Лесли Пирс - Помни меня

Мэри побывала во многих странах, и это была правда: она нигде не видела таких красивых мест. Закрыв глаза, Мэри увидела море, поблескивающее под летним солнцем, и услышала запах водорослей и крики чаек.

— Я никогда не была в Труро, Фэлмаусе и на границе графства, — сказала она, когда Босвелл упомянул, что собирается посетить эти места.

— Да что вы! — воскликнул он удивленно. — Правда?

— Вы поймете почему, когда съездите туда, — сказала она и улыбнулась, потому что, несмотря на его возраст, у него было прямо мальчишеское жизнелюбие. — Возможно, они не так далеко от Фоуэя, если считать в милях, но дороги плохие, немногим лучше проселочных.

— В Труро были беспорядки, — вздохнул Босвелл. — Пришлось вызвать армию, чтобы подавить их. Но впрочем, с тех пор как вы уехали, беспорядки вспыхивают повсюду. На Англию оказала влияние Французская революция, и сейчас в стране, как я подозреваю, слишком много недовольных.

Мэри знала, что Босвелл читает массу газет. Одной из причин, по которой она так любила его визиты, была возможность поговорить о том, что происходит за тюремными стенами. Хотя ее четверо друзей всегда находились рядом с ней, их разговоры казались Мэри очень ограниченными. Она устала обсуждать их побег и общих знакомых из Нового Южного Уэльса, и ей было еще менее интересно говорить о заключенных Ньюгейта.

— Как бы я хотела уметь читать, — сказала Мэри с сожалением. — Я совершенно не разбираюсь в том, что происходит в мире.

Босвелл снова накрыл ее руку своей.

— Мэри, если вы захотите, то научитесь читать. Но не говорите, что вы невежественны, потому что в вас больше ума и мудрости, чем у многих людей, которых я знаю и которые считают себя умными.

Потом он встал.

— Я уже должен идти. Постарайтесь не беспокоиться и знайте, что, путешествуя по Корнуоллу, я буду думать о вас.

Босвелл поцеловал ее в щеку.

— Носите это платье, Мэри, пусть оно напомнит вам те дни, когда ваша юность еще не превратилась в кошмар.

И Босвелл был прав: это платье действительно напомнило Мэри о многом. Мэри вспомнила, как была юной девушкой, как бегала в Плимуте на свидания к Томасу Кугану, как он ловил ее в свои распростертые объятья и кружил и как у нее кружилась голова от его поцелуев.

В Ньюгейте не было зеркал, но взгляды мужчин говорили Мэри, что в этом платье она не такая ободранная и некрасивая, как она думала. Это помогло ей воспрянуть духом, она ловила себя на том, что все больше думает о свободе и иногда с отчаянием говорит себе, что свобода никогда не придет.

— Что вас беспокоит, Мэри? — спросил Босвелл, потянувшись через стол в тюремной комнате для посещений. — Вы сегодня мне ни слова не сказали.

Мэри просидела в тюрьме уже семь месяцев. Был студеный февральский день. Она надела мужское пальто, одно из тех двух, которое принесли для Джеймса Мартина его поклонницы. На ней были толстые шерстяные носки и варежки, но она все равно так замерзла, что просто умирала от холода. Но Мэри была мрачной не только от холода, а еще и потому, что снова пала духом.

— Нас вообще когда-нибудь помилуют? — спросила она тихим голосом. — Если этого не произойдет, скажите мне сейчас, Боззи. Я уже не могу больше ждать.

Каждый раз, приходя в тюрьму, Босвелл рассказывал ей, как он занят ее делом и делами ее друзей. Он сказал, что надоедает всем, давит на Генри Дундаса и всех своих знакомых влиятельных людей. Но месяцы медленно тянулись, и Мэри невольно начала подозревать, что обещания Босвелла оказались пустыми.

— Прошло уже семь лет с тех пор, как вас арестовали, — сказал мягко Босвелл. — Вы вытерпели это с такой стойкостью. Вы наверняка сможете потерпеть еще совсем чуть-чуть. Или вы потеряли веру в меня?

Мэри не хотела признать, что так оно и есть, потому что отлично отдавала себе отчет в том, что слишком мало знала о мире за стенами тюрьмы, о юристах, судьях и секретарях внутренних дел. Босвелл имел привычку разговаривать с ней как с равной, рассказывал ей о знаменитостях, с которыми встречался, вечеринках, в которых принимал участие, о театрах и о концертах, предполагая, что она знает, о чем или о ком он говорит. Но откуда она могла знать? Мэри была неграмотной деревенской девушкой. Единственным подобием концерта, которое она видела, был марширующий оркестр в Плимуте. Ни разу в жизни она не садилась за стол, сервированный серебряными приборами и хрустальными бокалами.

Когда Босвелл говорил о лорде Фэлмаусе, Эване Непине и Генри Дундасе — чиновниках, с которыми он встречался по делу Мэри, — эти имена ей ни о чем не говорили. Она не знала ничего об этих людях. Мэри иногда даже предполагала, что он выдумал их, чтобы создать впечатление бурной деятельности.

У ее отца была поговорка «В королевстве слепых одноглазый человек — король». Только в Порт-Джексоне она поняла, что это значит. Там она была умнее большинства заключенных, многих морских пехотинцев и даже некоторых офицеров. Мэри пришла к мнению, что разбирается в людях и способна справиться с любыми трудностями.

Но Лондон и Ньюгейт совсем не то же самое, что Порт-Джексон. Здесь все отличались острым умом. Возможно, у них было не больше книжного образования, чем у нее, но они обладали хитростью. Все они — будь то заключенные, надзиратели или посетители — имели более глубокие знания и больше опыта, чем она.

Возможно, Мэри побывала на самом дне и вернулась оттуда, но, с тех пор как она попала в Ньюгейт, она увидела, насколько ограничены на самом деле ее способности. Мэри умела ловить рыбу, потрошить ее и готовить. Она умела управлять лодкой и могла помочь построить хижину. И это было практически все. Мэри возлагала все свои надежды на Босвелла, потому что он умен и образован, но, возможно, она сделала глупость.

— Я думаю, что потеряла веру в себя, — призналась Мэри с вздохом.

— Это вполне понятно, — сказал Босвелл, и в его темных глазах появилось сочувствие. — Ньюгейт пытается уничтожить каждого, кто проходит через его двери. Но вы должны бороться с этим, Мэри. Посмотрите вокруг: на женщин, которые продаются за стакан джина, на мужчин, которые могут стянуть ботинки со спящего, и напомните себе, что вы не одна из них. Вы, благодаря вашей смелости и выносливости, покорили сердца целой нации. Каждый день люди спрашивают меня, как ваши дела, и суют мне деньги для вас.

— Правда? — спросила Мэри удивленно, и ее глаза сузились. — Так где же они?

Босвелл фыркнул.

— Я держу их в надежном месте на тот момент, когда они вам понадобятся. Было бы неблагоразумно с вашей стороны держать их здесь, но я записываю каждый пенс, и, когда вас выпустят, деньги будут потрачены на жилье, одежду, еду и дорогу туда, куда вы захотите поехать.

Мэри кивнула, приободрившись оттого, что он сказал «когда», а не «если».

— Но вы мне можете сказать хотя бы, через сколько недель ситуация прояснится?

Босвелл покачал головой.

— Я не могу, Мэри. Я делаю все, что в моих силах, обращаясь к людям, которые могут ускорить ваше освобождение. Я не могу сделать больше, чем уже делаю.

После того как Босвелл ушел, Мэри отправилась в пивную разыскивать мужчин. Несмотря на ее отвращение к этому месту, у нее не было желания в одиночестве ждать в камере их возвращения.

Как всегда, запах дешевого спиртного, табака и человеческого пота чуть не сбили ее с ног, когда Мэри открыла дверь. Комната была маленькой, похожей на подвал, с серыми каменными стенами, холодными и влажными на ощупь. Она освещалась коптящим фонарем, и единственной мебелью была пара расшатанных скамеек. Свежий воздух проходил только через дверь, но завсегдатаи пивной, похоже, привыкли к этой духоте.

В тот день комната оказалась не такой переполненной, как всегда, вероятно, потому, что в общих камерах была эпидемия лихорадки. И все же в ней находилось около шестнадцати мужчин и четверо женщин, две из которых показались Мэри новенькими, потому что она не видела их раньше. Одна из женщин, одетая в кричащее, багрово-голубое, полосатое платье, сидела верхом на колене у мужчины, потягивая из бутылки, и позволяла ему ласкать свою грудь.

Каждый раз, когда Мэри заходила сюда, она испытывала приступ тошноты. Дело было не в том, что она не одобряла людей, которые пили здесь или в любом другом месте, — выпивка была таким же действенным способом справиться с пребыванием в тюрьме, как и молитва. Но пивная, казалось, будила в людях все самое худшее. Они хвастались, ныли, издевались над более слабыми. Неуклюжие сексуальные акты, часто с комментариями участников, были обычным явлением. Однажды Мэри зашла сюда и увидела, как мужчина столкнул женщину со своих колен, только что совокупившись с ней, а другой схватил ее и тоже использовал, причем все остальные аплодировали ему.

Здесь также затевались интриги против непопулярных заключенных, и, поскольку зависть обычно была главной причиной самых злобных нападок в Ньюгейте, Мэри все время боялась за себя и за своих друзей.

— Мэри, моя дорогая малышка! — воскликнул Джеймс, увидев ее в проходе. — Иди сюда, выпей с нами!

Джеймс сильно изменился с момента их прибытия в Ньюгейт. Его скандальная репутация, умение писать и читать и природное обаяние почти сразу выделили его среди остальных заключенных. Поддержанию его имиджа благоприятствовал также поток дам, приходивших навестить его. В красивой чистой одежде, аккуратно побритый, Джеймс стал похож на члена ирландского аристократического общества. Он никогда не отличался красотой из-за большого лба и носа, но он умел элегантно носить свою новую одежду, и его юмор и сердечность располагали к нему.

У Мэри упало сердце, когда она увидела его лицо, красное от алкоголя. Шатаясь, Джеймс двинулся к ней, но еще хуже, чем его пьяный вид, была компания, в которой он пил. Амос Китинг и Джек Снид были настоящими отбросами общества, безобразными как телом, так и душой. Они вдвоем до смерти забили дубинками богатую пожилую вдову, когда она застала их за ограблением ее дома. И даже сейчас, в ожидании смертной казни, они не испытывали абсолютно никаких угрызений совести и даже хвастались этим. Ната, Билла и Сэма не было в комнате, и Мэри подозревала, что они ушли, потому что не желали находиться в компании Амоса и Джека.

— Я просто хотела поговорить с тобой, Джеймс, — сказала Мэри, отступая назад. — Но это подождет.

— Ты слишком высокомерная и могущественная, чтобы выпить с нами? — Амос, который был младше Джека, ухмыльнулся, обнажив свои гнилые зубы.

Мэри замешкалась. Она не могла просто уйти, оставив подобное замечание без ответа. Но это было ее ошибкой, потому что Джек, сообщник Амоса, чудовище шести футов росту с лицом, похожим на сырую печенку, двумя прыжками пересек комнату и схватил ее за талию.

— Я люблю таких высокомерных и могущественных, — сказал он и выругался.

Джек приподнял Мэри, сжимая ее словно в тисках, и попытался поцеловать. Мэри ударила его по лицу, но он только рассмеялся.

— Вот так, дерись со мной, — проревел он восхищенно. — Я не люблю, когда женщины слишком податливы.

Мэри попыталась вырваться, но Джек держал ее слишком крепко, чтобы она могла это сделать, и, подстрекаемый громкими одобрительными криками остальных пьяниц, не собирался ее отпускать.

— Пусти меня! — крикнула она, молотя его кулаками. — Джеймс, помоги мне!

Мэри увидела, как Джеймс ринулся к ней, но Амос схватил его за горло и удерживал в таком положении, и тут она поняла, что оказалась в серьезной опасности.

Большинство мужчин в Ньюгейте, как заключенные, так и тюремщики, считали, что все женщины принадлежат им и с ними можно делать все, что угодно. Мэри всегда чувствовала себя в относительной безопасности благодаря своей репутации и наличию четырех друзей-мужчин, которые находились рядом с ней. Но Джек и Амос явно не благоговели перед ней и, похоже, считали ее легкой добычей.

— Женщина, которая живет с четырьмя мужчинами, не должна возражать, если кто-то еще займет свою очередь, — прошипел Джек ей в ухо, прежде чем швырнуть ее на пол. Он расстегнул пряжку на ремне и накинулся на нее, и Мэри затошнило от отвратительного запаха его одежды.

Она снова позвала Джеймса на помощь и на секунду увидела его лицо, пока остальные собирались вокруг посмотреть, что Джек собирается делать. В глазах Джеймса был ужас, но она догадалась, что Амос все еще держит его и он не в состоянии ничего сделать.

Мэри дралась с Джеком, дергала его за волосы и царапала ему лицо, но он поймал ее руки и сжал их в своей, пока его другая рука бесстыдно блуждала под ее одеждой. Ему немного мешало ее тяжелое пальто и то, что Мэри изворачивалась, как угорь.

— Слезь с меня, ты, грязный подонок! — завопила Мэри, плюнув ему в лицо. Она отчаянно пыталась дотронуться ботинками до пола, чтобы оттолкнуться, но пол был слишком скользким. Мэри продолжала орать во всю глотку, но это, похоже, только еще больше распалило Джека, так же, как и крики наблюдавших за ними мужчин. Мэри вспомнила, что, к несчастью, крики были в Ньюгейте слишком обыденным делом, чтобы рассчитывать, что кто-то услышит ее и придет на помощь.