Порочестер залпом осушил бокал и победительно расхохотался.


— Неееет, дружище! Как бы не так! Два прыжка — и я был уже там, в спальне! У неё, может, Вы помните, такой стульчик синий, офисный, вёрткий, так вот нам пришлось хорошенько на нём покрутиться, чтобы она оказалась лицом к моим, так сказать, обеим ипостасям! А я одной рукой гладил её спину, а в другой держал КПК-шку — и всё время смотрел на то, что она там в своей теме написала! Глаз не отводил, чтоб уж теперь-то точно не промазать мимо цели!.. — Порочестер снова зашёлся в торжествующем кудахтанье. — И что Вы думаете?!.. Не промахнулся! Это было потрясающе, дружище! Потрясающе!! Быстро и бурно, но потрясающе!!! И я успел объясниться ей в любви — прямо в лоб и простыми русскими словами, то есть как раз то, против чего она так активно выступала в своей теме, кха-ха-ха-ха-ха!!!..


Обессилевший карлик вернул пустой бокал на столик, тыльной стороной ладони отёр взмокший лоб и донельзя откинулся в кресле; теперь он раскачивал его уже совсем в другом ритме — медлительно и плавно.


— И Вы знаете, дружище, — вновь снизил он голос до шёпота, — мне кажется, ей тоже понравилось… Да-да… Вы не поверите, но, сдаётся мне, это так… Она сказала, что в каком-то смысле это было одно из самых удачных свиданий в её жизни, вот так-то…


Спорить было глупо — я знал, что он прав. Елена тоже мне говорила, что встреча, в общем, удалась — столько новых ощущений зараз она не испытывала, наверное, с раннего детства. Ещё бы. Слушая всю эту фантасмагорию, я думал о том, что ещё лет двадцать назад в подобных обстоятельствах, вероятно, извёлся бы от ревности. А теперь лишь по-отечески сочувствовал обоим — и напряжённо смекал, что же мне с ними, бедолагами, делать.


Ибо то, к чему они так яростно стремились как к некоему выходу, освобождению, не только не упростило, а, наоборот, ещё усугубило ситуацию. Мало того, что они намертво запутали свою общую явь в липкие виртуальные сети, теперь они ещё хлебнули и физической зависимости друг от друга, а ведь ни один из них, спроси его прямо, не смог бы точно сказать, как он, собственно, относится к другому.


Я сунул за ухо сигариллу и, когда, наконец, вырвался от Порочестера, с наслаждением закурил у подъезда, сопоставляя разрозненные половинки информации в одно целое.


От Лены я знал, что вчера, в воскресенье, выйдя за ворота — только-только натаскала воды и хотела закрыть калитку, — она вдруг увидела, что к ней по дорожке идёт нежданный-негаданный гость. Вид у него был самый что ни на есть романтический и солидный. Никакой фривольной розовости и младенческих трендов — только строгая классика: белый плащ поверх чёрного костюма, лаковые туфли и дорогие швейцарские часы на запястье (эх я дурак! зачем два дня назад подстрочил ему брюки и рукава?). Седеющие длинноватые патлы были аккуратно зачёсаны назад и забраны в аккуратный хвост. В правой руке — целлофановый пакет, из которого торчали аккуратные головки алых роз.


Не в пример недавнему, денёк выдался сухой, и он шёл по тропинке именно так, как соответствовало его настроению и намерениям: чинно, горделиво, неспешно.


— Ах, какие цветы! — только и смогла произнести Лена, мысленно похвалив себя за то, что воды в доме было теперь в достатке.


Вообще-то Лена никого не ждала — это был её единственный выходной — но что делать, не выгонять же гостя. Пришлось мчаться обратно в дом, скоренько причёсываться и по-быстрому накрывать на стол. Солидный вид Порочестера угнетал её. Впрочем, ей удалось хорошо прогреть в доме, и уже минуту спустя гость придал себе более свойский вид, оставив пиджак на спинке стула. Хорошо ещё, что он был без галстука — ворот его белой рубашки несколько женственного фасона открывал трогательную яремную впадинку. Лена с опаской косилась на неё, смекая, получится ли у неё от души, так сказать, задарма, ласкать этого мужчину, который в голом виде представлял собой что-то вроде большой белой личинки.

— Не замёрзли? — спросила она, чтобы хоть что-то спросить, на что Порочестер, вытащив из пакета бутылку Каберне, гордо ответил:

— Сейчас согреемся.

(Этот момент я слышал и от Порочестера. Он рассказывал, что после своих слов пришёл в ужас — ему вдруг стало ясно, что сухим вином не грёются, оно для этого слишком тонкий и благородный напиток, равно как и Лена — утончённая женщина. Несколько секунд он напряжённо размышлял, что именно сморозил — глупость или бестактность?.. Но Лена сделала вид, что ничего не заметила, и он решил не идти дальше — то есть не пытаться превратить свой промах в отличный повод для всплеска искромётного остроумия, как, по его мнению, обязательно сделал бы я.)


Оба с ужасом понимали, что говорить им совершенно не о чем.


Увы, их ангел-хранитель в это время был занят совсем иными проблемами — сражался с громоздким, неповоротливым бронтозавром под бурный аккомпанемент дяди Паши-инструктора, который костерил меня во все лопатки: — На хрена тормозишь-то, придурок, в рот твою чих-пых!

— Так вон же девушка на дороге, девушка в красном плаще…

— Дави на хрен!!!


— Как?..


— Сядь да покак! Ты что — видишь тут пешеходный переход?! В рот его чих-пых…

Мои бедные друзья тоже изо всех сил искали, да всё никак не могли найти эту спасительную «зебру», которая помогла бы им легко и безопасно перебежать от светских отношений к романтическим. Елена ругательски себя ругала, что не догадалась уложить клиента на стол сразу же, как только он вручил ей розовый веник, — уложить тёпленьким, пока он не сообразил, что к чему; как знать, может быть, после сеанса он и отказался бы от своих весьма прозрачных планов.


Но оглядываться назад было поздно. Ничего не оставалось, как пристать к той единственной спасительной гавани, которая всегда была открыта для их утлой любовной лодчонки:


— На форум сегодня заглядывали, Порочестер? Там конкурс новый объявили — с призами от редколлегии. Тема — «Эротическая лирика».


Вилка в пальцах бедняги Порочестера неловко звякнула о фаянс.

— Эротическая?!.. — изумился он, густо покраснев ушами. — Очень интересно. И Вы тоже будете участвовать?


— А как же! — оживилась Лена. — У меня и стихотворение подходящее есть — на днях сочинила. Прочесть?..


— Ну-ка, ну-ка… Давненько я не слышал Ваших новых стихов…


Лена смущённо откашлялась.

— Называется «Свет и Тьма» — собравшись с духом, начала она. -

По лучезарным ангельским просторам

Разлит божественный нектар;

О, как люблю я щекотать курсором

Ваш симпатичный аватар!..

— Действительно, эротично, — обрадовался Порочестер, с неожиданным аппетитом отправляя в рот аккуратный колбасный кружочек. — И как жизненно! Именно щекотать! Обводить эти прекрасные контуры…

Он имел в виду новую аватарку Елены — с её наконец-то актуальной фотографией, которую я сделал своей старенькой мыльницей («уличил», как она мило каламбурила). Надо сказать, явление Елены, до той поры прятавшейся за безликим пакетом ацидофилина, вызвало среди форумчан ажиотаж; многие радовались: «Ой, какая Вы хорошенькая!..»

— Помните, Леночка?..

В райском саду ли, у компа ли,

Зная величие в малом,

Я обвожу эти контуры —

Грани меж сном и реалом…

Теперь пришёл черёд Елены краснеть.

— Кстати, а почему Вы сменили аватарчик? — поинтересовалась она. — Тот, прежний, мне так нравился… Такой был симпатичный! Там был добрый гномик, а теперь какое-то… хм… адское пламя…

— Это пламя страсти, — осмелел Порочестер. — Оно олицетворяет то, что происходит сейчас в моей душе…

— Да, — закивала Елена, — я понимаю. У моего стихотворения есть ещё один катрен:

И пусть мне суждено войти с позором

В глухие адские врата,

Я не устану щекотать курсором

Ваш равнодушный аватар!!..

— «Врата — аватар» — прекрасная рифма! — оживился карлик. — Только почему «равнодушный»? Он вовсе не равнодушный. И вот это: «Вашшшш, равнодушшшшный…» — не очень хорошо. Шипение какое-то. «Твой» — звучало бы гораздо лучше… Кстати говоря, Леночка, а не выпить ли нам с Вами на брудершафт?!..


Вот тут-то, по словам Лены, всё и началось. «Он так пристал ко мне со своим брудершафтом — хоть кричи!» Увы, в этот миг бедняжка ясно понимала, что если и есть на свете что-то, чего ей сейчас хочется меньше всего— так это вживую целоваться с виртуальным возлюбленным. Но отступать было поздно.


— Почему бы и нет, — весело сказала она и пододвинула табуретку почти вплотную к Порочестеру. — Давно пора!


Тот зазывно подставил ей согнутую руку. Переплетясь согласно традиции и опасливо косясь друг на друга, мои друзья старательно, большими глотками опустошили свои бокалы. Но прежде, чем кавалер успел что-то предпринять, Елена быстро чмокнула воздух возле его рта — и тут же, ловко выпутавшись из переплёта (детская игра в «Олимпиаду», право же, была сложнее!), громко и радостно спросила:

— Ну что? Уже можно на «ты»?


— Неееет!!! — заорал облапошенный карлик, выпучив на неё глаза. — Нет! Не считается! Этот брудершафт недействителен!!!

— Почему? — огорчилась Лена. — Всё же честно! Я выпила бокал до дна!


— Как бы не так! Придётся повторить. Разве Вы не знаете, Леночка, что брудершафт засчитывается только в том случае, когда участники соприкасаются слизистыми оболочками губ. Вот этими… — Тут Порочестер двумя пальцами вывернул свою толстую нижнюю губу и с гордостью продемонстрировал собеседнице красную пупырчатую изнанку:


— Видите?.. Если этого не произошло — считай, только зря продукт перевели…

— Что-то я нигде о таком не читала, — засомневалась Елена, но призадумалась. Порочестер был во много раз умнее, опытнее и образованнее её, и, возможно, действительно знал изначальную суть традиции. Впрочем, она тут же почуяла неладное:

— А мужчины?!.. Мужчины-то как соприкасаются слизистыми? Если они нормальной ориентации?..

— Мужчииины?!! — изумился Порочестер. — Да что Вы такое говорите, Леночка? Надо же, в такой хорошенькой головке — и такие грязные мысли… Мужики никогда не пьют друг с другом брудершафта! Если только они, действительно, не… бррр, какая гадость… даже представить себе такого не могу…

— Ну и ерунда! — с торжеством сказала Лена. — «Брудершафт» это же по-немецки значит — братство! Это мужской ритуал! Вы, как всегда, всё перепутали… то есть ТЫ.

На это Порочестер уже не нашёлся, что возразить, и только сидел, уставившись в одну точку, и на лице у него было написано:


«Всё пропало».


Махнули ещё по рюмашке. Спасительные темы брудершафта и Златоперья мелели с каждой секундой — и гордые созвучия моего никнейма всё громче звенели в воздухе немым укором. В эту минуту оба тосковали по мне до безумия, — тосковали, каялись и давали себя страшные клятвы никогда, никогда больше не пускаться в столь опасное плавание без опытного и надёжного лоцмана; увы, даже их синхронные заклинания не способны были телепортировать меня в эту уютную кухоньку.

— Кстати, как он там? — спохватилась, наконец, Лена. — У него, наверное, уже закончились занятия. Скучно ему, небось, без нас…

— А давайте ему позвоним! — обрадовался Порочестер. — Или напишем смс…


Оба кинулись к своим мобильникам. Далее всё произошло в мгновение ока: после короткой, но яростной борьбы — «с моего позвоним! Нет, с моего! Да подожди ты…» — Порочестер вдруг обнаружил себя сидящим на Елениных коленях и жадно обнимающим её за талию. Секунду спустя они уже страстно целовались, позабыв о недописанной цидуле, — причём Елену поразила его манера, в её тридцать семь для неё новая: отчаянно крутя головой, он со всей силы давил на её рот челюстями, будто пытаясь проломить некую преграду.


Меж тем оба не ощущали ни удовольствия, ни отвращения, только одно: «Слава Богу, получилось!» — и ещё: «Ну, и дальше что? Может, стоит на этом и остановиться?..»

— Ну вот, — сказала Елена, когда они, наконец, отстранились друг от друга. — Вроде соприкоснулись слизистыми…


Задыхающийся Порочестер томно закатил глаза.


— Не пора ли нам, наконец, познакомиться? — выдавил он. — Майоров Вячеслав Ильич. Можно Слава.

Лучше бы он этого не говорил… Ещё секунду назад перед Еленой сидел её Мистер Порочестер и были возможны варианты. В конце концов, она, хоть виртуально, но любила его, — а любимого человека всегда приятно, да и полезно помучить отказами. Но теперь она вдруг оказалась в объятиях абсолютно чужого, постороннего ей мужика, какого-то Вячеслава… как там его?.. — и последние пути к отступлению были отрезаны. Перед теми, кто нам безразличен, мы в вечном долгу. Неистребимое, никогда не замолкающее в этой женщине чувство чести обязывало её (раз уж так получилось) отвечать за выданные авансы — и она поклялась, что сделает всё, что в её силах, чтобы несчастный, обездоленный жизнью человек не пожалел о своём визите.