Анастасия Соловьева - Полюбить Джоконду

— Лиза, ты где?

— Здесь. — Я улыбаюсь, пытаюсь улыбнуться. — Теперь я здесь.

За чашкой кофе у стола, на диване в гостиной и, наконец, в белой круглой спальне… Мы так давно не оставались вдвоем. Правда, был тесный номер в гостинице, линялый гобелен. Но это — как будто не по-настоящему. А по-настоящему — поезд, страх за жизнь: за его, за свою. За нашу. Потом в грязном туалете я вытаскивала осколки из его окровавленной ладони, и мне хотелось плакать. И сейчас мне хочется плакать. От усталости, от счастья, оттого, что вдруг исполнились все мои желания…

Мы проснулись одновременно. В окно скользнул последний закатный луч, и скоро комната погрузилась в сумерки. В прихожей беспардонно трезвонил телефон, потом где-то в недрах карманов и сумок запищали мобильные. Внешний мир был равнодушен к нашему растерянно-счастливому состоянию. Мы требовались всем сразу.

— И прямо сейчас! — Саша засмеялся. Пока он говорил по телефону, я выяснила, что холодильник пуст и нужно немедленно отправляться за продуктами и не забыть зайти в аптеку.

Саша предложил сходить в «Перекресток». Я согласилась, мне было все равно куда идти. По дороге рассматривала улицы, светлые от фонарей и сверкающего снега, людные, оживленные. Раньше я редко бывала в новых районах, но всегда казалось, жизнь здесь другая, как будто на подъеме. И магазины тоже другие — огромные, нарядно убранные залы. И выбор громадный. В такие магазины нельзя приходить без конкретного плана. Я пыталась составить его с ходу: купила курицу, салат, хлеб, бутылку вина, но потом впала в искушение и набирала что попало.

Дома перевязала Сашину руку, поспешно управилась с курицей и задалась вопросом, где лучше накрыть стол.

Мне так понравилось, как мы завтракали сегодня, но ужин — завершение нашего первого настоящего дня — должен конечно же быть праздничным. Лучше гостиная. И вот эти фарфоровые тарелки. Я ставила посуду на сервировочный столик, когда позвонили в дверь.

Из прихожей донеслись голоса, Сашин и незнакомый женский. «Не слишком ли много женщин вокруг него?» — мелькнула неприятная мысль, но, прислушавшись, я поняла: Леонарда.

— Я, дорогой мой, звоню тебе, звоню, а подходит какая-то женщина. Ты что же, кому-то отдал телефон? — Не дождавшись ответа, она продолжала: — А сегодня весь день вообще никто не отзывается. Я беспокоюсь, где ты пропадаешь… — Он снова промолчал, но она, не стесняясь, вещала дальше: — Выполняешь поручения этого отвратительного фонда?

— Да дело не в поручениях…

— Нет, друг мой! Ты меня не обманешь! Но я тебя не виню — ты это делаешь не по своей воле.

— Не по своей, — виновато согласился он, к моему все возрастающему недоумению.

— Я не осуждаю тебя! — царственно изрекла Леонарда. — Я желаю тебе только добра. Поэтому и приехала предупредить, несмотря на страшную занятость…

— О чем же ты хочешь предупредить?

— Не ходи в «Обелиск»…

Саша, должно быть, сделал протестующий жест, потому что Леонарда поспешно заговорила:

— Я прекрасно понимаю, что совсем ты не можешь бросить их. Но речь лишь о нескольких днях, буквально завтра-послезавтра!

— А что это изменит?

— Я же тебе сказала, что буду обращаться в профсоюз. И на днях эти обалдуи мне сообщили: получено приглашение на аудиенцию в астрале. «Обелиску» не миновать неприятностей!

— Ты уверена?

Даже через дверь я уловила в Сашином голосе озорные нотки.

— Как я могу быть уверенной в них? Они еще на аудиенции опозорятся, олухи эти. Не могут ничего толком — только бабки гони! А на наши денежки жируют — по курортам и ресторанам… Но мало что вдруг?.. Обещаешь не бывать в «Обелиске»?

— Да ты не беспокойся.

— Ради ребенка!

— Конечно-конечно!

— Вот и хорошо!.. Ты не представляешь, как ты меня успокоил! Скажи им, что ты заболел.

— Так и скажу.

— Ну все, я должна бежать. И пожалуйста, сообщи мне твой мобильный номер. Не могу же я каждый раз вот так…

— Хорошо, я пришлю его тебе.

Каблучки зацокали к лифту.

— Ну что наш ужин? — спросил, вернувшись на кухню, Саша.

— Ну что наш фонд? Ты, кажется, затеял какую-то ответную акцию, решил не оставаться в долгу? И теперь их ждет аудиенция в астрале?.. Ну-ка, признавайся! — веселилась я.

— Не смейся. — Он грустно махнул рукой. — Человек перестал понимать, что к чему, а я только масла подлил в огонь своими дурацкими шуточками.

— Какими шуточками?

— Да вот зачем-то сказал ей, что «Обелиск» — современная инквизиция.

— Зачем ей вообще об «Обелиске» рассказывать?

— Ну, думал об этом. Помнишь, когда из Альп вернулись? Время было тревожное. И тут она приехала, завела какие-то нескончаемые разговоры. Я и в мыслях ничего такого не имел — само собой получилось.

— А что это такое — профсоюз?

— Наверное, профессиональное объединение ведьм, колдунов, магов — кого еще?

— И теперь вся эта нечисть ополчится на «Обелиск»?

— Какая там нечисть?! Несчастные люди.

— Если ты… сомневаешься в Леонарде, то почему же оставил с ней сына? Как ему с ней живется? — не удержавшись, спросила я.

— Я долго думал. Но тут, кажется, ничего не поделаешь. Мальчика она не отдаст.

Самые грустные мысли — о детях. Я моментально вспоминаю свою Ленку, хрупкую, сероглазую, с русыми локонами, уже взрослую, но еще маленькую. Завтра мы с ней обо всем поговорим… Потом, уже привычно, думаю об «Обелиске». Теперь он существует в новом обрамлении — колдовской профсоюз, Леонарда.

Состояние мира вокруг нас — война всех против всех, мир лежит в войне. Просто неприлично быть счастливыми в таком мире. Но — мы вместе, пьем в гостиной французское вино… и кажется, ничто не омрачает нашего счастья. Или это затишье перед бурей? Короткая передышка?

— Долгая передышка. На всю жизнь. — Саша пытается успокоить меня, но мне кажется, ему тоже тревожно.

— А если позвонит Карташов?..

— Отправишь. Ты ничего ему не должна.

— Еще знаешь что?.. — Так непривычно чувствовать себя слабой, так хорошо, что рядом человек, готовый броситься на бой с твоими проблемами. — Меня немного страшит развод. Судьба Елены, раздел имущества…

— Ерунда! Наймем адвоката. Все уладится без твоего присутствия.

Я тихо говорила, уткнувшись в Сашино плечо. Ревизировала прошлое и осмысляла будущее. Из полумрака нашей гостиной будущее представлялось ослепительно прекрасным. Я снова буду работать доктором (надо только подтвердить диплом и пройти стажировку), Ленка поселится вместе с нами, летом мы поедем на озера в Финляндию. Пригласим Ольгу с Макаром, для смеха — Губанова. На озерах безлюдье и белые ночи. А в Москве вечные сумерки или и вовсе полярная тьма. Но очень хорошо будет и в Москве. Спешить домой дождливым осенним вечером, зная, что дома Саша. Или самой ждать его возвращения, прислушиваться к звукам на лестнице, к шуму лифта, к звону ключей за дверью. И дождаться, и остаться вдвоем…

Но разве в наше время люди могут побыть вдвоем? Их везде достанут — если не непосредственно, так при помощи технических средств! Наш разговор прервал телефонный звонок. Я поднялась, Саша попытался удержать меня. Я слабо запротестовала:

— По-моему, лучше сразу подойти, чем потом всю ночь волноваться.

— Подойди, если хочешь.

Я сняла трубку и услышала захлебывающийся голос Гришки:

— Ну я вкопался, блин! Куда теперь деваться-то?

— Гриш, давай спокойно и по порядку, — попросила я механически.

— Чё по порядку?

— Во-первых, как в Твери?

— Да в Твери туфта. Подписал какую-то бумагу — протокол, что ли? — для проформы. Они меня быстро отпустили.

— А того?.. Другого?..

— Я почем знаю? Побазарили — увели.

Из милиции Гришка отправился на вокзал и, пока ждал поезда, от нечего делать прочитал тети-Маринино завещание. Лучше бы он не делал этого, потому что до Москвы потом добирался на ватных ногах, с потными от волнения ладонями и бьющимся, как овечий хвост, сердцем. По завещанию он являлся наследником, как пишут в сказках, несметных сокровищ.

И стоило ему переступить порог собственной квартиры (как усталый путник — невольно подумала я), как Светка тут же сообщила приятную новость:

— Весь день тебе названивали какие-то люди!

— Кто названивал? — не врубился сначала Гришка.

Но вскоре сомнений уже не оставалось: звонили доблестные обелисковцы. Самое странное, что после его возвращения звонки не возобновились. Глупо думать, конечно, что они оставят Гришку в покое. Видно, у них тактика такая. Изматывают, понимают, что он никуда не денется.

— Что ж делать? — беспомощно спросила я.

Нет, рядом с Сашей я определенно расслабилась. Еще сутки назад такая фраза была для меня невозможна.

— Вот именно! Где мне теперь ховаться? — заорал Гришка, потрясенный моим состоянием.

— Откуда я знаю?

— Я лучше сам в ментовку пойду!

— И что ты им скажешь?

— Скажу: я сдаюсь! Сил моих больше нет!

Моя безучастность окончательно повергла Гришку в шок: он кричал в трубку какую-то страшную несуразицу, так что стоявший рядом Саша без труда разбирал его слова. У меня уже не было сил пропускать через себя этот мутный поток.

— Успокойся, Гриш. Мы подумаем. Я и Саша.

— Подумаете? — настырно переспросил он. — Пока вы думать будете, они мне уже склеят ласты.

— Мы тебе утром перезвоним.

Я поспешила отключиться — момент был подходящим. О тяготах своего положения Гришка собирался рассказывать ночь напролет. А чем мы ему поможем?

— Да ничем, — сказал Саша насмешливо. — Мы ему ничем не поможем. Мы — не реабилитационный центр. А у Гришки нашего просто истерика. Разрядка после всех испытаний.

— Но может, там правда несметные сокровища?

— Да какие сокровища? Ты что, не знаешь Гришку?! Заводится с пол-оборота! Пускай теперь Светка занимается с ним, мы уж и так хорошо поработали.

Особенно я! Нянчилась с этим Гришкой, как с собственным ребенком. Он привык, и думает, всю жизнь можно будет пользоваться моим участием, звонить в двенадцатом часу, изливать душу. Нет, Саша тысячу раз прав: пусть теперь плачется своей Светке!

Но может, у них не те отношения? Я знаю, есть такие семьи: пьют, едят, спят, растят детей, делают покупки, но не разговаривают. И не из-за отчуждения или неприязни. Одна моя пациентка как-то сказала мне:

— О делах мужа я узнаю из случайных обмолвок или из его телефонных разговоров с друзьями. В лучшем случае он о чем-нибудь расскажет мне постфактум.

Я подумала, что и у нее тоже пропало желание делиться с мужем, если даже оно и было. И вместе с тем по-своему она хорошо к нему относилась. Всегда повторяла, что человек он порядочный, надежный. И сама была верной и заботливой женой. В некотором смысле их союз можно было назвать образцовым. Если в этой сфере только возможны образцы!

— Ты все о Гришке? — поинтересовался Саша.

— Уже не о нем.

По комнате еще тут и там мелькают призраки счастливого будущего, уготованного нам жизнью: долгих интимных вечеров, интересных путешествий, ярких праздников и насыщенных будней, когда ни один день не будет похожим на другой.

В молчании мы допиваем красное вино, доедаем остатки ужина и в половине первого исчезаем за дверью нашей необыкновенной белой спальни.

Рано утром позвонил Гришка. Ночью ему не давали спать звонки обелисковцев, и неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы Светка не отключила телефон. Однако отключение телефона — типичная страусиная политика. Надо предпринимать какие-то реальные шаги.

— Какие? — Гришка опять находился в состоянии невменяемости.

— Мы пока ничего не придумали, — объяснила я неуверенно, по привычке мне казалось, что с ним надо говорить только конструктивно. Но что конструктивного я могла сказать сейчас?

— Как мне теперь от них отхомячиваться?! — не унимался Гришка.

— Подожди немного. Мы тебе сами позвоним.

На этот раз, кажется, я кое-кто придумала! Только, конечно, сначала следует посоветоваться с Сашей. Гришка должен просто отдать «Обелиску» наследство! Больше-то у них к нему никаких претензий. Пусть едет в «Обелиск» и откровенно поговорит с Иннокентием.

Однако Саша так не считал. По его мнению, действия «Обелиска» были лишь щелканьем зубов. Столько денег они вбухали в операцию, а наследство проплыло мимо носа. Да еще пойман Гришкин двойник. Теперь он может выдать всю контору. Поведает миру об их делишках!

— Что же Гришке-то посоветовать? Ты сейчас уйдешь, он опять позвонит.

— Переждать. Кроме звонков, они ни на что не осмелятся. — Саша быстро глотает кофе — торопится на работу.