— Очень приятно, — сказала она, лихорадочно перебирая в голове полузабытый ассортимент всех известных ей средств, — а я Елена Валерьевна. В душевом баке полно воды, Славочка, хоть обплещись.

8

Воскресный день начинался так мирно, так благостно!.. Мы с друзьями играли в кости… Нет, лучше начну с самого начала. В воскресенье мои дорогие друзья, Леночка и Славочка, пришли ко мне в гости. Весёлые, цветущие, такие смешные — он ей по плечо, а то и по грудь, пока она не сняла сапоги, — в руках гостинцы: полуметровая пицца «Маргарита» и пакет с двумя килограммами винограда. (Я всегда приучаю гостей приходить в мой дом не с пустыми руками — я ведь человек аскетичный и в моём холодильнике особо не разживишься.)


Лена была у меня впервые. Я боялся, что после роскошных интерьеров Порочестера ей у меня не понравится, даже вымыл полы и протёр ванну с хлоркой, чего обычно не делаю. Но она вроде ничего, не сильно кривилась — хотя и отметила вскользь, что я, дескать, по своей глубинной сути — старый холостяк. Тем обиднее было то, что произошло потом — как будто не могли выбрать другого места.


С той злополучной эротически-компьютерной истории прошла уже неделя. Я не знаю, как им удалось скорректировать свои реально-виртуальные погрешности, — не считаю себя вправе встревать. Но, видимо, всё как-то утряслось, потому что однажды, когда Порочестер по какой-то нужде вызвонил меня в скайпе, я услышал за кадром Еленин голос. Вот и хорошо. Ничего большего я не желал, чем чтобы мои дорогие друзья были счастливы. Ну, а там с их стола и мне, может, крошки счастья перепадут.


Вот и перепали.


Итак, повторюсь, мы играли в кости. Отец в детстве научил, и с тех пор я очень люблю эту игру — моя маленькая слабость. Даже разжился как-то на ярмарке камней симпатичным наборчиком из шести крохотных нефритовых кубиков — единственная выпендрёжная вещица в моей квартире и, в сущности, совершенно к ней не идущая. Пожалуй, куда органичнее она смотрелась бы у Порочестера. Может быть, думал я, со временем она к нему и отойдёт. Стоило видеть, как легли кубики в его пухлые ладони — ну как родные! — и как они трепетно его слушались с первой же секунды знакомства: не успели мы и чихнуть, а Порочестер уже обогнал нас с Еленой на несколько позиций.


Забавно было наблюдать, как у каждого складывается своя тактика и стиль игры — в зависимости от типа характера. Различалась даже манера броска. Я обычно кидаю небрежно, одной рукой, как бы даже и с лёгким презрением: авось что-нибудь да выпадет. Хитрая девчонка пользовалась берестяным стаканчиком — потрясёт его, прикрыв ладошкой, опрокинет на стол и с любопытством заглядывает внутрь — что там ей приготовили?.. Ничего хорошего — ей почему-то фатально не везло. Не то Порочестер. Он ласкал кубики, как женщину, ворковал над ними, перекатывал в ладонях по полминуты — и объяснял, что для лучшего результата надо войти с «косточками» в телепатический контакт. Удивительно, но это ему, похоже, удавалось — ничем иным такой несусветной прухи объяснить я не мог. Приходилось утешать себя тем, что нам с Еленой, возможно, повезёт в любви. (Хотя, говоря объективно, и этого подарка от Порочестера особо ожидать не приходилось).


Или, скажем, такая вещь, как «запас». Каждому игроку даётся по три броска за один ход, но их можно не тратить сразу, а копить на тот случай, когда они остро понадобятся — например, выпало пять одинаковых очков из шести и надо во что бы то ни стало добить последний. Я отношусь к этой хитрости с изрядной долей фатализма — что накопилось, то и моё. Вскоре выяснилось, что Лена копить совершенно не умеет — из-за её глуповато-блондиночьей азартности всё утекало у неё меж пальцев. Везучий же Порочестер, которому нужные комбинации выпадали, как по колдовству, с первого кидка, заполнял свой «амбар» намеренно и целеустремлённо, иногда даже пропуская свою очередь, — и к тому времени, когда ему осталось только закрыть «стрит» (каждой твари по одной), в его закромах накопилось столько добра, что победа была гарантирована по одной только теории вероятности.


— Ну вот, — с шутливой досадой сказала Елена, записывая себе в «однушки» жалкие, с огромным трудом вырванные у судьбы четыре очка, — а ещё говорят, что национальность ничего не значит. Вот сколько накопил-то, хоть банк открывай…


Шла очередь Порочестера кидать кости, и только что я слышал приятное постукивание нефритовых кубиков в его ладонях. Но после слов Елены воцарилась подозрительная тишина. Нутром чуя недоброе, я искоса взглянул на своего друга — и похолодел: всё было куда хуже, чем я думал. Лицо его окаменело и стало серым и пористым, как необработанный коралл. Он не двигался и дышал медленно и тяжело.


— Ну, играй же, — нетерпеливо потребовала Лена, не отрывая глаз от стола, где ожидалось появление заветных костяшек.


На ту беду, попсовая радиостанция, всё это время творившая ненавязчивый звуковой фон для наших игрищ, как раз теперь начала передавать анонс авторских передач на ближайшую неделю. Услыхав звонкие имена знаменитых ведущих, я дёрнулся было к пульту, чтобы предотвратить неизбежное, но поздно — Елена, на которую вдруг напала нездоровая весёлость, уже вовсю развивала тему:


— Вот-вот, о чём я и говорю! На завтрак Гордон, на обед Веллер, к ужину Раппопорт… А вот интересно, может такое быть — включаешь израильское радио, а там сплошные Петровы да Сидоровы?..


— Ничего невероятного в этом нет, — ухватился я за хрупкую соломинку, — Израиль на добрую половину из наших и состоит. И, думаю, это замечательно! По большому счёту, все мы — граждане Вселенной. Придёт время, и…


— Что же здесь хорошего? — возмутилась Елена. — Терпеть не могу, когда начинают рассуждать про всю эту… как её… глобализацию. Я по духу и крови — славянка! И вовсе не хочу ни с кем скрещиваться. Или куда-то переезжать…


— Леночка, а ты знаешь, что смешение рас даёт очень жизнестойкое потомство?.. Я читал, что полукровки застрахованы почти от всех смертельных болезней, — всё ещё трепыхался я, но она только огрызнулась:


— Тебя только физиология волнует. А мне вот, например, больно видеть, как сходит на нет моя нация. Русская…


При последнем звуке этого слова кубики с неприятным треском рассыпались по дээспэшной поверхности стола. А следом раздался грохот: это Порочестер резко поднялся, опрокинув ободранную колченогую табуретку. Не говоря ни слова, он повернулся к нам спиной и тяжёлой походкой вышел из кухни в прихожую, где всё так же молчаливо принялся надевать кроссовки, неловко тыкая в пятки длинной металлической «ложкой».


— Что это с ним? — испугалась Елена. — Приспичило, что ли?..


Решив, что с ней объяснюсь чуть позже, я вскочил и, перешагнув через лежащую табуретку, бросился вслед обиженному другу. А тот уже сидел на корточках и сосредоточенно, скрупулёзно завязывал шнурки. От волнения его непослушные толстые пальцы плохо справлялись с задачей; эта заминка давала мне шанс спасти положение.


— Дружище, дружище, — забормотал я, приплясывая между ним и входной дверью, — ну что с Вами опять? Перестаньте, да разве ж можно так реагировать?..


— Мне очень жаль, дружище, — ровным голосом ответил Порочестер, не глядя на меня, — но я не могу дольше оставаться в одном помещении с нацисткой. Не каждый способен справляться с естественной брезгливостью. Вы уж извините…


— Опомнитесь, старина, да какая из Лены фашистка?.. — попытался образумить его я, но Порочестер нетерпеливо сбросил мою примиряющую руку со своего плеча:


— То есть Вы считаете, что это нормально — то, что она сказала?.. Что ж, мне всё ясно — с вами обоими. Боже, куда я попал — в антисемитский притон…


С этими словами он резко встал и шагнул к двери — я не решился его удерживать. Но, прежде чем покинуть мой дом навсегда, он ещё раз обернулся ко мне, высоко вскинул правую руку и выкрикнул:


— Зиг Хайль!!!


И вышел, со всей силы хряснув дверью.


Удручённый, я вернулся в кухню, где ждала меня ничего не понимающая Елена. Видимо, моё лицо выглядело немного не так, как всегда, ибо, взглянув на него, она округлила глаза:


— Герцог, миленький, что случилось? Он что, обиделся? Почему?..


Я горестно вздохнул, понимая, как нелегко будет объяснить это несведущему человеку.


— Видишь ли, Леночка, — осторожно начал я, — боюсь, нам с тобой придётся перед ним извиниться… Нет-нет, подожди, не сердись…


— Да что я такого сказала-то?!.. — не понимала Лена. — Я думала, у него с чувством юмора всё в порядке. Тем более он никакой и не… ну, этот… Кто там теперь про его прадедушку вспомнит?..


Я решил начать издалека.


— Знаешь, Лен, в институте, где я учился, очень интересная система защиты. Искусствоведы идут в паре с живописцами. Студент-художник пишет дипломную работу, то есть, проще говоря, картину, на защите он должен представить её комиссии и сказать несколько благодарственных слов. На этом его участие в шоу заканчивается, и в дело вступает искусствовед, который, собственно, и должен своим языком без костей защитить работу от придирчивых педагогов. Кстати говоря, это очень сближает людей… Не хуже массажа… Если парня прикрепляют к девчонке, а девчонка ещё и симпатичная, то это о-о-о… У меня вот была такая Катя Зайцева, станковистка, и видела б ты, как мы с ней целовались на подоконнике после защиты… Как целовались… Ах, юность…


Извини, я сбился с темы.


Так вот, Катя Зайцева. Очень красивая голубоглазая блондинка, на тебя чем-то похожа. И пока мы готовились к защите, я всё смеялся над ней и спрашивал: Кать, ты что?.. Откуда в твоей хорошенькой головке берутся такие сюжеты?.. А у неё была не одна работа, а целый триптих. И образы там — один другого жутче: яма, наполненная смёрзшимися телами, кровавая грязь, перчатки и сумочки из человеческой кожи, тяжёлые подошвы немецких сапог, колючая проволока, дети и старики, корчащиеся в газовых камерах, чёрный дым из труб крематория…


(Бедняжка Лена слушала меня с расширенными глазами, приоткрыв рот.)


А я над ней подсмеивался. И она всё терпела, нравился я ей, видно. Но однажды — незадолго до защиты — она всё-таки не выдержала и послала меня куда подальше… Сказала даже, что напишет заявление, чтоб заменили ей искусствоведа. Я понял, конечно, что перегнул, подошёл к ней наутро, попросил прощения. Она ещё долго дулась. Но потом мы помирились, ведь приближалась защита, и вот тогда-то она мне всё и объяснила: «Понимаешь, — сказала она, — если у человека в родословной есть хоть капля, хоть одна сотая часть… ну, этой крови, эти образы будут его мучить. Это где-то в генах, в подсознании. И спусковым крючком может стать любая мелочь, даже само это слово… ну, ты понимаешь. И вот потому-то я это всё и переношу на холст. Я хочу от этого избавиться». — В общем, — подытожил я, — тебе тоже лучше извиниться.


Лена смиренно опустила голову, но тут же встрепенулась:


— Да нет, погоди! Что-то тут не то! Он же сам столько раз травил на форуме анекдоты всякие, я хорошо помню! И с израильскими ребятами собачился…


— Ну, это он по свойски, — усомнился я, хотя про себя отметил, что и впрямь никогда не мог отследить, к какому политическому крылу Златоперья принадлежит Мистер Порочестер. 1/8 — на редкость удачная пропорция, позволяющая безо всякого риска выбирать лагерь по своему вкусу. Чем он, бродяга, и попользовался вволю. Ему ведь лишь бы повоевать. Сначала он вроде был за либералов, потом за патриотов, потом снова за либералов — пока, наконец, вовсе не запутался в сторонах, напрочь перестав понимать, какая между ними разница. — Он даже как-то говорил, — вспомнил я, — что благодаря Интернету стал законченным антисемитом и русофобом, и только мусульмане ему всё ещё симпатичны, потому что среди русскоязычных поэтов их пока меньшинство.


— Очень удобная позиция, — недобро сощурилась Лена. — Хорошо устроился…


— Ну да что поделаешь, всё-таки человека жизнь обделила со всех сторон. Надо быть снисходительнее…


— Ах, обделила?! — вдруг взвилась Лена. — А меня не обделила, значит? Попробовали бы вы воду вёдрами потаскать, особенно зимой! А когда во всём товариществе электричество на сутки отключается, это как?.. Интересно, — а ОН передо мной не хочет извиниться? За то, что я, русская женщина, труженица, в таких поганых условиях живу, никто извиниться не хочет, нет?..


— Леночка, ну он же не виноват…


— Я тоже в его подсознательных образах не виновата! — горько выкрикнула Елена и зарыдала. Её прерывистые, тоненькие подвывания звучали чуть приглушённо — она уткнулась носом в рукав свитера, — но очень жалобно. Густой соломенный пучок, небрежно скрученный на затылке, мелко-мелко подрагивал.