— Ну скажите же что-нибудь, — рассмеялся он. — Или вы не поверите, пока я вам не прочитаю?

Босвелл прочистил горло, отвесил поклон, будто собирался декламировать для королевской особы, и поднес бумагу к глазам.

— Ввиду того что Мэри Брайант, иначе называемая Броуд, в настоящий момент заключенная в Ньюгейте, — прочитал он вслух и, сделав паузу, улыбнулся.

— Продолжайте, — прошептала она, боясь, что сейчас потеряет сознание от потрясения.

— Обвиняется в побеге от лиц, на законном попечении которых она пребывала до окончания срока, определенного для ее высылки, и ввиду того что некоторые смягчающие обстоятельства были нижайше представлены нам от ее лица, побуждая нас предоставить наше Прощение ей и предоставить ей наше полное помилование за ее вышеуказанное преступление с освобождением…

Босвелл продолжал читать и закончил, сказав Мэри, что письмо подписано Генри Дундасом по приказу его величества. Но она с трудом понимала, о чем он говорит. Для нее имели значение только два слова — «помилование» и «освобождение».

— О Боззи! — выдохнула Мэри, когда он закончил. — Ты это сделал! Я свободна?

— Да, вы свободны, моя дорогая, — просиял Босвелл. — С этого самого момента. Вы можете прямо сейчас выйти со мной из этих ворот. Вы провели в Ньюгейте вашу последнюю ночь.

Она кинулась к нему и расцеловала его в обе щеки.

— Вы чудесный, чудесный человек! — воскликнула Мэри радостно. — Я даже не представляю, как смогу отблагодарить вас.

У Босвелла всегда было такое красное лицо, что Мэри не поняла, покраснел ли он, но он схватил ее за руки, крепко сжал их и прослезился от избытка чувств. Мэри никогда не целовала и не пыталась обнять его раньше, и он ожидал, что она примет эту новость с обычной сдержанностью. Видеть, как она взволнована от радости, было достаточной наградой для него.

— Вы отблагодарите меня, если быстро возьмете свои вещи и пойдете со мной праздновать свое освобождение, — сказал он.

Мэри сделала два шага к двери, затем резко остановилась и снова повернулась к нему. Ее улыбка исчезла, и вместо нее появилось выражение крайнего беспокойства.

— А что с мужчинами? — спросила она, снизив голос до шепота. — Они тоже помилованы?

Именно этого момента Босвелл и боялся.

— Еще нет, — сказал он осторожно, опасаясь, что Мэри не захочет уходить без них.

— Но они тоже в свое время получат помилование. Я обещаю.

Она заколебалась.

— Мэри, их освободят, — настаивал он. — Я уверен, что они будут рады за вас. Вы сможете сделать для них больше, если будете на свободе, а не останетесь здесь с ними.

После этих слов она ушла, но шагала медленно, опустив голову, словно задумавшись о чем-то.

* * *

Мэри выпалила новость еще у двери и заплакала, когда сообщила, что помиловали только ее, а им придется еще немного подождать. Она подумала, что они будут рассержены, обижены, возмущены, и прикрыла лицо в ожидании ругательств.

Джеймс был ошеломлен, но, увидев ее жест, он устыдился, что она ожидает зависти по поводу своей удачи. Мэри заслуживала свободу больше, чем кто-либо из них, потому что понесла гораздо более тяжелые потери.

— Ну, с нами будет все в порядке, правда, парни? — сказал он, бросив на них строгий взгляд, чтобы они не говорили ничего дурного.

— Но я хотела, чтобы мы вышли все вместе, — произнесла Мэри, и по ее щекам покатились слезы. — Как я могу уйти без вас?

Они все как один вскочили на ноги, тронутые ее непоколебимой преданностью.

— Не глупи, — сказал Джеймс. — Мы всегда ожидали, что ты уйдешь первой, так что вали и наслаждайся.

— Ты заслуживаешь этого больше, чем любой из нас, — проговорил Сэм, и теплая улыбка смягчила его худое лицо. Нат любовно потрепал ее по плечу, а Билл издал вопль восторга и ткнул кулаком в воздух.

Мэри вытерла слезы, тронутая тем, что они так радуются за нее и не показывают своего разочарования.

— Мы так долго были вместе, что я даже не знаю, как я без вас проживу, — сказала она.

— Убирайся! — воскликнул Сэм, театрально махнув рукой на дверь. — Мы будем рады избавиться от твоего вечного ворчания.

— Мы превратим эту камеру в навозную кучу, будем весь день пить и приглашать сюда шлюх, — рявкнул Билл, но губы его дрожали.

— Я возьму твое одеяло, — вмешался Нат. — Оно толще, чем мое.

Мэри со слезами на глазах смотрела каждому в лицо. Четыре храбрых улыбки, четыре горячих сердца, каждый из них был так близок ей по тысяче разных причин. Они знали все сильные и слабые стороны друг друга. Они вместе сражались, смеялись и плакали. А теперь ей нужно уходить и научиться жить без них.

— Не напивайтесь и не деритесь, а ты, Джеймс, закончи свою книгу, — сказала Мэри материнским тоном, потому что знала, что если попытается сказать им, как она их любит, то разрыдается. — Я вернусь повидаться с вами, и мы все вместе отпразднуем, когда вы тоже получите помилование.

Мэри выскользнула из своего старого платья и надела голубое, которое подарил ей Босвелл, затем, вытряхнув солому из льняного мешка, который она принесла с «Горгоны» и использовала в качестве подушки, сложила туда свои немногие вещи.

Джеймс подошел к ней сзади и застегнул пуговицы на платье, потом повернул ее к себе лицом и поправил выбившуюся кудряшку.

— Храни тебя Бог, Мэри, — сказал он прерывистым от волнения голосом. Он поцеловал ее в щеку и прижал к себе. — Счастлив тот мужчина, который будет с тобой.

Мэри молча оторвалась от Джеймса, чтобы поцеловать и обнять остальных, чуть дольше задержавшись возле Сэма.

— Не повторяй прошлых ошибок, — прошептала она. — И найди женщину, достойную тебя.

Мэри приостановилась у двери, бросив на них прощальный взгляд. Она вспомнила, каким подозрительным и безобразным она считала. Джеймса, когда смотрела, как они с Уиллом отправляются на работу на «Дюнкирке». Он был последним звеном в цепочке, связывавшей ее с этим тюремным кораблем. Но сейчас благодаря своей способности очаровывать дам Джеймс выглядел скорее как джентльмен, а не как заключенный.

Нат показался ей странным, когда она впервые увидела его. Она заметила блеск его волос и гладкую кожу и догадалась, благодаря чему этот хорошенький мальчик выжил на «Нептуне». Сейчас ей было грустно вспоминать, что она осудила его за это. Его поведение ничем не отличалось от того, что она делала с лейтенантом Грэхемом.

У Сэма на «Скарборо» был не такой привлекательный вид, чтобы торговать собой в обмен на удобства. Он находился при смерти, когда она дала ему напиться на набережной. Он тогда отчаянно сражался за жизнь, точно так же, как потом сражался вместе с Мэри со стихией, чтобы доплыть до безопасного места.

Что касается Билла, Мэри впечатлила его стойкость, когда он поднялся и пошел, после того как его выпороли, но на самом деле он не нравился ей до самого момента побега. Время доказало, что под грубой оболочкой скрывался добрый и порядочный человек.

Мэри не могла утверждать, что кто-то из них поразил ее с первого взгляда. Это было четверо простых, внешне ничем не примечательных мужчин, которые пережили вместе с ней лишения и стали ей как братья. Каждая черточка их характера врезалась в ее сердце, и каждое дорогое лицо навсегда запечатлелось в памяти.

— Я вас всех люблю, — сказала Мэри мягко, и ее глаза снова наполнились слезами. — Пожалуйста, не преступайте больше закон, я хочу, чтобы вы были честными и счастливыми.

И она убежала с мокрым от слез лицом.


— Я нашел для тебя жилье на Литл Титчфилд-стрит, — сказал Босвелл, усаживая Мэри в красивый кэб. Он заметил следы слез на ее лице и догадался, что ее расстроило прощание с друзьями. Но он чувствовал, что это расставание будет ей только на пользу. Босвелл не был до конца уверен, что, выйдя из тюрьмы, все они станут честными и трудолюбивыми, и сейчас, когда Мэри обрела свободу, он не хотел бы, чтобы ее окружали люди, дурно на нее влияющие.

— Теперь вот что. У меня есть для тебя деньги, — произнес Босвелл, вынимая из кармана записную книжку и показывая ей. — Больше сорока фунтов, целое состояние. Из них я заплачу за твое жилье, и еще тебе понадобится одежда. Но сейчас ты должна просто наслаждаться своей свободой.

Грусть по поводу расставания с друзьями рассеялась. Мэри испытывала возбуждение, думая о своей свободе и любуясь видами Лондона. Босвелл отметил, что жалкий пейзаж, который она видела раньше по дороге от доков до Ньюгейта, был далеко не самой лучшей частью города и что сейчас она попадет в более приличный район.

Мэри смотрела вокруг в безмолвном удивлении. Стоял ясный солнечный летний день, и улицы были переполнены, так что возница пустил лошадей шагом. Грохотали железные ободья колес на тяжелогруженых повозках, кэбы и экипажи мчались по неровной дороге. Носильщики портшезов ловко оббегали кучи лошадиного навоза, шныряя в оживленном уличном движении.

На дамах, вышедших за покупками, были платья и красивые шляпки всех цветов радуги, мужчины в сюртуках и шляпах, как у Босвелла, спешили по своим неотложным делам. Уличные торговцы пронзительными голосами расхваливали свой товар. Худенькие девчонки-цветочницы ходили с корзинами примул в руках; мальчишки, совсем еще дети, продавали газеты; дородные торговцы выгружали товары с повозок; а носильщики переносили все, что угодно: от приставных лестниц до предметов мебели.

Но больше всего Мэри заинтересовали здания. Частные дома, банки, конторы — все эти строения казались ей очень величественными. Мраморные ступеньки, колонны, барельефы она раньше видела только в церквях. Непохожие друг на друга здания сгрудились, будто им было мало места, причем каждый старался превзойти соседа роскошью. Некоторые дома выглядели очень старыми, половина из них были еще деревянными и угрожающе нависали над улицей. С ними контрастировали изящные строения, в три или четыре этажа, с великолепными высокими арочными окнами.

А еще Мэри бросилось в глаза большое количество шикарных экипажей. У некоторых из них выделялись колеса, выкрашенные алой краской, в другие были запряжены грациозные лошади, украшенные плюмажем, кое-где сидели лакеи в сияющей красно-золотой ливрее.

Босвелл обращал ее внимание на то, что, по его мнению, могло заинтересовать ее: мужчина с бараньим боком в руках, идущий с рынка Смитфилд, Судебные Инны[18], где он учился на адвоката, Линкольн Инн Филдс и множество красивых домов, принадлежавших его знакомым. Он рассказал ей о большом пожаре в Лондоне и о том, как город потом отстраивался.

— Посмотрите! — прервала его Мэри, когда Босвелл рассказывал о кофейне, в которой он обычно встречался с доктором Джонсоном. Она указала на женщину, толкавшую нечто, что могло быть только детской коляской, потому что внутри этого шикарного четырехколесного экипажика сидел ребенок и восторженно махал ручками. Мэри никогда раньше не видела ничего подобного. — Люди в Лондоне настолько богаты, что возят своих детей в повозках?

Босвелл хмыкнул. Он подумал, что это очень по-женски: больше интересоваться ребенком в экипажике на колесах, чем выслушивать рассказы о его великом друге. Еще он предположил, что если человек не умеет читать и писать, то он даже не в состоянии понять, почему кто-то занимается составлением словаря и какая вообще в нем польза.

— Я вижу нянь со своими питомцами в колясках в лондонских парках так часто, что не нахожу эти коляски чем-то выдающимся, — сказал Босвелл. — Но я подозреваю, что не только их стоимость удерживает большинство матерей от покупки. Коляски немного неуклюжие.

— Но это хорошая идея, — возразила Мэри. — Особенно если малышей двое или трое.

— Смею заметить, что обычные женщины с несколькими детьми скорее предпочли бы, чтобы к ним по трубам прямо в дом поступала вода, — сказал Босвелл. — Это избавило бы их от большого количества тяжелой работы. У некоторых богатых людей есть в доме комнаты, специально отведенные для купания, а от грязной воды они спокойно избавляются, открывая сток.

Мэри недоверчиво посмотрела на него.

— Это правда?

— О да, — кивнул Босвелл. — Построены целые улицы, куда подается вода по деревянным трубам и отводится грязная. Может быть, когда-нибудь, когда эти удобства распространятся по всему городу, по нашим улицам будет приятнее ходить.

Мэри рассмеялась, потому что как раз перед ними она увидела горничную, опрокидывавшую содержимое мусорного ведра из окна второго этажа.

— Я имел несчастье десятки раз попадать под дождь помоев, — признался печально Босвелл. — Я думаю, приличный водосток — это нечто такое, что должно стать приоритетом для государства.

— Я не думала, что в Лондоне будет такой же дурной запах, как в Плимуте, — сказала Мэри, наморщив нос. — Но так оно и есть.