Она не знала, что ответить. Может, он хочет сказать, что влюблен в нее? И если это так, то что ей делать?

— Вы не будете скучать обо мне. Вам нужно наносить визиты вашим важным друзьям, которых вы так надолго забыли, — пошутила Мэри.

— Я забыл их, потому что все они кажутся такими пустыми по сравнению с вами, — сказал Босвелл, и голос его при этом задрожал. — Вы наполнили мою жизнь смыслом и открыли так много новых горизонтов.

— Это так мило с вашей стороны, — произнесла Мэри ошеломленно. — Но это я должна вас благодарить. Вы вернули мне мою жизнь.

Босвелл слегка покачал головой, потупив глаза.

— Я был глупцом большую часть своей жизни, — сказал он тихо. — Но для меня большая честь, что судьба выбрала именно меня, чтобы помочь вам. Мэри, вы самый удивительный человек, которого я когда-либо встречал в своей жизни. Вы со смелостью и выносливостью приняли все жизненные испытания. Я никогда не слышал от вас ни одного обвинения в чей-нибудь адрес.

— Но мне некого винить, — возразила она резко. — Я сама виновата во всем, что я сделала.

Босвелл рассмеялся.

— О, Мэри! — воскликнул он. — В этом ваша суть. Если бы каждый думал так же, как и вы, каким прекрасным был бы этот мир. Меня всю жизнь окружали люди, пытавшиеся обвинить кого-то в своих несчастьях. Я и сам обвинял во всех моих неудачах отца, мать, мою дорогую почившую жену, шлюх, алкоголь, недостаток денег и даже еды. Мне бы хотелось снова стать молодым и начать свой жизненный путь рука об руку с вами.

Босвелл любовно пробежал пальцами по ее волосам, затем, подняв один локон, взял ножнички из корзинки для шитья госпожи Вилькс, которая стояла на столе рядом с ним, и отрезал его.

— На память, — объяснил Босвелл. Он достал из кармана маленький кошелечек и спрятал в него локон.

— Я сохраню воспоминания о вас вот здесь, — сказала Мэри, указывая рукой на сердце. — И позаботьтесь о том, чтобы моих друзей помиловали, или я буду обвинять вас.

— Их скоро освободят, — пообещал он. — Их делами занимается Генри Дундас.


Вечером двенадцатого октября Мэри и Босвелл стояли на причале Билз в Саусворке, где Мэри должна была сесть на корабль «Анна и Элизабет», направлявшийся в Фоуэй с утренним приливом.

Ночь была ветреной и влажной, и они поспешили укрыться в стоявшей неподалеку таверне. Когда Босвелл зашел на Литл Титчфилд-стрит, чтобы забрать Мэри с ее вещами, он привел с собой Джеймса, своего пятнадцатилетнего сына, чтобы познакомить их.

У молодого Джеймса Босвелла были такие же красивые темные глаза и полные губы, как у отца, но он казался выше, стройнее, изящнее, и его кожа поражала белизной. По понятной причине Джеймс робел, но ему очень хотелось познакомиться с Мэри. Он сказал, что отец рассказывал ему и сестрам ее историю и что все они желают ей счастья.

Джеймс договорился, что позже, в тот же вечер, встретится с отцом, и, пока кэб громыхал по мокрым ветреным улицам к Темзе, Мэри сидела молча, полная опасений. Она уже не была так уверена в том, что хочет вернуться в Корнуолл, и в особенности в том, что хочет покинуть Босвелла, своего дорогого друга и спасителя. Мэри поглядывала на него всю дорогу, и ее охватывала невыносимая тоска. Она знала, что его здоровье находится не в лучшем состоянии. Нездоровый цвет лица и скованность движений свидетельствовали о том, что он страдает от какого-то недуга.

Мэри хотелось бы снова увидеть Долли и, может быть, госпожу Вилькс. Но у нее было предчувствие, что те несколько часов, которые оставались до отплытия корабля, будут последними, которые она проведет с Босвеллом.

В таверне Мэри сняла тяжелый темно-зеленый шерстяной плащ, который ей подарила госпожа Вилькс. Мэри испытывала огромную благодарность к этой добросердечной женщине, так же, как и к Босвеллу, за то, что она так многому ее научила. Никто в этой прибрежной таверне не принял бы Мэри за проститутку или каторжницу. Новая одежда — от плаща и шляпки до теплого шерстяного платья и крепких ботинок — придавала ей сходство с благовоспитанной гувернанткой. И все же госпожа Вилькс выбрала такую одежду не только потому, что она была теплой и практичной, но и потому, что в ней Мэри выглядела привлекательно. Под платьем с высоким воротником и кружевной оборкой кремового цвета была надета нижняя кружевная юбка и модные красные чулки. У Мэри в коробке лежало еще много одежды, и она с трудом отождествляла отражение красивой женщины, появлявшееся в зеркале, с той несчастной, которая когда-то носила лохмотья и кандалы на ногах.

Они пили ром, сидя бок о бок на деревянной скамье с высокой спинкой у ревущего в камине огня, и чувствовали друг к другу нежность. Мэри хотелось бы найти нужные слова, чтобы сказать Босвеллу о своих чувствах к нему. Босвелл же, непривычно молчаливый, сидел, держа на скамье свою руку на ее руке, и этот жест говорил о том, что он хочет удержать ее как можно дольше.

Это место напомнило Мэри таверны в Фоуэе и Плимуте: пол из каменных плит, скользкий от мужских ботинок, густой прокуренный воздух и перекрывающий все это запах влажной одежды. И все-таки это было уютное, приветливое место, где моряки рассказывали друг другу свои истории, находили доступных женщин и пропивали деньги, заработанные тяжелым трудом. Мэри казалось, что последние часы перед расставанием они должны провести вместе в знакомой ей атмосфере. На следующий день Босвелл вернется к прежней жизни, будет обедать в шикарных ресторанах, пить кофе со своими знаменитыми друзьями или снова сидеть за письменным столом и писать, пока ее корабль будет прокладывать путь к Корнуоллу через бурное море.

— Я договорился с преподобным Джоном Бэроном в Лоствителе, чтобы он выдавал вам годовую ренту в размере десяти фунтов в год, — выпалил неожиданно Босвелл. Он вынул из бумажника пятифунтовую банкноту и вложил ей в руку. — Это на первые полгода. В апреле вы пойдете к нему, чтобы получить вторую половину, и подпишетесь вашим именем, как я учил вас.

— Но Боззи, — воскликнула она возмущенно, — зачем? Мне это не потребуется, и я знаю, что вы небогатый человек.

Босвелл был богат по сравнению с обычными рабочими людьми, но Мэри стало известно, что большую часть жизни он провел, выкарабкиваясь то из одного, то из другого финансового кризиса. Он неоднократно был близок к разорению, и только удача и верные друзья спасали его от этого.

— Это придаст вам уверенности, — сказал Босвелл. При этом он не добавил, что деньги ей пригодятся, если у нее ничего не получится в Фоуэе. Наверное, ему не хотелось признавать, что такая возможность существует, но Мэри поняла, что он имеет в виду.

Она поблагодарила его, и комок в горле помешал ей сказать больше. Мэри положила банкноту в маленький ридикюль, который в качестве прощального подарка вышила ей госпожа Вилькс, и вынула маленький пакет, перевязанный красной ленточкой.

— Это на память обо мне, — произнесла она мягко, вложив пакет ему в руку. — Он не имеет никакой ценности, но это единственное, что утешало меня в тяжелые времена в Порт-Джексоне.

Босвелл с любопытством взглянул на нее, заметив слезы в ее глазах, затем осторожно открыл пакетик. В нем было лишь несколько высохших, начавших осыпаться листьев.

— Мы называли это «сладким чаем», — объяснила Мэри. — Я собрала эти листья в последний день перед нашим побегом. Эти несколько листьев я хранила всю дорогу до Купанга, в Батавии и в Ньюгейте. Мне бы хотелось подарить вам золотые часы с вашим именем, выгравированным на обратной стороне крышки, но эти листья гораздо дороже, несмотря на их скромный вид. Смотрите на них иногда и вспоминайте обо мне.

Босвелл завязал пакетик и положил его в карман.

— Я буду хранить их вечно, — сказал он дрожащим голосом. — Но они не нужны мне для того, чтобы вспоминать о вас, Мэри, потому что вы заняли особое место в моем сердце.

Босвелл поднял ее руки и поднес их к своим губам, а его темные блестящие глаза при этом изучали ее лицо, будто он хотел навсегда запечатлеть его в памяти.

— В прошлом я клялся в любви стольким женщинам, что не решаюсь сделать это снова, потому что боюсь опошлить мое чувство к вам, моя дорогая, — произнес он. — Но настоящая, самая искренняя дружба рождается из любви. Она никогда не умирает, никогда не тускнеет. Она остается даже после смерти.

Вдруг их разговор прервали громкие радостные крики. Мэри и Босвелл подняли головы и увидели, что мужчины в таверне приветствуют двоих входящих. Один был маленьким жилистым мужчиной лет сорока пяти, другой — высокий светловолосый и лет на десять моложе.

— Тот, который старше, — шкипер «Анны и Элизабет», его зовут Джоб Мойес, — сказал Босвелл. — Я встретил его, когда заказывал вам билет. Тот, что с ним, — его первый помощник. Я приглашу их на кружку пунша. Мы не должны оставшееся время сидеть вдвоем и грустить.

Джоб Мойес и его первый помощник Джон Трелони очень тепло поздоровались с Босвеллом и Мэри, и было ясно, что они знают о ней все.

— Ваше присутствие на борту доставит нам большое удовольствие, мисс Броуд, — произнес Джоб, и его голубые глаза сверкнули. — Мы знаем, что можем рассчитывать на ваши навигационные навыки, если попадем в шторм.

Джон Трелони смотрел на Мэри с откровенным восхищением.

— Вы такая маленькая и красивая, чего я никак не ожидал, — сказал он. — Я надеюсь, во время нашего плавания вы расскажете мне о ваших приключениях.

На душе у Мэри стало тепло от его комплимента. У Джона была необычная внешность: глаза янтарного цвета, как у кошки, высокие скулы, очень белые зубы и густые светлые волосы, завязанные в хвост на затылке. У него был приятный, глубокий и звучный голос, и он говорил с легким корнуолльским акцентом, который напомнил Мэри о доме.

Принесли пунш, и Босвелл произнес тост за будущее Мэри. Пока он спрашивал Мойеса, что они везут на корабле, Джон так смотрел на Мэри, что ее сердце затрепетало.

Она твердо поверила в то, что уже неспособна вызывать в мужчинах романтические чувства, и казалось нелепым, что это должно случиться сейчас, когда она вот-вот покинет Лондон.

— Вы из каких краев Корнуолла? — спросила она.

— Фэлмаус, — сказал он и улыбнулся, обнажив при этом свои красивые зубы. — Но у меня там никого нет, мои родители скончались несколько лет назад, а брат уехал в Америку.

— Так где же ваш дом? — удивилась Мэри.

— «Анна и Элизабет», — хмыкнул Джон. — Но если бы я захотел где-нибудь осесть, я бы выбрал Фоуэй.

— Так у вас нет ни жены, ни девушки? — Мэри вопросительно подняла одну бровь.

Он покачал головой.

— Я никогда не встречал женщины, которая смирилась бы с тем, что у меня есть любовница… Я имею в виду море.

Эта фраза всколыхнула в душе Мэри что-то такое, что было в ней глубоко спрятано. Она с любопытством посмотрела на Джона.

— Я украл это выражение у вашего дяди, — сказал он. — У Питера Броуда. Я плавал с ним простым моряком, будучи еще подростком. Он был хорошим человеком и научил меня всему, что я знаю сейчас.

Мэри ахнула.

— Вы плавали с моим дядей?

Джон кивнул.

— И с вашим отцом тоже, Мэри. Он тоже хороший человек, и я горд тем, что доставлю вас к нему.

— О чем вы говорите? — спросил Босвелл, до которого долетел обрывок их разговора.

— Я просто рассказываю Мэри, что я плавал с ее дядей и отцом, сэр, — ответил Джон. — Впрочем, вы это знаете.

— Боззи, — сказала Мэри с упреком, — не поэтому ли вы так настаивали, чтобы я поплыла именно на этом корабле?

Босвелл лукаво улыбнулся.

— Ну я ведь не смог бы поручить такой ценный груз кому попало, — произнес он. — Я разговаривал с несколькими шкиперами, прежде чем встретил Джоба. Я хотел найти кого-то, с кем бы вы чувствовали себя непринужденно.

Они снова наполнили бокалы, и Босвелл рассмешил мужчин очень забавным рассказом о том, что он назвал «своей прошлогодней увеселительной прогулкой по Корнуоллу».

Мэри была счастлива, что может просто смотреть и слушать. Ее радовало то, что Босвелл снова сияет, рассказывая историю. У него был талант описывать сцены и людей так хорошо, что все слушатели будто становились участниками событий. Мэри чувствовала, что ей будет не хватать его, но ее тревога по поводу возвращения домой рассеялась. Ее место было в Корнуолле.

Только в десять часов они в конце концов вышли из таверны и направились к кораблю. Джон нес коробку Мэри и шел чуть впереди с Мойесом, а Мэри шла с Босвеллом сзади, держа его под руку.

— Давайте попрощаемся здесь, — сказала она ему, когда они подошли к кораблю. — Не поднимайтесь на борт. Вы должны вернуться и встретиться с Джеймсом, как обещали.

Ветер утих и дождь прекратился. Туман вдруг рассеялся, и на небе появились луна и яркие звезды, и их блики отражались в темной реке. Тихий плеск волны о борт вдруг до боли напомнил Мэри то проклятое плавание, о котором она давно уже перестала думать.