Анастасия Соловьева - Полюбить Джоконду

— Ну и что?

— Сказали не выходить из номера после трех. Я с Сашей говорила, он намекнул, что это с наследством связано.

— Какое наследство? Что ты все время выдумываешь?!

С опозданием я вспомнила, что ничего не рассказывала Гришке о нашем вчерашнем разговоре с Сашей.

— Наследство, которое оставила тебе Марина, твоя питерская родственница!

— Ты чё?! — Гришка захохотал. — Крыша едет, дом стоит? Я Марину-то эту в глаза никогда не видел. Мать говорит, она к нам в последний раз до моего рождения приезжала!

— Ладно. — Я вздохнула. — Об этом после. Но ты понимаешь, что сегодня после трех и не позже девяти — 21.00 — должно что-то случиться?!

— Брось ты, Лиз! Я уверен, все будет нормально.

Мы бродили по Летнему саду. Погода была подходящей для прогулок: влажная, теплая и безветренная. В середине января вдруг ощущаешь приближение весны, в расцвете сил — дыхание смерти, а на краю обрыва жизнь представляется особенно спокойной и безмятежной. Хочется разгуливать по парку и болтать пустяки! Мне вдруг тоже передалось Гришкино идиллическое настроение. Странно умиротворенная, я слушала его рассуждения о строгановской иконописной школе. В строгановских иконах действительно выражена русская душа: удивительная легкость, яркость колорита, артистизм кисти, добрый кураж. Современные иконописцы рисуют по линейке и циркулю да еще подпускают экзальтации…

— Я замечательный альбом купил в Русском музее.

— Покажешь?

— Конечно.

Обедали мы в ресторане гостиницы. У меня остались карташовские деньги — «тринадцатая» зарплата, и я с радостью устроила прощальный обед.

Где-нибудь на остановке конечной,

Скажем спасибо и этой судьбе… [8]

Сколько можно беспокоиться и трястись?! С декабря я хожу под дамокловым мечом. Иногда это ощущение отступает, иногда — надвигается, как сегодня. Но, в конце концов, на свете есть человек, готовый обо мне позаботиться. Он сказал: не бойся, я буду рядом. Я думала об этом и не боялась.

В девятом часу позвонили. Гришка поднялся с дивана, на котором лежал по обыкновению, не спеша пошел открывать, я продолжала рассматривать строгановские иконы. Первой в гостиную вошла худенькая женщина в длинной серой дубленке и черной вязаной шапочке.

— Лиза, — обратилась ко мне она, и по голосу я догадалась, что это она сегодня утром звонила по телефону, — пройдемте в спальню.

Из прихожей доносились мужские голоса. Сколько же человек приехало? Двое, трое? Не поймешь! Сейчас они разденутся, ввалятся в нашу гостиную и начнут терроризировать Гришку. Обстановочка, надо сказать, здесь очень подходящая: широкий стол посреди комнаты, на стенах — дубовые панели, строгий кожаный диван у окна, тяжелые темные гардины, а в углу — рогатая вешалка. Увидев комнату в первый раз, я чуть не упала. Это же кабинет товарища Сталина!

— Идемте, — позвала женщина.

В спальне она плотно прикрыла дверь. Прислушавшись, я различила только голоса, о чем говорили — не понимала. Женщина, не снимая дубленки, молча сидела в кресле и не спускала с меня цепких глаз.

Послышался сигнал мобильного. Увидев незнакомый номер, я вздрогнула.

— Ответьте, — повелительно сказала женщина.

К счастью, звонила Лешкина сестра Наташа. Сначала общие вопросы — дань вежливости, потом — про Ленку.

— Если тебе не трудно, поживи у нас, — попросила я. — С Ленинского ей трудно будет добираться до школы.

Наташа, как всегда, не имела проблем. Во-первых, она на машине, во-вторых, от нашего дома до Каширки, где находится офис их организации, ехать столько же, сколько от ее.

— Спасибо тебе, — поблагодарила я в конце разговора.

— Ты не грусти. — Я почувствовала, что Наташа улыбается в трубку. — И не волнуйся.

Я отключила телефон и тоже в упор посмотрела на женщину. Что она меня разглядывает, как будто я экспонат в музее?

— Вот и завершилось путешествие, — наконец проговорила та медленно, нараспев, и эта фольклорная манера речи странно не соответствовала холодному, колючему взгляду ее маленьких темных глаз. — В половине десятого с Московского вокзала отправляется ваш поезд. Вот два билета. — Она протянула мне узкий конверт. — Через двадцать минут выходите из номера, у подъезда ждет такси — серая «Волга»… — Смотрите, на поезд не опоздайте!

С этими словами женщина поднялась и вышла из комнаты. Вдалеке, уже за дверью номера, стихали мужские голоса. Я вытащила из шкафа сумку и принялась беспорядочно швырять в нее наши вещи.

А теперь, уважаемые дамы и господа, братья и сестры, просим вас отключить ваши мобильные телефоны — мы подошли к самой трагической сцене нашего повествования. Спасибо.

Путь от «Черной речки» до отеля на Морской занял около двух часов. Уже на дальних подходах к центру нам начали попадаться группы спешащих людей с флагами и плакатами, растянутыми на шестах. Постепенно группы превратились в толпу, двигавшуюся по проезжей части. Хрипло орали мегафоны. По переулкам жались омоновские автобусы с перепуганными солдатами в серых милицейских комбинезонах. Толпа впереди разлилась по всем, казалось, улицам — проезд был закрыт. К счастью, наш таксист хорошо знал город. Мы резко ушли в проулок и запетляли проходными дворами. Но и здесь было неспокойно. Бежали люди. Поспешно строились в походные колонны менты. Над домами летало тревожное: «Долой! Долой! Долой…»

— Революция начинается? — удивленно спросил я.

— С луны упал? — нервозно кинул мне водитель и врубил радио.

«…В настоящее время митингующие на Московском проспекте вышли на площадь Победы и планируют идти дальше с тем, чтобы перекрыть Пулковское шоссе…

РИА «Новости». В Санкт-Петербурге проходят два митинга против монетизации льгот. Активисты пытаются перекрыть Невский проспект около станции метро «Гостиный Двор»…

Пятничный митинг у Смольного оказался лишь слабым предвестником сегодняшнего стихийного шествия. Несколько тысяч ветеранов и блокадников вышли на Невский проспект, полностью перекрыв движение транспорта…

Взломан сайт «Идущих без Путина». Как стало известно нашему корреспонденту, сегодня в середине дня неизвестными злоумышленниками был взломан сайт новой молодежной организации в защиту ветеранов ВОВ и блокадников…

Сегодня, 15.01.05 в 16.03, в Петербурге сбили двоих участников акции… Ожидается, что в течение получаса будет сформирован комитет из…

После несанкционированного митинга около администрации Санкт-Петербурга активисты, перекрыв Суворовский проспект, двинулись по нему к Невскому проспекту. Об этом нашему корреспонденту сообщил член Комитета единых действий Владимир Соловейчик…

Попытавшись прорвать живую цепь из пенсионеров, пересекшую Невский, водитель отделался синяками…

Сейчас уже около пяти тысяч протестующих стоят на Невском. Движение по проспекту перекрыто. В Смольном идет встреча представителей общественности и властей города. С Невского протестующие намерены направиться на Дворцовую площадь…»

Наконец, в начале девятого мы вынырнули из подворотни на запруженную автомобилями Морскую улицу. И встали. Отсюда хорошо просматривался вход в гостиницу: вращалась зеркальная дверь, впуская и выпуская посетителей.

Недалеко от нас я заприметил серую «Волгу». Почему-то казалось, что Лиза с Гришкой поедут именно на ней.

Глинская молча курила, слушая радио.

«…Один из участников акции протеста в Московском районе погиб… Движения по Московскому проспекту нет — митингующие блокадники перекрыли его… Продолжается экстренное совещание губернатора города с инициативной группой, организовавшей у здания администрации Санкт-Петербурга несанкционированный митинг…

Петербургские митингующие требуют отставки президента РФ и губернатора Санкт-Петербурга… Милиция предпринимает пока неудачные попытки оттеснить…»

— Хороши у вас ветераны, — заметил я. — Боевые.

— А у вас? — Таксист покосился на меня. Он явно принимал нас с Глинской за темных личностей.

— У нас — все сидят как цуцики, — усмехнулась Глинская.

— А где это, у вас? — осторожно спросил таксист.

Я неотрывно, до рези в глазах, глядел на крутящиеся зеркала входной двери, боясь пропустить Лизу с Гришкой. Но все же я их проворонил.

— За «Волгой», — неожиданно ответила Глинская таксисту, и мы влились за серой «Волгой» в поток толчками ползущих машин.

Вскоре я принял Лизино SMS: «Московский вокзал. Отправление 21.40, вагон 7» — и отписал: «Мы рядом».

— Если вам на вокзал, — догадался таксист, — можно дворами быстрей проскочить.

— Нет, — категорично ответила Глинская, — за «Волгой».

На Московском вокзале мы были за полчаса до отхода поезда.

— Купи любые два билета, — распорядилась Глинская, — а я поищу псевдо-Гришку. Он должен ехать где-то по соседству, скажем, вагон с пятого по девятый.

Когда я вернулся, она прохаживалась по перрону.

— Они поедут в СВ, — сообщила Глинская. — Двойника не видно. Конечно, он может подсесть и ночью, когда все спят. Но это для него хуже.

— Чем?

— Скорее обратит на себя внимание. Ты, Саш, тоже походи — посмотри. Все же он должен сесть сейчас.

Мы не спеша шли вдоль поезда, разглядывая отъезжающих и провожающих, под далекий срывающийся вой громкоговорителей и ответные тысячеголосые взрывы митингующих ветеранов.

Поезд тронулся под марш со стороны Невского:

Вихри враждебные веют над нами,

Темные силы нас злобно гнетут…

Питер — фантастический город. Мы еще раз прошли по вагонам из конца в конец. В седьмом вагоне, в двухместных купе ехали: молоденькая парочка, две дамы, старуха с черным бородатым монахом, мать с малолетней дочкой, степенная пара преклонных лет, два парня-студента, далекие от Гришки во всех отношениях, и двое лысых командированных, которые, лишь дождавшись отхода поезда, подналегли на водочку.

Но одно купе оказалось пустым.

— Сюда-то он и явится ночью, — предположил я.

— Проверим.

Глинская подошла к проводнице:

— У вас купе, кажется, свободное. Нам до Москвы нельзя ли…

Проводница с удовольствием назвала сумму доплаты.

— Теперь у нас свое купе. Однако пойдем к ним, — вздохнула Глинская, — разыгрывать знакомство случайных попутчиков.

Но разыгрывать ничего не пришлось. Гришка, завидев меня, отчаянно хлопнул по столу и прокричал:

— А не накушаться ли нам в честь успешного окончания праздников и возвращения домой — до поросячьего визга?!

У меня заложило в ушах. Кажется, он уже откушал.

— Вот этого нам нельзя, — сухо ответила Глинская.

Гришка с ужасом и одновременно с жалостью уставился на нее.

Поезд, наконец, тронулся.

— Ну, все хорошо, что хорошо кончается! — Гришка, отхлебнув из плоской фляжки, с довольным видом повалился на свою полку.

Я села напротив и углубилась в роман. Снова письма, диалоги с подтекстом: обычным шрифтом то, что говорится, курсивом — что при этом думается. И — последние письменные свидетельства, которые оставляет после себя человек, — завещания. Девушки повзрослели, состарились и умерли.

Роман вызвал у меня ощущение фатальной справедливости всего, что происходит на свете. И еще — мимолетности.

Вернувшись домой после похорон, муж главной героини, Нене, жжет ее старые письма. Когда-то, в середине их жизни, она мечтала, чтоб эти письма положили ей в гроб. Письма, перевязанные розовой ленточкой. Письма от молодого человека, которого Нене любила в юности и из-за которого едва не погибла их семья. А теперь она не захотела взять эти письма с собой… Бросая листочки в огонь, муж натыкается на фразы: «Кто тебе купит шоколадки?..», «…ты тоже далеко…», «всякий раз, как читаю твое письмо, ко мне возвращается уверенность…». И трудно представить, что ни автора писем, ни адресата уже нет в живых…

— Ты чего задумалась? — спросил Гришка.

После месяца молчания его тянуло на болтовню.

— Так, думаю, что с нами будет… — Я спрятала журнал в сумку и взглянула в окно. — Что-то нас всех ждет…

— Да ничего! Полшестого в Москву приедем. — Гришка зевнул.

— Нет, я думаю, что нас ждет вообще…

— Понятно…

Вдруг дверь купе дернулась, и я увидела Сашу. Вслед за ним вошла Глинская. Они были без верхней одежды и вещей. Значит, едут в этом же поезде.

— И даже в этом вагоне, — сообщила Глинская мрачно.

Я заметила, что, несмотря на бледность и утомленный вид, она тщательно причесана и накрашена. А одета… как из журнала! Облегающий черный свитер, серые кожаные бриджи, белые сапожки на изящном, но устойчивом каблучке. Но все же чувствовался в ней какой-то надлом, что-то от декаданса, серебряного века, поэзия увядания, что ли. А может, это не надлом, а имидж. Эстетика такая.