А днем совсем не то. И что бы только я делала без моей новой приятельницы! Ольгу мне сам бог послал! Кстати, это ее выражение. Она любит рассказывать и потрясающе умеет слушать. А еще задавать вопросы. Это просто ее талант.

— Как вы познакомились с Сашей?

Мы сидим в крутящемся ресторане на вершине горы Шильторн, пьем шампанское. Только что наступил Новый год. Я вспоминаю парсуну, пробки на московских улицах, свою решимость и отчаяние. Ольга улыбается.

— Лиза, вы себе не представляете! Это целый сюжет!

Она рассказывает историю своего знакомства с Макаром. Истории похожи и непохожи. Общее в них то, что — с первого взгляда и на всю жизнь. Саша приглашает меня танцевать, и я внимательно вглядываюсь в него:

— На всю жизнь?

Он не переспросил, о чем я, просто молча кивнул, словно прочитал мои мысли.

На всю жизнь… На кухне конспиративной квартиры эта фраза прозвучала в тон совковым разглагольствованиям о светлом будущем. Когда оно наступит? И когда начнется наша жизнь?

В Ленкиной книжке я однажды прочитала стихотворение:


…когда в пятницу будет среда,

когда вырастут розы повсюду,

голубые, как яйца дрозда.

Когда мышь прокричит кукареку;

Когда дом постоит на трубе:

Когда съест колбаса человека… [3]

Звонит телефон.

Голову даю на отсечение, это Карташов. Спасибо еще, что вчера вечером не позвонил: домой вернулись совершенно разбитые, заснули без чувств…

Так и есть, Карташов. И сразу с претензиями: почему роуминг не открыла?!

— Времени не было.

Он — с угрозой:

— Как это времени не было?! Оно у тебя на всякую ерунду уходит!

— По магазинам и парикмахерским бегаю! Чтоб вашего придурка в тонусе держать, на уши становиться приходится!

— Да! — Карташов хорошо понимает такой язык, в его голосе мгновенно появляется уважение. — Жду тебя сегодня в четыре.

— В пять! — нахально заявляю я.

На самом деле мне все едино, что в четыре, что в пять. Через несколько дней в Москву вернется Елена. Как с ней быть? Решиться на новый разговор или, по совету Ольги, подождать, пока ее мозги сами встанут на место?

Кроме Лены, есть еще Лешка, которому пора, наконец, даровать долгожданную свободу. На практике это означает таскаться по судам, писать заявления, продавать квартиру… Муть зеленая!

Скрипнула дверь, и на кухне возник хмурый Гришка. Все возвращалось на круги своя.

— Сейчас завтракать будем. — Я открыла холодильник, достала сыр, масло, майонез, остатки копченой колбасы. — Хочешь горячие бутерброды?

— Хочу, мой птенчик.

После завтрака я отправилась по магазинам и от нечего делать сварила настоящие кислые щи, с говяжьей грудинкой и пассированными овощами. Гришка обрадовался:

— Не хуже чем в монастыре!

— В монастыре — одни овощи и растительное масло.

— Дело не в этом. Ты вообще вкусно готовишь.

— Я рада, что тебе нравится.

Я уже не успевала помыть посуду, и Гришка совершил подлинно геройский поступок: вымыл тарелки прямо у меня на глазах.

— Ну не скучай, мой родной. Я скоро.

— Хочешь, я чего-нибудь приготовлю на ужин?

— Пожалуйста. Приготовь что хочешь.

К Карташову я опоздала даже к пяти. Но он не заметил — сразу завел речь о делах.

— Тут для тебя новое задание. Клиент должен бросить работу в монастыре.

— Зачем? Вы ему новую подыскали?

— Вы, мы… Не знаю я ничего!.. Пусть дома сидит, не рыпается…

— Это невозможно. На какие деньги он жить будет?

— Так дадут…

— Как ему объяснять? Прокуратура подкинет? — Я гневно сдвинула брови.

— Ну, скажи, что сама нашла крутую работу. Бабки бешеные!

— Что за работа? На кухне весь день торчать?

— Не… Ты с утра уходи куда-нибудь.

— Зимой по улицам таскаться… Спасибо!

— Так ненадолго! Недельку, ну две…

— Не знаю…

— Ладно, вот тебе. — Он отсчитывает и кладет на стол десять голубеньких бумажек. — Давай шуруй.

Нет, это уже слишком! Авантюра развивается в каком-то непонятном, необъяснимом направлении. Потом, когда они, наконец, оставят Гришку в покое, он превратится в асоциальный элемент, без семьи и работы. С семьей-то, к счастью, все не по-настоящему, но на работе такие игры не пройдут. На его место возьмут другого художника. Гришка все время причитает: тьма-тьмущая заказов. А заказы очень дорогие. Будут они их упускать?!

Изощренные действия этих подлецов смахивают на методы сектантов, я недавно смотрела о них передачу по телевизору. Человека вырывают из привычной среды, он деморализуется и полностью подчиняется власти новых хозяев. Вряд ли, конечно, Карташов причастен к секте. Но Иннокентий, похожий на иезуита, с холодным, как зеркало, взглядом… наверняка одержим какой-то идеей… Только непонятно, почему он вдруг так страстно захотел послужить этой идее вместе с простодушным Гришкой. Мой пазл не сошелся.

Гришка стоял у плиты и длинной ложкой-шумовкой вылавливал пельмени из дымящейся кастрюли.

— Я долго думал, что я умею готовить, и решил, что ничего, — стал оправдываться он.

— Что ты! Правильно сварить пельмени — целое искусство. У меня они то все разбредутся, а то вдруг оказываются полусырыми.

— Ты с чем будешь: с маслом или со сметаной?

— Пожалуй что с маслом.

Я усмехнулась: сегодня ляпов у нас — минимум, хотя мы ни разу не прибегли к помощи переписки.

Вот что значит тренировка. Плохо одно: сейчас придется говорить про работу. Я пошла в комнату, присела за письменный стол и попыталась изложить предложение Карташова на бумаге как можно короче и доходчивее.

На кухню я вернулась с листочком, протянула его Гришке и, пока он читал, болтала медовым голоском:

— Теперь, Гришенька, у нас с тобой пойдет замечательная жизнь. Главное, ты можешь бросить свою гадкую работу… Что они там насели на тебя, в этом противном монастыре? Ты целый воз у них везешь, бедненький, безответный… А мне такое местечко подвернулось, — расхохоталась я. — Закачаешься!..

Гришка тупо смотрел на листочек и молчал.

— Такое местечко. — Надо было продолжать лепетание, не то «за кадром» поймут, что он не согласен. — Консультант в косметической фирме!

Я выхватила у Гришки листок и написала: «СОГЛАСИСЬ ДЛЯ ВИДА, ДАЛЬШЕ БУДЕМ РЕШАТЬ».

— …Они и аванс уже мне выплатили. Вот, посчитай. — Я замахала карташовскими бумажками.

— Ну, если аванс, тогда дело другое, — ответил Гришка, суетливо строча что-то на листочке.

Смысл его писанины заключался в том, что теперь он две недели и так не будет ходить на работу — наступают Святки. Но потом, чтоб я даже и не надеялась…

Пельмени остыли. Вечер, обещавший быть теплым и спокойным, безнадежно испорчен. Я не делилась с Гришкой своими сомнениями и страхами, но, возможно, он до всего додумался сам. Он ведь вовсе не глупый и не оторванный от жизни. Просто сначала его напрягала непривычная ситуация. А теперь он почти адаптировался и держался вполне адекватно.

— Очень вкусные пельмени, Гришенька, — запоздало промямлила я.

По идее, известие о косметической фирме должно было произвести в нашей квартирке радостный фурор. Но мы оба мрачно помалкивали.

— Я даже никогда не ела таких. Как называются?

— Равиоли.

— Итальянские? Потрясающе!

Гришка был до того обескуражен, что не желал включаться в игру.

Тут, к счастью, зазвонил телефон. Я приготовилась, что Карташов начнет орать на меня за провал операции, но вышло еще лучше. Звонил Саша и каким-то нетрезвым голосом сообщил, что через полчаса он подъедет к нам со своей подружкой. Понятно, конечно, что это блеф. Но на душе было все равно как на помойке.

Глава 13


Вечером следующего дня я звонил в дверь к Глинской. Дверь раскрылась сразу.

— Надо же?! Я думала — ты не догадаешься! — Глинская в свитере стояла с дорожной сумкой. — А я сама только вернулась.

Смеясь, она бросила сумку, выхватила у меня торт, шампанское и цветы и унесла в какую-то дверь.

— Ты проходи. Помнишь, где мы были? Туда и иди… — Голос ее растаял в утробе старого дома.

Я осторожно вошел в ее странную комнату. Тут оказалось светло. Уличный фонарь светил прямо в окна. Я сразу отыскал проход среди мебели и удивительно легко нашел закуток за книжными шкафами. На полке стояла настольная лампа. Я включил ее.

Казалось, Глинской теперь долго не будет. Я присел на маленький диванчик и задумался. Лиза опять живет в этой чертовой конспиративной квартире. И никогда это не кончится! Судя по всему, Глинская ничего нового не узнала. Но что ж теперь: Лизе навсегда там поселиться?! А этот чертов Карташов?! Может быть, он вообще никогда ничего не скажет. Бред какой-то! А Гришка?! Он и так на пределе… А может — наплевать нам на эту конспиративщину? И бросить все?!

Неожиданно явилась Глинская.

— Предлагаю вначале покончить с делами. — Она села рядом. — А там уж шампанского. Я с утра не ела ничего… Звони Лизе с Гришуней. — Глинская поставила мне на колени телефон. — И давай им отбой! Расходитесь, скажи, с миром по домам…

— Не понял?!

— Тут и понимать нечего, — оживленно говорила Глинская. — Нас сбила с толку причастность Иннокентия. А он ни при чем! «Обелиск» занимается исключительно одной питерской блокадой. Лиза просто не поняла.

— Но Лиза своими ушами…

— Стой! Слушай меня. В своей деятельности «Обелиску» нужны, просто необходимы, архивные материалы. Часть архивов открыта, а часть нет. И вот для этой-то второй части Иннокентию и нужны такие, как Карташов: поиск заархивированных документов, людей, живых и умерших. То есть их связь более чем объяснима. Смотри дальше. Иннокентию нужно оформить свой особняк, украсить его парсуной приятной женщины. Причины понятны: они общественная организация, часто принимают гостей из-за рубежа, кстати, эмигрантов, родственников блокадников. Но об этом я тебе позже расскажу. В Москве Иннокентий недавно, естественно, он просит подобрать модель для парсуны знакомого, по известным нам уже причинам, москвича Карташова. Карташов находит модель конечно же из своих осведомителей. А откуда же еще? Но попутно поручает ей вовлечь в свою сеть несчастного Гришку. Поручает от себя! Обычная вербовка по случаю. Чтобы зря бедной Лизе не простаивать. А не Иннокентий. В этом все и дело.

— Но Лиза собственными ушами слышала, что командовал-то Иннокентий Константинович.

— Иннокентию ни с какого бока Гришка не нужен. Суди сам. Гришка не блокадник и не потомок таковых. А хотя бы и был таковым. Зачем Иннокентию так, по-иезуитски, подъезжать к нему? А? Но Гришка вращается в интересной, именно с карташовской точки зрения, среде. И Гришка нужен Карташову для наблюдения за монашеством или за кем-то из них конкретно. Так?

— Почему же тогда просил Иннокентий?

— Лизе так показалось. Она не поняла — человек перепуган, забит. Ну, может быть, услуга за услугу. Иннокентий просил для Карташова. Но это в самом крайнем случае.

— Карташов смертельно боится Иннокентия…

— Есть такая порода людей, — улыбнулась Глинская. — Или пугать или пугаться. Третьего нет. Карташов из них. Если хочешь знать, я выяснила: Иннокентий хорошего русского рода. Его предок даже фигурировал по делу Распутина. Гришуня же тут ни при чем. И Распутин к нему никакого отношения не имеет. Понял?

Глинская сняла трубку и сунула ее к моему уху:

— Звони. У Гришки, оказывается, четверо детей. И все скучают сильно. А Лизу дома ждут не дождутся любящие муж и дочь. Звони, я не ела, не пила весь день.

— Почему ты думаешь, — спросил я, смутившись, — что Лизу ждет любящий муж?

Глинская искоса взглянула на меня:

— Потому что ждет. Потому что дочь себе места не находит. Потому что у них хорошая семья. Не идеальная, конечно. Потому что нельзя разрушать семью. Вот почему! Звони скорей.

Я стал набирать номер. Однако Гришка и Распутин у меня слились воедино. «Дело об убийстве Распутина», — тягостно крутилось в уме. В трубке я услышал встревоженный Лизин голос: «Алло?» — и нажал на рычаг.

— Ты обещала материалы показать, — сказал я Глинской. — Давай посмотрим.

— Ну давай, — согласилась она и ушла.

Вскоре Глинская внесла свою дорожную сумку. Потом аккуратно поставила на стол шампанское, торт, два бокала и нож.

— Открывай бутылку. Режь торт. — Включив ноутбук, она рылась в стопке отксеренных листов.

С легким хлопком я откупорил шампанское, разлил по бокалам.

— За что пьем? — улыбнулась Глинская. Она чокнулась со мной, но, пригубив, отставила бокал. — Смотри: вот их деятельность. Розыск блокадников, справки из жэков, из дэзов, финансовые отчеты — все нормально, даже пожертвования включены. Протоколы заседаний, выступлений, приемов. Это протоколы незначительных встреч. Иннокентий — педант. Все зафиксировано. Смотри.