оценивая ее достоинства, и уставился на нее с чем-то напоминающим удивление.

— Почему Вы это делаете? — спросила она тихо.

Мерсер не ответил, и потому Анника почувствовала себя достаточно храброй, чтобы

продолжить. — Почему бы не найти свой путь, честный, как и другие мужчины? Как ваш

брат, например.

Его карие глаза вдруг вспыхнули. Он не оценил упоминания Джеймса.

— Я не мой брат, — сказал он, наконец, голосом, полным мягкого сожаления.

— Я знаю, — сказала она ему.

То, что произошло дальше, было необъяснимо. Мерсер все еще смотрел прямо на

Аннику с пылкой страстью, но не двигался. Она распахнула халат, чувствуя, что тот

скользнул по ее плечам, и стояла перед ним только в тонкой сорочке. Она никогда не была

так раздета ни перед одним мужчиной. Когда она положила ладонь на его грубую щеку, он закрыл глаза. Жар его кожи был обжигающим. Мерсер притянул ее сильными руками к

себе с жестким голодом, которого она никогда не знала за всю ее жизнь со всеми

целомудренными прикосновениями. Анника ощутила широкую грудь и ощущение его рук

на спине. А атака его рта, когда он кусал ее губы, вызвала тихий стон, и желание ее тела

прижаться к нему сильнее. Он пропустил руку сквозь её волосы, притягивая ее ближе, когда его язык вторгся в её рот. Грудь Анники натянула тонкую фабричную ткань, которая была грубо отодвинута. Её прошибло током, она поняла, что голая по пояс.

Выраженная длина прижалась между ее ног, она прижалась в ответ. Она хотела

почувствовать больше. Когда его рот ласкал ее грудь, она сдалась.

О, Боже, как она могла сопротивляться? Как это делали другие? Тогда она все

поняла. Страсть, вела людей в бездну похоти, независимо от последствий.

— Нет, — прошептала простое слово Анника, полностью не осознавая этого.

Но Мерсер, отодвинувшись, остановился. Этого времени было достаточно, чтобы

некоторые из утраченных чувств вернулись к ней, и она оттолкнула его, яростно

прикрывая обнаженное тело и дрожа от нового вида страха. Она была ужасно

неосмотрительна, бросаясь на жестокого мужчину и отдаваясь ему в безумной страсти.

Как она могла ожидать от такого преступника, как Мерсер Долан, уважения к её отказу?

Мерсер отвернулся, пока Анника, дрожа, поднимала свою одежду, одеваясь. Он,

казалось, боролся с самим собой.

— Мерсер, — она начала говорить.

— Молчи, — прошептал он грубо, качая головой, будто что-то причиняло ему боль.

Его шляпа упала на грязный пол, и он осторожно надел её обратно на голову, все еще не

глядя на нее. Со смесью облегчения и сожаления Анника поняла, что он собирался

уходить. — Держи этого паренька рядом, — сказал он, указывая в сторону «бронзового

мальчика».

— Буду, — прошептала она, когда он медленно открыл дверь. — И, Мерсер? Я

никому не скажу. О полудне.

Его улыбка была настолько сокрушающей, что она чуть ли не кинулась в его

объятия, и к чертям последствия.

— Ладно, — протянул он. — Ты великодушна, дорогуша, — и потом он исчез.

Сон не шел, как до этого. Короткое мгновение, которое она провела в объятиях

Мерсера Долана, продолжало проигрываться в мыслях. Она покраснела, вспоминая его

жесткий стояк, другой половиной желая не останавливать его. А потом, отругала себя за

такую глупость.

Мерсер Долан был частью этой банды преступников, дэйнсов, чье имя было у всех

на устах в этом крае. Он был свободен и опасен. Он убивал людей на улицах города, и

имел связь со шлюхами. Он был человеком, от которого была без ума любая. Анника была

уверена в этом. И хотя ей стыдно признаваться — она хотела его, каждым своим дюймом.

Глава 5.

Раздор-Сити, штат Аризона

Наши дни.

Мэддокс почувствовал небольшую тяжесть в животе, пока мелькали мили. Он

пытался игнорировать это, наклоняясь вперед и увеличивая скорость, ограниченную

правилами. Он бросал вызов всему этому: жизни, смерти, последствиям нарушения

законов. В какой-то момент он заметил движение справа и увидел небольшое стадо диких

коричневых лошадей, скачущих так, будто они пытались поспеть за превосходящей

мощью его мотоцикла. Или, возможно, они просто считали его родственной душой и

хотели его компании.

В мгновение ока, его глаза поймали на ландшафте буквы зелено-белого знака. Даже

без этого он точно знал, где он. До Раздор-Сити оставалось почти двадцать километров.

Он мог различить тени Возвышенности Скорпиона, они охраняли то, что осталось от

старого золотого рудника. Земля на склоне над рекой Хассаямпы была усеяна опасными

шахтами еще со времен расцвета Скорпиона. Независимо от того, как часто Священник

запрещал ему, еще ребенку, он любил забираться туда.

Вскоре он увидит Священника. Интересно, ждал ли его отец, или старик вообразил, что даже в этот отчаянный час Мэддокс не сможет встретиться с ними лицом к лицу.

Дженсеном. Габриэллой. Увидеть их будет неизбежно. Он сможет это вынести. Дайте

Мэддоксу Маклеоду бутылку виски и желающую женщину на коленях, и он сможет, черт

возьми, вынести что угодно.

Оставшиеся мили пролетели слишком быстро. Он надеялся, что доберется до дома

Священника, не столкнувшись ни с кем, кого знал. Он просто не вынесет это дерьмо. За

исключением старика, он оборвал все связи, как только уехал. Все эти знакомые лица

были вытеснены болью. Когда он впервые покинул дом — единственное, что он когда-

либо знал, это было тяжело.

Он провел свое время, бесцельно блуждая по юго-западу, подрабатывая, пока не

проигрался опасному человеку. У него не было денег, чтобы заплатить то, что был

должен, но Орион Джексон мог быть прагматичным, когда хотел. Он позволил Мэддоксу

оставаться в Куартзсайте отрабатывать долг. К тому времени, как Мэд расплатился, он

понял, что нашел новый дом, который искал. Орион был рад принять его в Отступники

раз и навсегда. Мэддокс не был хитрым, как Каспер или шибко умным, как Грейсон, но он

прошел свой собственный путь и заслужил свое место в клубе. Он не говорил об этом

вслух, но он любил тех людей. Всех.

Мэддокс проехал через центр города и вздохнул с облегчением, когда не увидел

знакомых лиц. Он, конечно, не ждал восторженных встречающих на Раздор-вэй, но он с

облегчением не увидел никого, кроме парочки наркош.

Пока Мэддокс стоял на красном сигнале светофора, сердце пропустило удар, когда

он заметил полицейский автомобиль, припаркованный на углу. Но офицер в нем держал

бублик в зубах и, казалось, что-то писал. Он не обращал никакого внимания на Мэддокса.

Он не Дженсен. Мэддокс смутно вспомнил упоминание Священника о том, что Дженсен

был разжалован до работы за офисным столом из-за огнестрельного ранения, что привело

к замене коленного сустава.

Когда он двигался к окраине города, где был отчий дом, Мэддокс проехал «У

Джерри», местный магазин лекарств и продовольствия. Это было ничем не

примечательное место и не должно было бы вызывать мандраж у него в груди. Кроме

того, что это было место, где он встретил ее в первый раз.

Он собирался взять еще пива, чтобы пропустить по бутылочке с его друзьями. В

самом деле, он почти сбил ее у полки с Будваейзером ( прим. марка пива) в его руках, пока его

друзья кричали ему, чтобы он, на хрен, поторапливался. К этому времени его брат

Дженсен, отошел от мальчишеских шалостей и собирался податься в полицию. Он сразу

заметил, что она была хороша собой: темноволосая и стройная, очевидно,

латиноамериканка. Мэддоксу нравились девушки, и он определенно нравился им. Но эта, единожды взглянув на него, фыркнула с неодобрением, что вывело его из себя. Она

закатила глаза и позволили ему пройти, как будто он был ничем иным, как дорожным

знаком, чтобы притормозить, а затем забыть. И все же спустя несколько часов он

поцеловал ее в первый раз.

— Прекрати, прекрати, бл*ть, прекрати это, — проворчал он вслух, пока сворачивал

на улочку своего отца. Воспоминаниям не захватить его. Ничего уже нет.

Дом был таким, как он его запомнил. Казалось, только стал меньше. Красный

кирпич поблек до цвета песка пустыни Сонора. «Nissan Versa» был припаркован на

проезжей части. Не было видно мелькания штор или любого иного сигнала, что его

приезд был услышан, хотя мотоцикл звучал так громко, словно гром. Внутри этого дома

был его отец. Его умирающий отец.

Мэддокс тоскливо вздохнул и слез с мотоцикла. Он знал, что Священник был болен.

Он не должен был так долго ждать, черт возьми.

Было странно стучаться в дверь дома своего детства. Еще более странно было

увидеть лицо своего брата спустя долгих десять лет.

— Мэддокс, — сказал Дженсен, открывая дверь.

— Хэй, — неловко сказал Mэд, переступая через порог. Он думал, что будет трудно

сдержаться, если он когда-нибудь снова столкнется с Дженсеном. Но на удивление он не

чувствовал ничего, кроме неясного чувства усталости.

Дженсен на мгновение отшатнулся, а потом протянул руку, которую Мэд с неохотой

пожал.

Его брат улыбнулся. — Ты хорошо выглядишь, чувак.

Мэддоксу удалось улыбнуться в ответ. — Выглядишь хреново, Джен.

Улыбка Дженсена стала печальной, и он провел рукой по редеющим темным

волосам. Ему было немного за тридцать, еще молод, но годы не красили его. В молодости

он был атлетом, но сейчас слегка набрал избыточный вес и неторопливо прошел в сторону

гостиной, выражено хромая. Мэддокс почувствовал запах перегара в такую рань. Дженсен

закладывал. Закладывал жестко.

Двое мужчин долго смотрели друг на друга, неловкий момент. Они были братьями.

Они были одной крови и с их собственной уникальной историей. И все же, Мэддокс

пришел к выводу, что они фактически были чужими. Он не знал этого человека. Впервые

он почувствовал укол сожаления.

Дженсен неловко сместился и взглянул на коридор. — Он ждал тебя.

— Ты сказал ему, что я приеду?

— Да, — нахмурился Дженсен. — Даже если был не уверен в этом.

— Да пошел ты, я же сказал, что приеду. Он и мой отец тоже.

Дженсен покачал головой и уставился на трещины в кафельном полу.

— Черт, Мэд. Я не хочу припираться. Какое бы это ни было противостояние, его

больше не существует.

Мэддокс закрыл глаза. Когда он открыл их, он увидел картину в раме на деревянных

стенах гостиной. Она висела на этой стене добрых восемнадцать лет. Ему было десять, а

Дженсену двенадцать. Священник МакЛеод был еще здоров и крепок. Его большие руки

лежали на плечах его жены, Тильди МакЛеод, которая тогда была еще жива.

— Так как он? — тихо спросил Мэддокс.

Дженсен поморщился. — Он совсем плох. Может быть несколько дней, может

меньше.

— Я понял, — прошептал Мэддокс, вдруг преодолевая эмоции. Священник МакЛеод

не мог умереть. Но умирал. Он чувствовал сейчас его запах в доме, это была приторная

вонь медленного разложения, в отличие от резкого медного запаха быстрой смерти.

— Это твой автомобиль на дороге? — спросил Мэддокс, меняя тему.

Дженсен, казалось, смутился.

— Нет. Габи здесь каждый день, она пошла в город за латексными перчатками или

еще каким-то дерьмом. Старик любит ее, ты же знаешь. Плюс она помощник врача, она

помогает с медицинскими принадлежностями, — Дженсен замолчал, — а потом еще

Мигель. Он обожает своего деда. Для него это очень трудно.

Мэддокс ничего не сказал. Он не отступил, когда его брат сделал шаг ближе. На

лице Дженсена отразилась искренность.

— Мэд, мне было жаль. Я не могу сказать больше. Я знаю, что для тебя то дерьмо

всё еще живо, но для нас все уже кончено. Теперь я женат. Между мной и Габриэлой

ничего нет, кроме любви к нашему сыну, — он закашлялся. — Может, отпустишь это, Мэддокс?

Мэддокс посмотрел на человека, с которым была его сильнейшая, из существующих, генетическая связь. Был еще один брат, Кольт. Он был первенцем и умер в своей кроватке, когда ему было шесть месяцев. Мэддокс знал, что ни один из родителей никогда так и не

оправился от этого выстрела в самое сердце. Чем старше он становился, тем чаще

Священник говорил о сыне, которого потерял, рассуждая вслух, о том какая была бы

разница, если бы он выжил, как смог бы балансировать между его постоянно воюющими

младшими братьями.