— Я художник! — оправдывалась Алла, апеллируя уже к Сергею, который знай себе слушал и молча кивал с хмурым, но всепонимающим видом. — Поймите, я профессионал. Когда я работаю — для меня всё постороннее исчезает! Я только о том думаю, как написать сносную картину, а вовсе не о всяком там… Об отношениях… — да не об этих, а о цветовых!.. Как фигуру посадить, как свет на неё падает — вот о чём думаю… Столько дурацких мифов о художниках создано, столько лживых стереотипов — а нам потом мучайся, перед каждым оправдывайся, каждому всё объясняй…


Тут она обернулась ко мне и резко заметила:


— Это, между прочим, и ваших, искусствоведы, рук дело!..


— и, снова отвернувшись, принялась тонким бумажным платочком промокать Порочестеру мокрые подглазья. Я смиренно вздохнул. Серёга, под которым неуёмно кряхтели диванные пружины, сочувственно покосился на меня — и вздохнул тоже.


Импровизированное ток-шоу было прервано Еленой, которая принесла больному чаю и валерьянки — и увела Сергея, который, как мне показалось, не так-то уж и спешил уходить и всё оглядывался на нашу облепившую диван группу. Позже Елена рассказала мне, что внизу она принялась, умирая от неловкости, извиняться перед клиентом — мол, извините, что мы Вас невольно втянули в такой неприятный скандал. Но Сергей энергично замотал головой и ещё минут пять с жаром уверял, что был страшно рад познакомиться с её замечательными друзьями:


— У Вас такая интересная семья!.. Это вот и есть «коммуна», да?.. Потрясающе. Можно я к вам как-нибудь в гости ещё приеду? Просто так? Можно?..


— Ну конечно, можно, — милостиво разрешила Елена, принимая из рук Серёги честно заработанный ею (и всеми нами) гонорар.


Худо-бедно, общими усилиями мы привели Порочестера в чувство — к концу часа он немного оттаял, начал слабо улыбаться и даже дал нам клятвенное обещание не трогать злополучную картину. Но на меня всё ещё продолжал коситься, — и даже на следующий день, когда, казалось, неприятный инцидент был полностью забыт, разговаривал со мной только при сильной надобности, короткими, отрывистыми фразами. О нашем проекте, естественно, речь и вовсе не заходила. Я понял, что так это оставлять нельзя.


Конечно, думал я, мы с Леной не умрём без его сомнительной дружбы. Раз уж он такой нервный — то и пусть катится ко всем чертям. Но, если так, то и нам, собственно, не сдалось киснуть в этих собачьих условиях без водопровода, супермаркета и Большого театра, в который я не хожу, но знаю, что могу пойти в любую минуту. Жилплощадь какая-никакая есть — застеклю дома лоджию и, считай, уже двухкомнатная квартира. А из ясеневской, где прописана мама, придётся выселить старого приятеля Лёху — он, конечно, войдёт в положение, не каждый же день я женюсь! — и оборудуем там Лене массажный кабинет. Денежки потекут рекой, ведь клиентам гораздо приятнее расслабляться не чёрт-те где, за тридевять земель, а в черте города. Да и сам я, раз такое дело, найду себе какой-нибудь побочный приработок. Устроюсь куда-нибудь водилой, например. За эти полгода, проведённые в пробках, я уже так настропалился, что мог считать себя почти асом.


Идиллические мечты… Вот только я хорошо понимал: как ни дорога мне Лена, как ни дорог я ей, не пройдёт и года, как всё благополучно вернётся на круги своя. Я привыкну к супружеской жизни, заскучаю, махну на всё рукой — и снова из Андрея Границкого, Андрюхи, Дроныча стану Герцогом. А, Елена, вероятно, снова станет аcidophileen. Снова нырнём в Интернет, где, по крайней мере, чаще, чем в реальной жизни, сменяется картинка. То же самое, был уверен я, ждёт и Порочестера, когда он, наконец-то заполучив Аллу в законное пользование, придёт в себя. Итак, да здравствуют новые знакомства, новые войны, новые виртуальные романы! До встречи на любимом сайте, дружище!..


Но я не хотел с этим мириться.


После некоторых раздумий у меня родилась оригинальная идея, которой я не преминул поделиться с Аллой, как с товарищем по несчастью. Та очень внимательно меня выслушала и план мой горячо одобрила: «а то я чувствую, — призналась она, — что он только вид делает, что простил, а сам всё равно как-то от меня… закрылся.»


«Дурак ты, дурак, — думал я с тоской, — что б ты понимал. Да мне было бы достаточно один раз увидеть, ЧТО при твоём участии сотворила Алла, чтобы оценить, как она к тебе относится.»


Но сказать этого своему другу напрямую я не мог. Он всё равно бы не поверил. Оставалось надеяться, что небольшой психодраматический сюжет, который мы с девчатами потрудились разработать и подготовить как можно тщательнее — и в который Порочестеру предстояло окунуться в скором времени, — станет для него горьким, но действенным лекарством.

* * *

«День открытых дверей» в нашей с Аллой альма-матер приходился как раз на ближайшее воскресенье. Это нам, надо сказать, подвезло, — а то, боюсь, больше четырёх дней подобного бойкота я бы не выдержал. Ещё послал бы друга куда подальше…


Стояли жаркие дни, поэтому особо наряжаться мы не стали, все, даже Алла, оделись по-простецки — в джинсы и майки; только Порочестер выпендрился, натянув невесть где раздобытую футболку с надписью «Я Русский». Футболка была, как полагается, чёрной и безбожно притягивала к себе солнечные лучи, так что бедняга всю дорогу потел и отдувался, страдая за свой неожиданный патриотизм.


Должен сказать, мы ещё дёшево отделались. Признаюсь, я до последнего не был уверен, что нам вообще удастся вытащить друга на это вовсе ненужное ему мероприятие. И только Елена, посвящённая в заговор, спасла дело. В последнее время она вошла в милость у Порочестера, который относился к ней подчёркнуто нежно и доброжелательно, трогательно ухаживал за ней в быту — и безропотно выполнял все её просьбы, чтобы провинившиеся — то есть мы с Аллой — острее почувствовали контраст.


Он и сейчас, в автомобиле, так себя вёл, но вот в чём закавыка: чем ближе я подъезжал к заветному зданию, где не был почти двадцать лет, тем больше мне становилось не до Порочестера с его закидонами. Ну, а, въехав на нужную улицу, я и вовсе забыл о нём. Поймав в зеркальце заднего вида настороженный взгляд кошачьих глаз Аллы, я понял, что в эту минуту мы чувствуем одно и то же.


Как ни готовились мы с ней морально, как ни крепились, фасад института стал для нас первым неожиданным ударом — особенно когда мы вышли из автомобиля и подошли на такое расстояние, где раскидистые кроны клёнов уже не могли загораживать нам обзор. Похоже, с тех пор, как мы с Аллой шагнули с этого крыльца во взрослую жизнь, оно пережило немало капитальных ремонтов и надстроек; то есть какое там «похоже», я же знал, знал об этом, даже много раз читал в журнале нашего Кормильца, и рисунки видел — там, кажется, был открытый архитектурный конкурс… Но я и предположить не мог, что это выглядит ТАК… Я снова украдкой переглянулся с Аллой. Она выглядела совсем бледной — возможно, от жары и усталости, но я всё-таки думал — от волнения.


Да и как не волноваться, если мы почти не узнавали дом, который целых шесть лет был нам роднее родного!.. В те времена это здание выглядело очень строго, скучно и серо, отчего наши приходящие друзья из других вузов в шутку прозвали его крематорием. Но теперь… теперь оно стало весёленьким, красновато-кирпичным, поднялось на несколько этажей, а на самом верху — и это было самое неожиданное — выросла стеклянная полусфера! Бедная Алла так истово смотрела вверх, что я испугался, как бы у неё в довершение всех бед не закружилась голова. Впрочем, я и сам чувствовал себя не лучше.


— Вот здесь мы и учились, ребята, — бодро произнёс я, обращаясь к Елене с Порочестером, чтобы хоть как-то унять охватившее меня смятение.


Но что эти двое могли понимать!.. Зайдя в холл, вообще-то просторный, но сегодня из-за большого скопления народа казавшийся тесным — в День Открытых Дверей у нас всегда аншлаг, — они знай себе крутили головами, жадно глазея по сторонам и тихонько ахая на особо удивительные артефакты. Всё им было интересно, всё в новинку — и выстроившиеся вдоль стен статуи в человеческий рост, белые, серые и желтоватые, с толстыми погонами и нагрудниками жирной коричневой пыли (подумать только, ведь некоторых из них я знал живьём, лично, а с одной даже и спал!), и могучие греко-римские барельефы, и огромная, во всю стену мозаика с изображением белоглазого святого с жёлтым нимбом, на чьём суровом лице, как и много лет назад, явственно читалось опасение: «Как бы чего не вышло». В эту минуту я, как никогда, разделял его. Мы с Аллой, хоть вроде бы и стояли рядом, держа друзей за рукава, чтоб те не затерялись в шумной толпе, на самом деле были сейчас далеко-далеко — за двадцать лет отсюда. Вон того крыла, занятого под графику, куда почему-то так рвутся мои друзья, тогда ещё не было, а вон там, где сейчас небольшой магазинчик художественных принадлежностей, раньше был буфет.


Я заметил, что мало кто гуляет здесь поодиночке. В основном люди, пришедшие на «День…», тусовались, как и мы, небольшими группками — старые и молодые, бородатые и гладко выбритые, прыщавые абитуриенты и чинные дамы в ауре тяжёлых, дорогих духов — и все о чём-то оживлённо беседовали, отчего в холле стоял уютный гам. Я старался скользить взглядом по этим группам, не задерживаясь, боясь одного — встретить кого-нибудь из старых знакомых и обнаружить в нём столь же необратимые перемены, как и во всём, что я здесь видел, и дать ему обнаружить их во мне. Алле в этом смысле было легче — она-то постоянно пересекалась с коллегами на всевозможных выставках и выставкомах, а также различных торжественных открытиях, чествованиях, награждениях и прочих позарез необходимых художнику мероприятиях.


— Пойдёмте наверх, — выдавил я, стараясь скрыть ощущение неуюта и тревоги, — посмотрим студенческие работы.


Мои друзья, которые и не подозревали о владевших мною чувствах, весело двинулись вслед за мной по лестнице. Алла уже совсем расслабилась и вовсю щебетала, ударившись в романтические воспоминания юности. Радовало меня только одно — что Елене и Порочестеру и впрямь было тут не скучно: они слушали и смотрели на всё с натуральным любопытством, глаза их разгорелись и даже Порочестер, кажется, забыл о том, что он должен держать нас с Аллой на голодном эмоциональном пайке.


Да, кстати, Порочестер!.. Забавно, но со всей этой ностальгией я, кажется, успел почти забыть об истинной цели нашего путешествия.


На втором этаже мы зашли в первую попавшуюся мастерскую, где были вывешены рисунки станковистов. Увидев такое количество обнажённой натуры, какого он никогда в жизни не видывал, Порочестер, кажется, не смог удержать в узде свою (в последнее время тщательно задавленную) порочность: чувственные ноздри его затрепетали — и он ринулся на осмотр с таким рвением, какое наверняка польстило бы даже самому забалованному вниманием и поклонением профессору. Мы с Аллой и Еленой шли в кильватере, окидывая представленные работы куда более спокойными — сугубо профессиональными — взглядами: мы с Аллой мысленно ставили каждой оценку по пятибалльной шкале (судя по Аллиному лицу, она, как и я, редко поднималась до четвёрки), а Елена время от времени отпускала замечания насчёт явно спазмированных мышц несчастных моделей: по её словам, при взгляде на них у неё так и чесались руки.


— Да, Леночка! — не выдержал Порочестер в ответ на очередной такой пассаж, — да-да-да! Тебе явно стоило бы некоторыми из них заняться! Бедные студенты, как они только здесь ухитряются чему-то научиться?.. Потрясающе: такое разнообразие обнажённой натуры — и не одной хотя бы просто хорошенькой! Неаппетитно! Ребята, — это он уже к нам, — в ваше время тоже так было?..


Мы с Аллой переглянулись, задумались и неопределённо покачали головами: нет, в наше время, наверное, было всё же не так. А, впрочем…


Внезапно Алла округлила глаза, радостно пискнула — и бросилась к дверям, куда в этот момент как раз вошла очень элегантная и нарядная брюнетка с гордой посадкой гладко причёсанной головы. Завидев Аллу, она тоже ахнула — и, забыв о гордости, бросилась к той в распростёртые объятия:


— Алка!!!


— Ильмира!.. — Дамы обнимались и расцеловывались, не обращая внимания ни на нас, ни на пасущихся тут же редких одиночных зрителей. Мы с Еленой вежливо отвернулись — ясно, подруги давно не виделись, надо же дать им пообщаться. Впрочем, Алла тут же вспомнила про нас:


— Ильмирка, ты не представляешь, как ты кстати… — и за руку потащила её к нашей скучающей группе. — Ребята, вот это Ильмира. Лучшая наша модель. Красавица!..


На этом слове мы с Порочестером (видимо, мысленно кающимся за только что сказанное!) подавленно покивали головами. Длинноногая, загорелая Ильмира и вправду выглядела так впечатляюще, что наша троица в заношенных майках сразу показалась себе тусклой, сирой и затрапезной — и даже экстравагантный вид Порочестера нисколько не спасал, а только усугублял положение. Впрочем, и сама Ильмира не очень-то спешила с нами сближаться, — и лишь снисходительно три раза приподняла тонко вычерченные брови, когда восторженная Алла, одного за другим, ей нас представила.