Стася Андриевская - Порочная невинность

Потом мне приснился промозглый тоскливый сон, в котором я стояла на остановке и ждала… Совершенно точно знала, что Денис больше приедет, но всё равно ждала.

***

Вернувшись с учёбы, застала мать за генеральной уборкой. Нафига, спрашивается? Толик к её приезду и так нормально прибрал… Но они играли в свои семейные игры и вмешиваться совершенно не хотелось. Как и помогать убираться, если честно. И поэтому я быстренько переоделась в халат и вызвалась варить борщ. На мясном бульоне, Ёшкин кот! Если так пойдёт дальше – то скоро дядя Толя вылетит нам в копеечку.

Когда, управившись, вернулась в комнату – мать разбирала мой ящик письменного стола. Я сходу возмутилась:

– Не поняла… У меня там вообще-то личные вещи хранятся!

– Ну чего ты орёшь сразу? У тебя тут залежи такие, что чёрт ногу сломит… Просто сложу хотя бы аккуратно. А это что… – мать сунула руку в ворох бумаг и вынула маленькую коробочку обтянутую синим бархатом.

Я в первый момент даже не поняла… а потом вдруг как вспышка – вспомнила!

– Дай сюда!

Выхватила коробочку, зажала в ладони. Золотой ключик, который когда-то подарил Лёшка! Совершенно, вот прям напрочь, забыла о нём!

– А что это такое-то?

– Мам, не важно! Это моё! – от греха подальше, я суетливо сунула находку в карман и собралась уже сбежать, как мама, кряхтя, поднялась, окинула меня недовольным взглядом.

– Ты, как я погляжу, борзоты-то набралась, да? Не ва-а-ажно… Моё-ё-ё… Я вообще-то мать тебе ещё! И ты пока ещё у меня в доме живёшь. На моих правилах, ясно?

– Чего-о-о? Мам, Толику своему указывай! А я тут такая же хозяйка, как и ты!

– Да какая ты хозяйка, ты, вон, даже покрывало на своё кресло нормально постелить не можешь! Тебя ж пока не заставишь – ты и не соизволишь!

Я демонстративно перешагнула через вынутый из стола письменный ящик и заправила кресло – расправила каждую складочку на покрывале, навела кантик и стряхнула невидимые пылинки.

– Довольна? А теперь давай серьёзно, как взрослые! Я, может, тоже не в восторге от того, что приходится слушать как вы с Толиком трахаетесь, но знаешь, терплю же как-то, да?

Мать вспыхнула и, скрывая неловкость, отвернулась, завозилась у входной двери, бестолково перевешивая с место на место куртки.

– Мне нужно время, мам. Я не собираюсь здесь долго задерживаться, но и просто с бухты-барахты мне уйти некуда. Я пыталась, уж поверь! Месяц, два, ну три. А может и меньше – как получится… Просто давай договоримся, что в течение этого времени ты не будешь выносить мне мозг? И тогда я не буду выносить его вам. Но мам, – с трудом сдерживая смех, я закусила губу, продышалась. – Очень прошу… трахайтесь в моё отсутствие, ладно? Ну правда, ну это же элементарно…

– Ты… Ты совсем рехнулась? Матери такие вещи говоришь! Позорница!

Она символически плюнула в мою сторону и бросилась вон из комнаты. Но едва скрылась за порогом, как снова заявилась – правда спиной вперёд. Растеряно обернулась:

– Люд… Тут к тебе…

– Кто ещё?

Она открыла дверь чуть шире и, зачем-то запахнув и без того застёгнутый на груди халат, попятилась.

На пороге стоял медведь. Нет, ну то есть это, конечно, был человек, но единственное слово, которое возникало при взгляде на него – медведь. Среднего роста, настолько плечистый, что казался квадратным, да ещё и одет в громоздкий свитер домашней вязки. Широкое лицо, мощная шея, лоб, небрежно прикрытый лохматой, давно нестриженной шевелюрой тёмного русого цвета, изрезан горизонтальными бороздами морщин. Брови в кучу и пристальный взгляд из-под тяжёлых верхних век…

И я без лишних слов пошла к нему. Просто не могла не пойти – на уровне интуиции.

– Лю-ю-юд… – испуганно шепнула мне в спину мать, и попыталась ухватить за халат, но я только сбросила её руку.

Встала на пороге, смотрю в льдистые цепкие глаза и жду. Чего – сама не знаю… А он, шевельнув заросшим щетиной подбородком, качнулся на носках и, ни слова не говоря, коротко мотнул головой – мол, пошли.

И я пошла. Почему-то знала, что надо идти. Почему-то даже мысли не возникло заупрямиться. Тело медленно сковывал необъяснимый страх, и Медведь словно тянул меня на нём, как на аркане.

– Лю-ю-юд? – тоненько пискнула в спину мать, и я, кажется, даже нашла в себе силы улыбнуться:

– Всё нормально, ма…

В открывшуюся под тяжёлыми медвежьими лапами дверь подъезда ворвался безумный февральский ветер, киданул снега, рванул, разметал мои волосы. Отрезвил.

– Постойте! Я же…

Он обернулся.

– …Я же в тапках… – Я глянула на свои голые ноги, на разлетающиеся полы халатика, потом снова в льдистые глаза Медведя, и, зачем-то прижав к груди сжатые кулачки, шепнула: – Что с ним?

Незнакомец мог бы удивиться, рассмеяться, разозлиться, и даже понять вдруг, что ошибся адресом… Но он только дёрнул щекой и словно бы разочарованно мотнул головой:

– Подстрелили.

Кажется, громила кричал мне вслед что-то вроде «сходи, оденься»… Не помню точно. Не помню даже как добежала до машины, что стояла в конце дома, как скользнула в раскрывшуюся мне навстречу заднюю дверь. Чего я ожидала – что Денис будет внутри? Не знаю. Не помню.

Медведь грузно рухнул в противоположную дверь, и мы сразу же тронулись. В салоне было сильно натоплено, накурено и довольно тесно. На переднем пассажирском сидел мужик, и я видела только его бритый затылок и широкие плечи. Рядом со мной этот огромный Медведь, а между нами – спортивная сумка. За рулём – тип с чёлочкой, как у Кашпировского и мордой кирпичом, но сам довольно молодой, лет двадцать пять от силы. Тонированный полумрак, молчание, запоздалое чувство опасности… И до меня вдруг дошло, что мало того, что я сама прыгнула в тачку к неизвестным типам, так ещё и тачка-то эта – как бы не чёрная мазда Коли Рыжего! Засуетилась, дёрнула дверную ручку – но куда там!

Мужик, сидящий передо мной, неловко развернулся, пытаясь разглядеть моё лицо, и я увидела, как его затылок собрался плотной складкой, и глянцево блеснула лысина.

– Ну ничего так, на практикантку потянет… – Криво улыбнулся, изображая приветливость: – Здрас-с-сте, барышня! – и, развернувшись обратно, с кряхтением помял широкой лапищей шею. – Но пиздюлей мы за неё отхватим, тут уж без вариантов.

Медведь только хмыкнул.

– А чего она в тапках-то? – мельком окинув меня взглядом, удивился водитель. – Околеет, пока дойдёт, нюни распустит, всю контору спалит. Да к тому же они домашние. В таких разве можно?

– А ты ей свои педали одолжи! – хохотнул бритоголовый. – Или вообще, на ручках донеси, умник, бля.

Я вжалась в дверь и машинально натянула полы халатика на коленки. Сердце колотилось так, что щемило под челюстью, отдавая мерзкой болью в уши, как бывает после интенсивной изнуряющей пробежки. Начинало смеркаться и через тонированные окна становилось всё труднее угадывать где мы едем, но пока было очевидно, что в сторону центра.

– Ну, теперь уж поздняк метаться, потерпит, – густо буркнул Медведь и, глянув на меня, невесело улыбнулся: – Правда, ведь?

Я нахмурилась.

– Вы кто?

– Хороший вопрос. А главное – своевременный! – гоготнул водила и тут же получил пинок через спинку кресла от Медведя. – Да ладно, чё я не прав?

– Лучше быть неправым, но живым, чем правым и мёртвым, слыхал такую мудрость, умник? – пошутил бритоголовый и слегка обернулся к Медведю. – Так ты чё, не сказал ей ещё? – и, получив в ответ молчание, вздохнул: – Чё я вообще подвязался? Любую, вон, из местных, взяли, ручку позолотили – и никаких проблем. А с этой, если прокатит – нам пиздец, не прокатит – тем более пиздец.

– Угу. Так он и поверил любой, – вздохнул Медведь, и поскрёб щетину. – К тому же твою позолоту любой дурак может перепозолотить, а если не дурак – так и вообще… Ничё. Я придумал, я и отгребу если что, не ссы. – Посмотрел на меня. – Ну а ты-то чего испугалась? Поначалу-то вон как побежала, я едва за тобой успел, а теперь сдулась?

– Кто вы? – настойчиво повторила я. Шок сменялся раздражением и отчаянной смелостью, даже злостью. – Какого хрена вообще происходит?

– О-о-о… – удивлённо хмыкнул водила и бросил на меня быстрый взгляд. – Про нюни беру слова обратно.

– Да не бойся, свои. – Медведь тяжело положил руку на стоящую между нами спортивную сумку, и я невольно потеснилась к двери, хотя, казалось бы, дальше некуда. – Я Медведь, может, слыхала? Ну, Шатун… Нет? Ладно. – На мгновенье задумался. – Короче, братаны Беса. Ну или эти ещё… партнёры.

– Ага, ты думаешь она про Беса слыхала? – подал голос бритоголовый. – Это ваши там с ним дела, а у нас так не принято. – Снова неловко развернулся ко мне, снова на мощном затылке легла толстая складка. – Батя-Стройбат, знаешь такого? Ну вот. Он. – И отвалился обратно, разминая шею.

– Что ОН? – с нажимом уточнила я. – Вы можете нормально сказать?!

– Так я ж говорю, подстрелили. – Тот, который назвался Медведем затащил сумку к себе на колени и вынул из неё что-то свёрнутое белое. – Вчера вечером.

– Да ладно вечером, ночью! – хмыкнул бритоголовый. – Около часа где-то было. Я ещё незадолго до этого по радио время проверил.

– Тогда не вчера, а сегодня, – встрял водила.

– Ага, поумничай… – начал бритый, но Медведь перебил его:

– Да ладно, мужики, её всё равно не заболтаешь. – Глянул на меня: – Ты же понимаешь, что это значит подстрелили?

Мои бравада и злость туту же куда-то делись, и осталась только пустота и ощущение нереальности происходящего. Я помолчала, кусая губы, держа слёзы. По-прежнему не веря.

– Не совсем. Просто скажите, что с ним? Конкретно, как есть.

Медведь вздохнул.

– Плечо. Кровищи потерял, конечно, много, но в целом ничего, зарастёт. У меня таких меточек – семнадцать штук в ассортименте: и пулевые и осколочные, а ему, видишь, подфартило – седина в голову, а только первый раз поцеловался. Э, ну ты чего?

…А я, отвернувшись к окну, тихо ревела от облегчения. Глотала слёзы, сопли, стараясь справиться с собой, но получалось хреново.

– Ну, я же сказал: подстрелили! Ну чуток, значит… Считай, просто поцеловался с пулькой той. – Он положил лапу мне на шею сзади, аккуратно помял её. – Ну хватит… Он в хирургии сейчас, даже не в реанимации. – Помолчал, убрал руку. – И вот это уже в каком-то смысле херово.

– В каком смысле? – я утёрла слёзы, повернулась к нему. – Почему?

– Потому, что уйти может, если приспичит. А есть такие товарищи, которым Бес в ближайшие дни хуже хрена в жопу, – он замялся, словно обдумывая. – Ну, я имею в виду тот съедобный хрен, ну который, ещё, жжёт, а не тот, который… Ну… Не в прямом смысле – хрен, понимаешь?

Я улыбнулась.

– Это как раз-таки в прямом. Тот, что не в прямом, называется хуй.

Водила сдавленно захрюкал.

– Да-а-а? – деланно удивился Медведь и поскрёб щетину. – Буду знать. – Но тут же отбросил смешливость, внимательно посмотрел на меня. – Короче, завтра должна состояться сделка на большой интерес, а Денис об этом не знает. Хотя, если по справедливости, это его интерес, он на него не один год положил. И вот сейчас этот интерес уплывает в нехорошие руки. Опять.

– Лапуль, Боярскую знаешь? – В этот раз, чтобы не вертеться, бритоголовый просто повернул на себя зеркало заднего вида и поймал в нём моё отражение, на что водила возмущённо выругался, но даже не притормозил. – Блондинистая такая фифа, встречала?

– Ну, допустим.

– Она пасла одного хмыря из городской администрации, но не справилась. Хмырь тот большой человек в вопросах земельной собственности, от его подписи зависит, кто кого отымеет в этот раз, понимаешь?

– Ну… так. Примерно. В смысле – про землю, хмыря и порядок сексуальных контактов – это ясно. А про Боярскую не поняла.

– Да это сейчас и не важно. Ты усекла главное – если батя не появится в ближайшие сутки, его поимеют. В Новый год поимели, но он выправил, а сейчас, вот опять… И что самое обидное – по тому же самому вопросу.

– Ни хрена подобного, – встрял водила. – Самое обидное, что он в прошлый раз за это дело отымел всех нас, хотя, я считаю, виновата была Боярская. И в этот раз повторит не задумываясь, а мне что-то не хочется.

– Есть такое, – со вздохом поддакнул бритый. – Но если в тот раз Ольга вообще тупо прощёлкала всё на свете, то в этот – хотя бы вовремя сообщила нам о предстоящем замуте. Вот только батя-то о нём так и не знает, поняла?

– Не совсем. Что тогда плохого, что он не в реанимации? Наоборот – скажите ему обо всём, в чём проблема? Пусть идёт, разбирается.

– Проблема в том, что его подстрелили не просто так.