечами Коля. Вера озабоченно подумала, что «Памятник» слишком сложен для девятилетнего мальчика, но всё же храбро постаралась растолковать простыми словами классическую оду. Коля морщил лоб, ерошил пальцами волосы, сопел: силился понять, но видно было, что дело с места не идёт.

– Я глупый, да? – огорчённо спросил мальчик. – А папеньке очень нравилось…

– Я тоже рада, что вы учите стихи, – улыбнулась Вера. – И что вам нравится Пушкин. Послушайте лучше вот это:

Глухой глухого звал к суду судьи глухого.

Глухой кричал: «Моя им сведена корова!»

«Помилуй! – возопил глухой ему в ответ,

Сей пустошью владел ещё покойный дед!»

Судья решил: «Почто идти вам брат на брата?

Не тот и не другой, а девка виновата!»

С последними строчками Коля захохотал.

– Неужели это тоже Пушкин? Как… как забавно! И весело! Ещё, мадемуазель, ещё, пожалуйста! Вы так славно читаете, вот бы мне научиться!

– Вы научитесь непременно, но вам пора гулять, – едва скрывая сожаление, вздохнула Вера. – А у меня – занятия музыкой с Аннет.

Полтора часа занятий пролетели, как одна минута: Аннет, несмотря на свои восемь лет, была старательна и очень одарена музыкально. Уроки с ней Вера считала удовольствием, девочку не надо было ни подгонять, ни поощрять, она сама рвалась к инструменту и всерьёз расстраивалась, когда Вера прекращала занятие. Князь считал, что всё хорошо в меру, и был уверен, что от долгого сидения за фортепьяно у дамского пола развиваются мигрени. Вера не осмеливалась спорить, хотя и видела: серьёзные занятия могли бы очень развить эту умную, любознательную малышку.

Весело поблагодарив гувернантку, Аннет убежала играть. Вера собрала ноты, закрыла инструмент и вышла из залы. Было около полудня, но, взглянув в окно, девушка увидела, что над взволнованно шелестящим садом собираются тучи. Всё небо над озером уже сплошь было обложено густой синевой, по воде бежала быстрая рябь. Следовало выйти в сад и поискать Колю.

Когда Вера, на ходу набрасывая шаль, спустилась в парк, там уже сильно потемнело, и старые липы в аллеях глухо гудели ветвями. Ветер гнал по дорожке песок и сухие листья; вдалеке блеснула сверкающей нитью молния, приглушённо загрохотал гром. Домик голубятни, поднятый на толстом столбе, смутно белел на фоне неба; стая турманов бесстрашно носилась над ней, и Вера, остановившись, невольно залюбовалась кувырканиями пушистых пёстрых комков.

– Что вам здесь нужно? – послышался сердитый голос, и из голубятни высунулась встрёпанная голова Сергея. Скомканную фуражку он держал в руке, рукав холстинной рубашки был испачкан голубиным помётом.

– Я ищу Колю, он не у вас?

– Нечего Кольке делать здесь! – Сергей, недоверчиво сощурившись, поглядел на Веру. – На что вы смотрите?

– На ваших птиц. У вас замечательные турманы, – заметила Вера, не сводя взгляда с рыжего красавца, совершавшего виртуозные сальто-мортале над самой крышей голубятни. – Вот этот, кажется, делает сразу три оборота?

– Да, в самом деле! – хвастливо подтвердил Сергей, презрев лесенку и лихо спрыгивая с трёхаршинной высоты на траву. – А вы понимаете в голубях, мадемуазель?

– Мой старший брат в Москве их очень любил и держал голубятню… Да где же Nikolas? Вот-вот польётся дождь…

– Сидит где-нибудь в сирени, весь в стихах и соплях! – презрительно усмехнулся Сергей. – Вам же приспичило морочить ему голову россказнями!

– Nikolas очень разумный мальчик, у него пытливый ум, – сдержанно сказала Вера. – Я рада, что могу ему помочь.

– Дурак он набитый, и вы – дура! – неожиданно выйдя из себя, выкрикнул Сергей. Синие глаза его потемнели, он смотрел на Веру с неприкрытой ненавистью, весь подавшись вперёд, словно изготовившись для драки. Растерявшись и не понимая, что спровоцировало эту метаморфозу, Вера не сразу нашлась с ответом, а через мгновение её возмущённое «Вы несносны, Серж!» заглушил вихрь в полотняной курточке и выцветших штанишках. С треском вылетев из кустов, Коля толкнул старшего брата обеими руками в грудь.

– Ты… ты не смеешь! Ирод! – отчаянно, со слезами выкрикнул он.

– Кто не смею – я? – неприятно усмехнулся Сергей и сильным ударом отправил Колю обратно в кусты. Тот вскрикнул жалобно и гневно, упав на спину. Сергей кинулся к нему с кулаком на замахе, но тут уже Вера окончательно пришла в себя и перехватила этот кулак.

– Прекратите немедленно!

– Пошла прочь! Нищая мерзавка! – выругался мальчик, дёргая руку. Но Вера, хоть и с трудом, всё же удержала его.

– Ос-та-но-ви-тесь, Серж! – отчеканила она, разозлившись уже по-настоящему и стиснув локоть Сергея так, что тот сморщился от боли. – Меня вы можете оскорблять, как вам вздумается: мне это, право, всё равно. Я видела детей и грубее, и глупее вас, удивить меня вы никак не сможете. Но если вы ещё раз ударите брата, я немедленно пойду и пожалуюсь вашему отцу!

– Пустите… фискалка! – с перекошенным лицом выпалил Сергей и рванулся изо всех сил. Вера, не сумев удержать, выпустила его руку, покачнулась, чудом не упав, – и Сергей тут же кинулся к сидящему на земле Коле. Вера бросилась за ним… и остановилась, внезапно с налёту ударившись головой о чей-то живот. Она испуганно выпрямилась. Перед ней стоял князь Тоневицкий – в охотничьей куртке, перемазанных грязью сапогах и с ружьём.

– Боже мой… – пробормотала Вера. – Простите, ваше сиятельство…

– Станислав Георгиевич. Мы ведь условились, – спокойно напомнил он, не глядя на Веру. Синие холодные глаза князя были устремлены на сыновей, и, повернувшись, Вера увидела, как бледнеет лицо Сергея, вытянувшегося перед отцом и неловко одёргивающего подол испачканной рубашки.

– Ступай к себе, – коротко бросил сыну князь. У мальчика дрогнули губы, но он ничего не сказал и, повернувшись, медленно пошёл к дому. Коля, вскочив, с мольбой посмотрел на отца.

– Идите домой, Nikolas, сейчас пойдёт дождь, – тихо сказала Вера. Князь кивнул, и мальчик стремглав кинулся к дому. Вера и Тоневицкий остались одни. Над их головами глухо, угрожающе рокотнул гром, и из-за этого раската Вера не услышала слов обратившегося к ней князя.

– Ваше сиятельство?..

– Вы чрезмерно распустили Сержа! – громко и сурово повторил Тоневицкий, в упор глядя на испуганную Веру. – Кажется, что похвалы в ваших рекомендательных письмах сильно преувеличены! Ведь это уже не первый раз он забывается до такой степени? Почему вы до сих пор не пожаловались мне?

– Я не видела в этом нужды, – Вера постаралась взять себя в руки и говорить спокойно, но голос её дрожал. – Судите сами, ваше сиятельство, чего я буду стоить как гувернантка, если стану беспокоить вас из-за каждого пустяка?

– Пустяка?! – взорвался князь. – Он обращается с вами, как с дворовой девкой! Отчего вы не сумели внушить этому паршивцу уважения к себе?!

– Оттого, что очень трудно переломить в ребёнке то, что воспитано родителями, – сдержанно заметила Вера, глядя через плечо князя на затянутое рябью озеро. – Серж повторяет то, что ему внушено с малолетства, только и всего. Гувернантка для него прислуга, а обращению с прислугой он не мог выучиться нигде, кроме как в собственной семье.

– Вы… вы забываетесь, госпожа Иверзнева! – хрипло, гневно выговорил Тоневицкий. – Не вам судить об обращении с прислугой в этом доме, и…

– Человек не может не судить о том, что напрямую его касается! – коса нашла на камень, и Вера тоже повысила голос. Они стояли возле опустевшей голубятни и смотрели друг на друга как кровные враги, а над ними в свинцово-сизом небе кружила стая голубей.

– Кто же ещё, по-вашему, мог внушить мальчику мысль о том, что бедность – оскорбительна? Что труд – удел рабов, что он унижает достоинство дворянина?! Я сама – столбовая дворянка по матери и по отцу, ваше сиятельство, но мне противна мысль о том, что я буду сидеть на шее матери или старших братьев! Я – которая уже несколько лет сама зарабатывает свой хлеб! Вам это кажется смешным и унизительным – что ж, не смею вас разуверять! Но, по-моему, в сотню раз оскорбительней быть приживалкой у богатых людей, которые ничем не лучше тебя! Исполнять их прихоти! Передавать сплетни! Каждый миг дрожать, что тебя выкинут на улицу, как собачонку! Выпрашивать копейки у богатых родственников! Сколько таких приезжает к вам по праздникам, и их не пускают дальше передней? Сколько несчастных женщин, вдов и сирот, ищут милости у ваших сестёр?! Я, слава богу, зарабатываю на жизнь сама и считаю счастьем то, что могу посылать своё жалованье матери! По сравнению с этим капризы невоспитанного мальчика – сущий пустяк!

Небо над голубятней вдруг раскололось, осветив весь сад бледно-голубым блеском молнии, яростно грохнуло. Вера умолкла. Князь молча, пристально смотрел на неё; в его глазах, казалось, не было никакого выражения. «Ну, вот и всё… – спокойно подумала Вера. – Я уволена». По листьям деревьев, по примятой траве забарабанил дождь, несколько холодных капель упали на лицо Веры.

– Идите в дом, мадемуазель Иверзнева, – медленно, словно раздумывая над каждым словом, сказал Тоневицкий. – Начинается гроза. Уверяю вас, Серж будет наказан.

– Станислав Георгиевич! – взмолилась Вера. – Ради бога, не надо!

– Не надо? Вы изволите говорить – не надо? – Князь холодно улыбнулся. – После того, как сами напомнили мне о том, что вы – дворянка и мой сын нанёс вам оскорбление?

– Но, ваше сиятельство… Ручаюсь, Серёжа попросит прощения, и…

– Просить прощения мой сын не будет, – решительно перебил её Тоневицкий. – Это один из недостойных способов избежать наказания… которое он вполне заслужил.

– Я прошу вас, Станислав Георгиевич… – убитым голосом проговорила Вера. – Серж – вовсе не дурной мальчик, я хотела бы сама…

– Ваше дело, мадемуазель, учить его языкам и грамматике, – снова оборвал её князь. – Прочее – моя обязанность как отца.

– В таком случае позвольте мне завтра же уехать отсюда, – глухо сказала Вера, вытирая с лица капли дождя и глядя на мечущийся под ветром сад. – Я не вижу резона заниматься с вашими детьми, если они с самого начала будут меня ненавидеть. Не спорю, мне жаль терять хорошее жалованье, но вы не оставляете мне выбора. Мне, право, очень, очень жаль.

– Вы… серьёзны, мадемуазель? – впервые в голосе Тоневицкого просквозило что-то, похожее на изумление.

– Да. – Вера изо всех сил старалась говорить уверенно, но мешал вставший в горле комок. – Разумеется, жалованье за этот месяц я не вправе получать. Буду очень благодарна, если вы предоставите мне лошадей до станции.

Некоторое время князь молчал. Вера чувствовала, что он не сводит с неё взгляда, но упорно смотрела в сторону.

– Что ж, как будет угодно, – наконец сухо сказал Тоневицкий, коротко поклонился и, перехватив ружьё, зашагал в сторону дома. Вера, растерянная, едва сдерживающаяся, чтобы не заплакать, пошла за ним.

Гроза бушевала всю ночь. Аннет страшно боялась грома и молнии, и Вера полночи провела возле её постели, успокаивая, уговаривая, крестя и рассказывая сказки. В конце концов ей пришлось взять дрожащую девочку к себе в постель. Аннет тут же успокоилась, пробормотала: «Je vous aime, mademoiselle…» – и, обняв Веру за шею, заснула. Вера же, боясь пошевелиться и свалиться с узкой кровати на пол, до утра пролежала без сна, морщась от боли в затёкшем теле и глядя на вспышки молний за окном. От отчаяния хотелось разреветься.

«Доигралась… Дура! Такое прекрасное место, сто рублей в месяц, где бы ещё ты нашла эти деньги?! Даже рекомендации теперь не дадут… Зачем ты полезла в спор, кому тут нужны твои мысли, твои бесценные выводы?! Гувернантка! Ещё вздумала козырять своим дворянством! Права была мама, нет сил обуздать характер – выходи замуж, а не иди в гувернантки! Завтра вот поедешь домой несолоно хлебавши! Расхвасталась, что сама зарабатываешь на хлеб, а где теперь найти место?! Как жаль, боже, как жаль, Коля едва начал делать успехи, и Аннет – умница… А этот папенька ещё отправит её в институт! Учить французский и манеры! – Но тут же, вспомнив о произошедшем, Вера яростно одёргивала себя: – Мало тебе, дура?! Думай теперь, как прокормить себя! Вперёд, может, умнее будешь!» Совершенно измучившись и даже немного поплакав, Вера, наконец, уснула на краю кровати тревожным, неспокойным сном.

Утро было свежим и ясным. Ранние лучи блестели на забрызганных водой окнах, в кустах радостно гомонили птицы. Вера спала мёртвым сном и проснулась только от вежливого голоска Аннет:

– Мадемуазель, к завтраку звонили!

«О господи!!!» Вера вскочила на кровати, испуганно глядя по сторонам. Аннет, игравшая в своей постели с куклой, подарила ей весёлую улыбку.

– Аннет, бо-оже… Что ж вы не разбудили меня! Мы опоздаем, видит бог, опоздаем!