Капитан-лейтенант Ваткин Тенч заинтересовал Мэри. Заключенные рассказывали, что он молод, справедлив и рассудителен. Это был умный человек, и в прошлом во время войны в Америке сам находился в заключении. Он казался идеальным для плана Мэри, но пока что она не знала, как попасть в его поле зрения.

Она из кожи вон лезла, чтобы подружиться с теми женщинами, на которых приклеили ярлык шлюх. Это оказалось нетрудно, поскольку они были только рады, что кто-то интересуется ими, и Мэри обнаружила, что в общем они такие же, как она, — слегка рисковые, более интересные, чем другие женщины, и добросердечные.

Но хотя они часто давали ей кусочки еды или новую ленточку для волос и одалживали тряпки, когда у нее была менструация, все они держали рты на замке касательно своих мужчин и о том, как их впервые «подобрали». Мэри понимала почему. Они боялись потерять своих любовников и вытекающие из их связей преимущества.

Мэри подумала о том, что можно затеять драку с другой женщиной и наделать такой переполох, что ее вытащат из трюма. Но скорее всего, ее за это выпорют, и, даже если ей удастся увидеть Тенча, в подобных обстоятельствах она вряд ли сможет ему понравиться.

Однажды вечером, как всегда, принесли горшок супа и хлеб, и, как обычно, самые сильные проталкивались, чтобы ухватить куски побольше. Только страх умереть от голода заставлял женщин драться из-за супа. Он был неизменно холодным и жидким и состоял в основном из ячменя, небольшого количества овощей и кусочков жилистого тухлого мяса. Мэри потребовалось несколько дней, чтобы преодолеть отвращение, прежде чем она смогла локтями пробиваться к своей доле.

В тот вечер она стояла у двери и разговаривала с Люси Перкинс, девушкой из Сен-Остелла, когда несколько охранников отперли дверь и вошли. Мэри тут же оказалась в привилегированном положении и могла получить большую порцию, но, когда она заняла свое место в очереди и женщины за ее спиной начали толкаться, она обернулась и посмотрела назад.

Вид жалобных лиц тех, кто был слишком болен или слаб, чтобы подняться с постели и взять свою долю, шокировал ее. Некоторые протягивали свои миски, но слабый крик о помощи тонул в общем шуме, и никто, кроме самих несчастных, не замечал их плачевного положения.

Мэри возмущала несправедливость. Даже в детстве она ненавидела старших детей, которые запугивали малышей и тех, кто слабее. Поняв, что здоровые женщины, которые были в состоянии драться за пищу, обрекали больных на смерть, лишая их еды, она вдруг пришла в ярость.

Повернувшись к очереди лицом, Мэри широко расставила руки, преграждая дорогу к горшку с супом.

— Пусть сначала больные получат свою долю, — скомандовала она.

Наступила тишина. На чумазых лицах было написано удивление.

— Мы должны заботиться о больных, — сказала Мэри громким, отчетливым голосом. — Пусть охранники обращаются с нами как с животными, но мы люди, а не дикари. — Увидев Бесси в хвосте очереди, она крикнула ей: — Возьми их миски и принеси сюда, Бесси. Когда дадут им, пусть берут остальные.

Мэри услышала ропот несогласия, и это испугало ее. Но она не собиралась отступать. Она понимала, что охранники наблюдают с той стороны решетки, и надеялась, что если более сильные женщины набросятся на нее, то они зайдут.

— Да кем ты себя считаешь? Королевой, мать твою? — выкрикнула Эджи Крю, одна из самых оборванных и грязных женщин.

У Мэри уже были ранее стычки с этой женщиной. Мэри считала Эджи совершенно озверевшей. Она часто крала у других, не умывалась по утрам, когда приносили ведро с водой, и унижала всех, осыпая площадной бранью. Она насмехалась над Мэри, когда та выполаскивала испачканные во время менструации тряпки, и за ее попытки объединиться с некоторыми другими женщинами и попросить ведра с водой для того, чтобы вымыть пол. Сейчас тощее лицо Эджи пылало злостью, и она явно лезла в драку.

— Кто я такая? Я думаю, что я просто женщина, которая не хочет вести себя как животное, — сказала Мэри, посмотрев на нее жестким взглядом. — Так поступать неправильно. Еду нужно делить поровну, и я об этом позабочусь.

Бесси с мисками больных женщин протолкнулась сквозь толпу.

— Наполни их, Джейн, — приказала Мэри молоденькой беременной женщине, стоявшей у самого горшка и державшей в руке половник. Мэри много разговаривала с Джейн. Мало того что ее высылали за кражу подсвечника, приходской священник, который сдал ее констеблям, еще и изнасиловал ее.

Джейн послушно начала разливать суп в миски, и Мэри велела женщинам, которые стояли ближе, отнести миски больным.

— Потом вы получите свою порцию, — сказала она, чтобы подбодрить их.

На какой-то момент Мэри показалось, что она победила. Больные получили свою долю, а остальные женщины стали в стройную очередь за едой, но когда Мэри обернулась посмотреть на горшок с супом и убедиться, что там достаточно еды, ее внезапно ударили по голове миской. Она упала вперед, сбив кого-то с ног, и в тот же момент Эджи Крю заорала, призывая других женщин избивать Мэри.

Дверь распахнулась, и ворвались охранники, набросившиеся на заключенных с дубинками. Они подняли Мэри на ноги и бесцеремонно вытащили ее наружу.

Она знала, что они наблюдали за всем происходящим через решетку в двери, но она также поняла, что нечего надеяться на то, что они станут на ее сторону. Еще в замке Эксетер Дик Саллион объяснял ей, что все администрирование тюрем выставлялось на частный тендер, чтобы сэкономить государственные деньги. Он упомянул, что это хороший бизнес для аморальных людей: они нанимали тюремщиками самых жестоких людей, тех, которые не считали зазорным урезать пайки. В свою очередь владельцы тюрем закрывали глаза на то, что их персонал брал взятки и обращался со своими подопечными крайне жестоко.

Как раз из такой породы были те двое, что держали ее за руки, — уродливые, хитрые лица, сломанные зубы, тусклые глаза.

— За что вы меня? — спросила Мэри, когда смогла перевести дыхание. — Я никого не била.

— Ты призывала к мятежу, — сказал один. — Проклятая смутьянка.

— Ведите меня к капитан-лейтенанту Тенчу, — произнесла она смело. — Я все ему объясню.

Они не ответили, а просто потащили ее по коридору и вверх по наклонному трапу, на палубу. Мэри была уверена, что ее где-то привяжут и высекут, но в этот момент, когда ее легкие наполнил мягкий, свежий воздух, опьянивший ее после долгого пребывания в зловонном трюме, ей стало все равно, что с ней будет дальше.

Мэри увидела ночное небо, усеянное мириадами звезд, и луну, прочертившую серебряную дорожку на темной речной воде до самого берега, и это показалось ей знаком, что настал ее час. Она получила шанс, на который так надеялась.

— Я хочу видеть Тенча! — закричала Мэри во всю силу своих легких. — Пошлите за ним, сейчас же!

Один из охранников ударил ее, сбив с ног.

— Заткнись, — зашипел он и добавил тираду из ругательств.

Мэри тут же поняла, в чем дело. Они вытащили ее из камеры не для официального наказания. Они намеревались расправиться с ней по-своему, чтобы никто ничего не узнал, а затем затолкнуть ее обратно в трюм.

Решительность являлась одной из самых сильных черт характера Мэри. Хоть она и была готова лечь под кого-то, кто будет кормить ее, позволять ей мыться и, возможно, даже станет проявлять к ней какое-то тепло, она не собиралась допустить, чтобы ее изнасиловали эти два кобеля. По тому, как они пытались заставить ее замолчать, Мэри также догадалась, что на «Дюнкирке» имелись люди, не одобрявшие насилие над заключенными. Поэтому она продолжала кричать, и, когда один из охранников попытался закрыть ей рот, она укусила его за руку и толкнула, все громче выкрикивая имя Тенча.

— Что происходит? — послышался громкий голос, и, когда те двое отпустили ее, Мэри увидела силуэт стройного мужчины в проеме двери, ведущей в одну из многих пристроек, возведенных на палубе.

— Мистер Тенч? — закричала Мэри. — Они вытащили меня из камеры, но я не сделала ничего дурного! Пожалуйста, помогите мне!

— Прекрати эти крики и иди сюда, — сказал он. — Вы тоже, — добавил он, обернувшись к охранникам.

Пристройка была частично офицерской кают-компанией, частично офисом. В центре стоял стол, заваленный бумагами и освещенный парой свечей. Мэри показалось, что мужчина только что что-то писал, поскольку напротив табурета, с которого он, по всей вероятности, встал, лежал раскрытый блокнот и стоял чернильный прибор.

Мэри не знала и не могла знать, был ли это Ваткин Тенч. Но золотая тесьма на его красном мундире, который сидел как влитый, и безукоризненно белые бриджи свидетельствовали о том, что это офицер, и он разговаривал как джентльмен. Стройный стан, темные волнистые волосы и карие глаза произвели впечатление на Мэри, и она подумала, что ему где-то двадцать четыре — двадцать пять лет. У него было простое лицо, небольшие правильные черты лица и светлая чистая кожа. Хоть он и казался раздраженным из-за того, что его потревожили, но, безусловно, не производил впечатления человека со скверным характером.

— Твое имя? — спросил он резко.

— Мэри Броуд, сэр, — сказала она. — Я хотела, чтобы женщины позволили больным получить свою порцию супа, — добавила она быстро. — Некоторым это не понравилось, и одна ударила меня, тогда эти двое вытащили меня наружу.

— Она спровоцировала драку, — заявил один из охранников. — Нам пришлось ее изолировать.

— Подождите снаружи, вы двое, — сказал молодой офицер.

Охранники ушли. Один из них бормотал что-то себе под нос. Когда дверь закрылась, офицер устроился на своем табурете и строго посмотрел на Мэри.

— Почему ты выкрикивала мое имя? — спросил он.

Мэри почувствовала облегчение, узнав, что нашла того, кто ей нужен.

— Мне говорили, что вы честный человек, — сказала она.

Тенч небрежно кивнул и попросил Мэри объяснить, что произошло.

Теперь, когда она нашла слушателя для своих жалоб, она не утаила от него ничего. Мэри рассказала, как более сильные женщины добывали пищу, в то время как слабые голодали, и что, по ее мнению, им давали недостаточно еды, только чтобы женщины не умерли от голода.

— Мы приговорены к высылке, — сказала она горячо. — И это неправильно: пытаться убить нас еще до того, как мы сели на корабль.

Тенч был удивлен уже тем, что услышал свое имя в криках о помощи. Его еще сильнее поразил очевидный ум этой женщины. Но прежде всего его тронуло то, что она имела смелость вступиться за более слабых сокамерниц.

Он сам был военнопленным в Америке и боялся умереть от ужасных условий в плену. Когда он занял это место на «Дюнкирке», то ужаснулся, узнав, что его соотечественники способны на еще большие зверства. К своему разочарованию, он обнаружил, ЧТО морской офицер не может сделать ничего, чтобы помешать этому. Плавучие тюрьмы управлялись частными компаниями, и морские пехотинцы просто обеспечивали порядок, не имея никакого контроля над администрацией.

Когда он выразил свои чувства по этому поводу, то получил строгое взыскание, и, поскольку он был всего лишь младшим офицером и никто выше его по рангу не принял его сторону, он больше ничего не смог сделать и, по правде говоря, стал безразличен. Когда Тенч забирал мужчин для работы на берегу, он проявлял доброту по отношению к ним. Он пытался проверять, чтобы охранники давали пищу заключенным в полном объеме, и, когда кого-то приводили к нему для наказания, он всегда был справедлив. Но Тенч знал, что этого недостаточно.

Корнуолльский диалект Мэри сломил его безразличие. Он провел детство в Пензансе и хранил приятные воспоминания о его жителях. Он почувствовал желание узнать побольше об этой женщине, прежде чем отпустить ее обратно в камеру. Понимая, что она, вероятно, поплатилась собственным обедом во время этой потасовки, Тенч высунулся из двери и приказал одному из моряков принести что-нибудь с камбуза.

— Меня высекут? — спросила Мэри, как только он снова захлопнул дверь. Она не слышала, что он сказал своим подчиненным, и предположила, что он послал одного из них за кем-то выше рангом.

— Нет, — сказал Тенч. — И на будущее я прикажу охранникам следить, чтобы еда раздавалась поровну.

— Раз уж вы проявили участие, нельзя ли увеличить пайки? — спросила она дерзко.

Тенч боролся с желанием рассмеяться. Эта женщина живо напомнила ему тех корнуолльских шахтеров, которых он знал, упрямых, жестких и бесстрашных. Он помнил из ее личного дела, что она напала на женщину, которую затем обокрала, и все же ее спокойные серые глаза вовсе не говорили о порочности ее натуры. И точно так же ее невинное лицо не соответствовало ее дерзким просьбам. «С этой женщиной нужно держать ухо востро, — подумал он. — Но она, безусловно, достойна восхищения».


Охранник внес тарелку с хлебом и сыром и сардины. Тенч придвинул еще один табурет к столу и велел Мэри есть.