— С вами все будет в порядке? — спросил Босвелл, и было видно, что его обычная самоуверенность на этот раз покинула его.

— Конечно, все будет в порядке, — сказала Мэри, целуя его в щеку. — Все ужасы остались в прошлом.

Босвелл крепко сжал ее за плечи, и его лицо вдруг стало моложе при свете зажженного у корабля факела.

— Если я когда-нибудь вам понадоблюсь, сообщите, — сказал он.

Мэри кивнула.

— А вы берегите себя, Боззи, — сказала она. — И попрощайтесь за меня с Джеймсом, Биллом, Натом и Сэмом. Мне очень жаль, что я не смогу присутствовать на празднике в честь их освобождения.

Мэри услышала покашливание, принадлежавшее Мойесу или Джону, и поняла, что они ждут, когда она сядет на корабль.

— Прощайте, мой дорогой друг, — сказала она, целуя его снова, на этот раз в губы. — Я никогда не забуду вас. Вы вернули меня к жизни.

Мэри быстро пошла прочь, чувствуя, что вот-вот расплачется. Ступив на палубу, она повернулась и помахала снова. Босвелл неподвижно стоял и смотрел на нее, и серебряные пуговицы на его пальто и золотая цепочка от часов поблескивали при свете факела. Он поднял свою треуголку и величественно поклонился, потом повернулся и пошел прочь.

— Вы будете скучать по Лондону? — спросил Джон за ее спиной.

Мэри повернулась к нему и улыбнулась. Ей показалось, что на самом деле он хотел спросить, будет ли она скучать по светским людям вроде Босвелла, а не по городу.

— Нет, я не думаю, — честно призналась она. — Я рада, что увидела его, но я предпочитаю более простую жизнь и людей, с которыми я могу быть собой.

У нее вдруг возникло странное чувство, будто она уже здесь была. Мэри изумленно огляделась вокруг, но в темноте смогла увидеть немного — лишь сверкающую медь и белеющий свернутый канат.

— В чем дело? — спросил Джон. — Не говорите мне, что такой потомственной морячке, как вы, не по себе оттого, что палуба шатается под ногами.

— Нет, конечно, нет, — сказала Мэри и рассмеялась, потому что корнуолльской картавости Джона было достаточно, чтобы вызвать воспоминания. Запах речной воды и мужчина, нравившийся ей, дополнили видение из прошлого.

Мэри представила, как сидит на палубе «Дюнкирка» — девушка в лохмотьях и цепях — и мечтает об офицере с легким корнуолльским акцентом.

— Позвольте, я покажу вам вашу каюту, — произнес Джон. — Вы здесь замерзнете.

И Мэри вдруг почувствовала себя по-настоящему свободной, гораздо свободнее, чем тогда, когда ее выпустили из Ньюгейта. Она направилась в каюту, а не в трюм. Завтра на рассвете они поднимут парус, и она позавтракает с Мойесом, Джоном и другими моряками. И если она захочет, она будет есть ложкой, потому что здесь никто не станет возражать. Мужчины начнут пить ром и рассказывать о своих плаваниях, и она будет общаться с ними на равных.

Спускаясь по крутым ступенькам, ведущим в каюту, Мэри рассмеялась.

Джон стоял внизу с ее коробкой в руках и тоже рассмеялся.

— Вы счастливы, что вы на борту? — спросил он, и его рыже-коричневые глаза сверкнули. — Я очень счастлив. Но мы думали, что вы побывали на стольких кораблях, что вам хватило путешествий на целую жизнь.

— Я тоже так думала, вернее, мне так казалось, — ответила Мэри, и ее голос прозвучал радостно. — Но на этом корабле я чувствую себя как дома.

Постскриптум

«Я сознаюсь, что никогда не смотрел на этих людей без жалости и удивления. Они потерпели неудачу в героической борьбе за свободу, после того как победили все невзгоды и справились со всеми трудностями.

Эта женщина плыла в Порт-Джексон на корабле, который должен был доставить меня туда, и отличалась своим хорошим поведением. Я не мог не восхищаться тем странным стечением обстоятельств, которое снова свело нас вместе, не поддаваясь никакому человеческому воображению, и которое было невозможно предвидеть.»

Отрывок из дневника Ваткина Тенча, 1792

Послесловие

Мне было тяжело оставлять Мэри на палубе «Анны и Элизабет». Я так привязалась к ней, что с удовольствием написала бы о том, как она влюбилась в Джона Трелони по дороге домой. Я бы также с удовольствием представила вашему вниманию ее радостное воссоединение с родителями в Фоуэе и продолжила бы повествованием о ее романтической свадьбе с Джоном, а потом о рождении нескольких здоровых, красивых детей. Но было бы неправильно исказить отрезок ее жизни после Лондона.


Джеймс Мартин, Сэм Брум (известный также как Мясник), Билл Аллен и Нат Лилли были наконец помилованы в ноябре, вскоре после того как Мэри уехала из Лондона. Прямо из Ньюгейта они пошли к Джеймсу Босвеллу, чтобы поблагодарить его за его доброту.

Сэм действительно вступил в Корпус Нового Южного Уэльса и вернулся в Австралию. О трех остальных ничего не известно. Но мне хочется думать, что Джеймс Мартин либо вернулся в Ирландию, получив достаточно прибыли от своих мемуаров, чтобы разводить лошадей, либо уехал в Америку.

Что касается Джеймса Босвелла, к несчастью, он умер семнадцатого мая 1795 года. Его семья аннулировала годовую ренту Мэри, и, хотя он сделал запись в своем дневнике, что написал четыре страницы о «девушке из Ботанического залива», эти страницы никогда не были найдены. Но я уверена, что душа Джеймса радуется на небесах, поскольку «Жизнь Сэмюэля Джонсона» действительно стала известна как лучшая биография всех времен.

Ваткин Тенч в последствии стал кем-то вроде героя. Он был схвачен во Франции и, возможно, бежал из лагеря для военнопленных. Он дослужился до звания генерал-майора. Я улыбнулась, когда обнаружила, что он женился на Анне-Марии Сарджент. Моя девичья фамилия Сарджент, и мой отец был морским офицером. Ваткин и Анна-Мария не имели своих детей, но они усыновили четверых детей золовки Тенча, когда ее муж умер в Вест-Индии.

Дневники Ваткина Тенча сохранились вместе с дневниками многих других офицеров, отправившихся в Австралию с первой флотилией, и свидетельствуют о том, что он, несомненно, был умным, милосердным человеком с развитым чувством справедливости.

Мэри так и не открыла, кто отец Шарлотты, поскольку лейтенант Спенсер Грэхем — это мой вымысел. Некоторые думают, что им был Ваткин Тенч, но я очень сомневаюсь в этом, поскольку он, несомненно, излил бы в дневнике свои страдания после похорон Шарлотты в море.