Последовала масса комплиментов, которых он не слушал. Превращения шведки, призванной к порядку появлением жениха, прекратились; она бесповоротно покинула телесную ипостась и превратилась в политика, беседующего со всемирно известным экономистом.

При первой же возможности Захарий Бидерман откланялся и стал искать другую добычу. Несколько секунд он безуспешно разглядывал публику и уже почувствовал дурноту, но приободрился, заметив статную немку лет сорока; их глаза встретились. Он бесцеремонно подошел к ней, не ожидая приглашения.

Его тело мгновенно послало ей позывные влечения. Он попереминался с ноги на ногу, приблизился к ней вплотную, улыбаясь и давая понять, что она желанна.

Немка приняла сигнал, смутилась и замялась; Захарий завязал разговор. Поведение экономиста никак нельзя было назвать нейтральным, и женщина внезапно выпалила:

— Вы что, пристаете ко мне?

Он улыбнулся:

— Кто научил вас сказать это?

Она что-то забормотала, покраснела:

— Простите, не знаю, что на меня нашло.

— Не волнуйтесь. Но я готов приударить за вами, если вы дадите на то согласие.

— Я не уверена, что хорошо поняла вас.

— Вы невероятно привлекательны.

Немка заволновалась. Она беспомощно покрутила головой в поисках поддержки, хрустнула пальцами и воскликнула:

— Я запрещаю вам так со мной обращаться!

— Как?

— Как с вульгарной бабенкой. Я дипломированный специалист по политическим наукам, доктор социологии, работаю больше восьмидесяти часов в неделю для моей страны и для Европы. Я полагаю, что заслуживаю другого отношения.

Захарий понял свой промах: прихлестывая за этой женщиной, он лишал ее всех достижений, распылял созданный ею образ, отрицал ее усердие и пройденный путь, оставляя только телесную оболочку, доставшуюся даром.

Не проронив ни слова, он отошел в сторону так внезапно, что она усомнилась, верно ли истолковала пережитую ситуацию, и даже едва не кинулась извиняться перед ним.

Он подошел к одной из организаторш; эта уж точно не рассердится, если он начнет с ней заигрывать.

В эту минуту мимо него прошел Лео Адольф. Захарий ощутил затылком ого тяжелый укоризненный взгляд.

Разозлившись, он оставил организаторшу в покое и юркнул в кабинет, отведенный в его распоряжение, заперся, включил компьютер и ввел адрес порносайта.

Когда замелькали груди, губы, бедра и анусы в самых неожиданных комбинациях, он с облегчением вздохнул, что наконец освободился от общественного давления и сможет разрядиться.

Он выбрал одну из рубрик, расстегнул ширинку, поласкал себя и кончил.

Он умиротворенно улыбался и был готов заняться переустройством мира и горы своротить; он взглянул на циферблат, высветившийся на мониторе, и умилился: ему понадобилось лишь семь минут, чтобы сбросить напряжение. Ах, как бы он жил, не будь у него этой отдушины? Умер бы от скуки. Или от депрессии, потому что упорное, стойкое отчаяние всегда подстерегало его.

Правда, сегодня у Захария Бидермана были новые озарения, и он приметил две-три ясные головы.

В половине седьмого он позвонил своему шоферу, чтобы отправиться восвояси, когда к нему в кабинет неожиданно нагрянул Лео Адольф.

— Захарий, мне хотелось бы убедиться, что ты меня понял. Мы возлагаем на тебя большие надежды. Это ничтожество Вандерброк не потянет руководство Бельгией во время кризиса. Население презирает его, массмедиа смешивают его с грязью, депутаты треплют. Будучи премьер-министром, он потерял всякую поддержку. Ты прекрасно знаешь, что на его место хотят поставить тебя. Я не буду выяснять, откуда пошел этот слух…

Захарий хохотнул. Сочтя этот смех подтверждением, Лео Адольф продолжал:

— А слухи всегда закрепляются в умах. Вот это для меня и важно! Захарий, тебя считают спасителем, ниспосланным свыше, и справедливо, поскольку ты самый блестящий ум из всех нас. В Либеральной партии мы тебя поддержим. Однако твои привычки могут сыграть с нами злую шутку.

— Такты опять об этом?

— Речь идет о твоем и нашем благополучии.

— От того, где и с кем я завожу шуры-муры, благополучие страны никак не зависит.

— Не соглашусь. Хоть тебе и удается всякий раз замять скандалы, вызванные твоим поведением, в этой шумихе возникает вопрос, который волнует твоих сторонников все больше.

— И какой же?

— Способен ли Захарий Бидерман владеть собой?

Экономист опешил — таким вопросом он никогда не задавался.

— Иногда от хорошего сексуального аппетита до зависимости один шаг.

— Ах вот как? И ты в этом вопросе специалист?

— Я могу задать тебе ряд вопросов, ответы на которые скажут, есть ли у тебя зависимость. Можешь ли ты остановиться? Уже пытался это сделать? Приходится ли тебе иногда лгать, чтобы скрыть свои делишки? Испытываешь ли ты смутную тревогу, чувство, что тебе чего-то не хватает в промежутках между любовными приключениями? — Он сделал прощальный жест. — Можно не давать ответа сейчас. Ответь для начала сам себе.

С этими словами президент вышел.

Захарий Бидерман запер кабинет в очень дурном настроении. Если он вернется в игру Лео Адольфа, то будет чувствовать себя больным, будучи абсолютно здоровым. Он никому не позволит решать, как ему бороться со стрессом.

Сев на площади Мориса Шумана в лимузин, он велел шоферу везти его домой.

— Владеть собой, — ворчал он. — Никто так не владеет собой, как я. Если бы они знали… Мелкочленные! И спермы у них не больше, чем идей! Сборище слюнтяев! Плевал я на вас!

Обозленный, Захарий встрепенулся и постучал по плечу шофера:

— На улицу Мулен, Жорж. А на площадь Ареццо потом.

Он вошел в сауну «Тропики» и с облегчением вздохнул; это было жалкое, дешевое заведение. Да, ему нравилось и такое: примитивный декор, искусственные пальмы, ночные фото на стенах, едкий запах хлорки. Никто из его коллег не мог бы себе вообразить, что этот уважаемый человек посещает подобные места; а ему просто хотелось вылезти из шкуры.

Сложив одежду в помятый жестяной шкафчик, он опоясался затасканным полотенцем и спустился в подвальный этаж.

На последних ступеньках в нос ему ударил запах пота, лесной прели, гниющих грибов. Он пробирался по темным коридорам, на пути ему встречались пары, иногда одиночки. По сторонам раздавались протяжные хрипы и стоны. Он вошел в хаммам, прислушиваясь и принюхиваясь, и пробирался вперед, привлеченный запахом тимьяна; эти испарения окончательно опьянили его: пряный дух, знакомый с детства аромат лекарственных отваров, освобождавший бронхи, стал для него афродизиаком, обещанием счастья. Он толкнул запотевшую стеклянную дверь. В призрачном рассеянном свете колыхались безликие тела. Пять мужских теней осаждали две женские. Он подошел, развязал салфетку и — голый, безымянный и вожделеющий — бросился в месиво переплетенных тел.


Через час элегантный Захарий Бидерман вышел из лимузина на площади Ареццо возле дома номер двенадцать, отпустил шофера, проскользнул в ванную принять привычный душ, дабы истребить подозрительные запахи, и с улыбкой заявился к Розе, которая в нетерпении ждала его.

— Не слишком устал, дорогой?

— Я в прекрасной форме!

— Ты неподражаем! И как тебе это удается?

Захарий Бидерман, польщенный признанием своих сверхчеловеческих возможностей, вместо ответа поцеловал ее.

3

— Что вы мне порекомендуете?

Жозефина смотрела на официанта-итальянца, стоявшего поблизости с блокнотом наготове. Озадаченная разнообразием меню, она пыталась уклониться от выбора.

— Я не знаю, что вы любите, мадам.

— А что выбрали бы вы?

Батист спрятал улыбку за картой меню, зная наперед продолжение сцены: официант назовет свои предпочтения, Жозефина начнет гримасничать, он предложит другое блюдо, она покачает головой и разочарованно вздохнет, что у нее совсем другие пристрастия, потом спросит, что едят люди за соседним столиком, и попросит то же кушанье. После непродолжительной комедии, минуты на четыре, она, скорее всего, заметит:

— Впрочем, я совсем не голодна.

Официант ушел восвояси. Жозефина и Батист чокнулись. Жозефина, сделав глоток монтепульчано, пристально взглянула на мужа:

— Мне нужно сказать тебе что-то важное.

— Да?

— Я влюбилась.

Батист заморгал. Он был удивлен и почувствовал облегчение. Получив странное желтое письмо, он догадался, что дома без его участия и ведома плетется некая интрига: не надо было быть чересчур наблюдательным, чтобы заметить, что Жозефина в последнее время то и дело бросается вглубь квартиры поговорить по телефону, надолго исчезает под предлогом покупок, думает о чем-то своем, сидя перед телевизором. Хотя Батист уже начал строить предположения, он ждал ее объяснений. Другой муж стал бы тайком наблюдать за женой и рыться в ее вещах, похитил бы мобильный телефон, изучил бы вызовы, устроил бы сцену — Батист брезговал подобными приемами. Он вырос в семье, раздираемой домашними склоками, и с детства презирал ревность до такой степени, что полностью от нее избавился, и игры в инквизицию его не привлекали; однако истинной причиной его выжидательной политики было доверие: Жозефина не могла разочаровать его.

Она смотрела на него, ожидая его реакции, чтобы продолжить.

Батист пробормотал:

— Я об этом догадывался.

Она прошептала в ответ:

— Сказать по правде, я не скрывалась.

Он кивнул. «Чтобы разговор продолжился в духе этой уважительной открытости», — подумал он. Он склонился к улыбающейся Жозефине:

— Так, значит, влюбилась… Это хорошая или плохая новость?

Она с участием схватила его за руку:

— Пока еще не знаю. По сути, это ничего для тебя не меняет. Что бы ни случилось, я выберу тебя, Батист, и останусь с тобой. Вот это-то я и хотела сказать тебе в первую очередь. Ты, ты, ты самый лучший на земле!

Батист ощутил, как волна удовольствия погрузила его в кресло, и он расслабился. Он был прав, веря в честность Жозефины. Теперь он мог выслушать все, что угодно, раз она подтвердила, что он остается ее избранником.

— Это давно?

— Две недели.

— Чего ты хочешь?

— Устроить встречу.

— Прости?

— Хочу, чтобы вы встретились, — весело повторила она. — А что? Вас двоих я люблю больше всех на свете, и мне очень хотелось бы, чтобы вы оценили друг друга по достоинству.

— Да ну?

— А кто знает?

— Кто знает — что?

— У нас же с тобой всегда были одинаковые вкусы. И очень возможно, что ты отреагируешь так же, как я.

Батист так опешил, что рассмеялся:

— Жозефина, ты поистине уникальна!

— Надеюсь. Ты, впрочем, тоже.

Чтобы прийти в себя, он заказал еще вина и уставился на рубиновую жидкость в бокале.

— Прости, что интересуюсь подробностями, но… это уже произошло между вами?

— Да. — Она целомудренно опустила глаза. — Это было очень хорошо, если тебя интересуют подробности. Ах, ну совсем не так, как с тобой. Очень хорошо. По-другому. Но в этих делах, ты же знаешь, я никак не смогу обойтись без тебя.

Батист покачал головой, зная, что она не кривит душой: она обожала заниматься с ним любовью. Он удивился, не почувствовав себя униженным еще больше, когда узнал, что она отдавалась другому.

— Это странно…

— Что?

— Что я не сержусь на тебя. Твое признание меня смущает, волнует, делает уязвимым, но я не злюсь на тебя.

— И на том спасибо! Я же такая откровенная! Я ничего не скрываю! И говорю тебе, что ты значишь для меня больше, чем кто бы то ни было!

Он покачал головой:

— И все же пойми, Жозефина. Мы живем вместе больше двадцати лет, и ты объявляешь мне о самом худшем, что может произойти.

— Вовсе нет!

— Это так. У нормальных людей.

— Ах, Батист, пожалуйста, ну при чем тут нормальные люди! Ни я, ни ты вовсе не нормальные люди и не собираемся ими стать.

Она метала громы и молнии — так ее возмутили его слова. Он восхищенно прыснул со смеху:

— Да, именно так я и говорил. Ты выбиваешь меня из колеи, но мне не удается на тебя рассердиться.