– Простите, миссис Петри, только не зеленое. У меня почти нет одежды другого цвета.

– Красное тоже идеально и очень тебе пойдет.

Грейс посмотрела на шерстяное платье с высоким воротом и длинными рукавами.

– Простите, – пробормотала она, гадая, откуда набралась мужества спорить с той, которая всегда была так добра к ней. – Но я буду выглядеть, как спелая вишня.

Обе рассмеялись, но от миссис Петри было нелегко отделаться.

– Вздор, малышка, ты красивая молодая женщина, и красное пойдет к твоим каштановым волосам. Но если считаешь, что красное – это уж слишком, всегда можно найти хорошенький воротничок, а может, и манжеты. Я могла бы их пришить, и тебе даже не придется просить миссис Робан о помощи.

– Это дополнительная работа для вас, миссис Петри. Давайте посмотрим еще, и если ничего не найдем, всегда можно пойти в «Хоррел и Гофф» или «Поттс и сыновья».

Миссис Петри кивнула, и они стали бродить среди ларьков. Грейс нашла коробку душистого мыла без карболовой отдушки, шерстяные перчатки, которые, как заверила миссис Петри, прекрасно подойдут юному Джорджу, сироте, который теперь жил у Петри и помогал в магазине.

– Мы купили ему несколько журналов для мальчиков: «Ровер», «Бойз оун» и «Трайумф». Ему, как всякому мальчишке, это понравится больше, чем новые зимние ботинки. Но давай зайдем сюда, дорогая.

Грейс хотела купить платье. Но увидела…

– Вот это да! Миссис Петри, разве это не настоящий «Фэр Айл»?[13]

Среди рядов джемперов и кардиганов она заметила один, светло-бежевый, ручной работы, и, сняв с вешалки, приложила к себе. Именно такой она однажды видела в разделе вязаных вещей журнала «Лэнд герл», издания Земледельческой армии. Кардиган с длинными рукавами застегивался до самой шеи. А поперек спины и груди шла полоса со сложным вывязанным узором.

– Проверь изнанку. В настоящих «Фэр Айл» узор почти такой же, как на лицевой стороне.

Грейс вывернула кардиган, и да, изнанка переливалась всеми цветами: голубым, розовым, желтым, зеленым, белым…

– Превосходно, малышка. Никаких дефектов или дырочек?

– Честно говоря, мне абсолютно все равно. Должно быть, на вязание ушло несколько недель.

– И мы отдадим за него целое состояние. Не меньше двух, а то и трех гиней. Господу одному известно, сколько стоят новые.

«Я не могу потратить столько на ношеный кардиган, как бы красив он ни был», – подумала Грейс. Но в голове звучал и звучал голос мистера Крофорда: «Пятьсот фунтов, пятьсот фунтов…»

– Посмотрите на цену, миссис Петри, я сама боюсь. У меня осталось тридцать пять шиллингов.

– Вы в армии, дорогая? – спросил кто-то за спиной. Повернувшись, Грейс увидела маленькую и очень худую женщину в тюрбане и большом фартуке, целиком закрывавшем одежду.

– На вас это будет выглядеть просто шикарно. Все девушки хотят заполучить такие. Носят поверх формы с красивыми блузками. Этот кардиган говорит сам за себя.

– Вы правы. Он прелестный. Но, возможно, мне не по карману.

– Забавно, но я только сейчас снизила цену в честь Рождества. Я хотела бы, чтобы он ушел к тому, кто исполняет свой долг ради нас.

– Грейс – трудармейка, – пояснила миссис Петри.

– Так и думала. Это у вас самые уродливые шляпы на свете? Думаю, моя обязанность помочь вам. Гинея. Цена держится минуту, а потом снова поднимется.

– Гинея? Это правда?

– Веселого Рождества, детка.

Едва осмеливаясь верить такой удаче, Грейс отдала деньги, в свою очередь, пожелала хозяйке счастливого Рождества и отошла.

– Поверить не могу, что он мне достался, – ошеломленно прошептала она.

– Давно пора и тебе порадоваться, малышка. Но он стоит дороже, чем обошлось бы нарядное платье.

– Я в него влюбилась. И она права – кардиган очень модный. Интересно, что скажет Роуз?

– Возможно, что тебя ограбили, потребовав больше фунта за старый кардиган, – пошутила миссис Петри.

Она ошиблась. Роуз оглядела кардиган, внимательно изучила узор.

– Роскошно, Грейс. И у меня есть юбка, которая прекрасно к нему подойдет.

Грейс так явно сконфузилась, что подруга улыбнулась.

– Ма, помнишь ту юбку горчичного цвета, которую мы купили в надежде немного выпустить швы? Она висит в гардеробе больше года, и у нас до нее руки не дошли. Можно отдать ее Грейс, ее талия не намного уже моей. Подхватим юбку поясом, и будет прекрасно держаться.

Грейс в который раз была ошеломлена добротой этих людей. Она поблагодарила. Но напомнила, что у нее есть прекрасная темно-зеленая юбка, которую можно носить с кардиганом. И на этом вопрос был закрыт.

Вечером Грейс, Салли и Роуз пошли в кино. Совсем как в старые времена. Когда картина «Сорок девятая параллель»[14] закончилась, они зашли в будку механика и помогли отцу Салли все убрать и закрыть.

– Остановись, непокорное сердце…

Салли притворилась, будто падает в обморок.

– Отец, если я не могу выйти за Лесли Говарда, значит, никогда не пойду к алтарю!

– А что случилось с Джимми Стюартом? – съязвила Роуз.

Салли окинула подругу делано яростным взглядом.

– Почему жизнь так сложна?!

– Как насчет мужчины, у которого не только смазливое лицо? – присоединилась Грейс к шутливой перепалке.

– Не только?! – потрясенно воскликнули Салли и Роуз.

– Никак вам опять по четырнадцать, леди? – хмыкнул мистер Бруэр. – Лучше пойдем, проводим Роуз домой.

Девушка пыталась спорить, но он был неумолим.

– Не знаю, кого можно встретить при этом затемнении. И потом, а вдруг ты споткнешься и упадешь?

На это вразумительного ответа не нашлось.

Вернувшись к Бруэрам, Грейс вынула конверт, в который положила письма, вышла на кухню, где мама Салли варила какао, и спросила, нельзя ли посидеть здесь и почитать письма.

– Конечно, дорогая. Только не засиживайся допоздна.

Миссис Бруэр разлила какао и погнала Салли спать.

– Не бойся разбудить нашу дочь, когда будешь ложиться. Она спит даже во время бомбежек.

Оставшись одна, Грейс открыла конверт, вынула другое письмо и стала читать. Почерк был очень странным в сравнении с современными письмами, и целые слова выцвели и исчезли с течением времени. Сначала ей было не по себе. Мучили угрызения совести из-за того, что она так бесцеремонно влезает в чужую жизнь. Но что ни говори, а автор письма, тетя Фран, как и получатель – Меган, были мертвы.

Она молча извинилась перед ними за то, что прочитала письмо, написанное в 1916 году.

Дорогая Мегс!

Спасибо за… открытку – поздравление с днем рождения. Милая маленькая девочка! Жаль, что твой па тебя не видит. Бог знает где он, может, даже в армии. Дядя Фред утверждает, что в солдаты сейчас берут всех, даже таких ни на что не годных ничтожеств, как твой па. Даже заключенных. А это мысль. Если твоего папашу закрыли, это означает, что он мог оказаться в армии. Это приводит к тому, что твоя ма должна получать несколько шиллингов в неделю от правительства.

Понятия не имею, как она это узнает, но скажи ей, что приеду воскресным автобусом, чтобы повидаться с ней. Вот славно будет!

Увидимся в обед.

Тетя Фран.

Значит, когда письмо писали, Меган была «милой маленькой девочкой».

Грейс вспомнила сестру. Ей тогда было лет одиннадцать, и она была несчастлива, не зная, вернется ли отец.

Грейс старалась отгадать стершиеся слова по общему содержанию, и, кажется, ей это удавалось.

Видимо, отец был не слишком хорошим человеком, подумала она, и вовсе не таким, за которого следовало бы выходить приличной девушке вроде Маргарет Харди. Словно на свете существовало два Джона Патерсона…

Она схватила письмо, жалея, что вообще его читала, и сунула в конверт. И решила, что больше не дотронется ни до одного. Но вместо того чтобы проскользнуть в спальню, которую делила с Салли, осталась за столом. Для того чтобы сэкономить электричество, она зажгла свечу и прочитала письмо, лежавшее в самой глубине конверта. Она была довольна, что прочитала письмо, немного прояснившее историю ее жизни. Но информации по-прежнему было недостаточно, оставались дыры, которые, как она чувствовала, никогда не будут полностью заполнены.

Письмо, написанное черными чернилами и прекрасным почерком, было датировано 19 августа 1927 года. Писала начальница приюта в городке вблизи Глазго. Становилось болезненно очевидным, что она и Меган переписывались раньше.

Дорогая мисс Патерсон!

Мы счастливы узнать, что вы с такой готовностью согласились дать дом своей осиротевшей сводной сестре. Жизнь с любящей родственницей для ребенка всегда лучше, чем даже самое хорошее государственное учреждение.

Я посылаю ценные часы, которые носила ваша покойная мачеха, когда попала в больницу. Грейс в настоящее время слишком молода, чтобы доверить ей дорогую вещь, но уверена, что вы будете бережно хранить часы до того момента, когда она станет достаточно взрослой, чтобы их носить. Деньги, оставленные ей бабушкой по матери, будут, разумеется, надежно инвестированы, и когда Грейс достигнет двадцатипятилетия, как указано в завещании миссис Абигейл Харди, – на счету накопится достаточная сумма, чтобы обеспечить ей будущее.

Нам повезло, что сестра Энтони из местного дома Назарет, убежища для одиноких матерей с детьми, первого сентября едет в Лондон. Ей дали разрешение сопровождать Грейс до Лондона, а оттуда – в Дартфорд. Там она отдаст малышку в ваши заботливые руки. Не могу передать, как желала бы, чтобы каждому осиротевшему ребенку так повезло.

Майри Макфейл,начальница приюта.

Грейс захватила письма и свечу и потихоньку пошла в спальню. Быстро разделась, натянула ночную сорочку, легла на маленькую кровать, приготовленную для нее миссис Бруэр, и задула свечу. Салли что-то неразборчиво пробормотала, и девушка насторожилась, боясь, что потревожила подругу. Но Салли продолжала спать.

А Грейс лежала без сна, пытаясь осознать прочитанное. Мать положили в больницу, где, как ни печально, она умерла. Такой простой ответ на вопрос, откуда у Меган взялись золотые часы… И она, Грейс, когда-то ехала в поезде с монахиней. Сестрой Энтони. Значит, она все правильно помнила.

Грейс свернулась тугим маленьким клубочком и прижала колени к груди. Она больше не вынесет. Не вынесет этих мыслей. Мама умерла в больнице Глазго, и, похоже, Грейс в этот момент была с ней. Но что она там делала? Нужно узнать все, что можно, о, как противно читать остальные письма! Лучше бы она их сожгла!

Наконец она заснула, думая о вопросах, на которые хотела бы получить ответы.

Конечно, она не намеревалась жечь письма.

Она взяла снимок матери и бабушки и сунула в портмоне, после чего почувствовала себя свободной наслаждаться рождественскими праздниками с самыми старыми и дорогими друзьями.

Сам по себе день Рождества даже с домашним обедом, включавшим вкусную ветчину, подарками, среди которых была искусно переделанная горчичная юбка для Грейс, был почти разрядкой напряжения, по сравнению с куда более волнующим сочельником. Флора и Фред Петри радовались письму от сына-матроса Фила. Его письма были так же редки, как письма от Сэма. И семья очень старалась терпеливо ждать. Не так-то легко отправить письмо, если служишь на корабле. Они часто обсуждали эту проблему, но так и не поняли, как может письмо с корабля, находящегося посреди океана, благополучно прибыть домой за тысячи миль оттуда. Но принимали это так, как принимали новые чудеса медицины и науки. Петри очень ждали Дейзи и жаждали услышать о друге, с которым она обедала в отеле «Дартфорд». Флора отчаянно хотела посмотреть на этого человека, так много значившего для дочери, потому что он был не только старше Дейзи, но еще и иностранцем. Флора злилась на себя, потому что не была готова протянуть дружескую руку ни неотразимому молодому аристократу Эдеру Максуэллу, которого Дейзи любила и потеряла, ни чехословацкому пилоту Томасу Сапенаку, с которым дочь встречала сочельник. Она хотела принять его со всем радушием, но имела так мало опыта общения с людьми вне своего маленького мирка. Сестра и друзья Дейзи, однако, были разочарованы тем, что она не хочет показать им своего друга. Но простили ее и собирались встретиться на полуночной службе.

– Вот! – объявила Салли, протягивая Грейс красивый красный кашемировый берет. – Не можешь же ты носить эту уродливую шляпу в сочельник! Надевай! Я буду счастлива видеть эту ярко-красную шапочку на твоей головке.

Грейс улыбнулась и взяла берет, который действительно очень ей шел. И да, он был очень теплым. Два года назад она начала бы спорить и отказалась, а Салли рассерженно сказала бы «не глупи», но теперь она стала мягче: должно быть, они все изменились за два года.

Девушки рука об руку направились по темным улочкам к маленькой церкви. Колокола не звонили. Золотистый свет не струился из древних окон, и все говорили шепотом. Как чудесно было, когда все колокола звонили и свет и торжественная музыка лились из церкви.