Стася Андриевская - Порочная невинность

…Людское море колышется, плещет тревогой: «Путч! Путч!»… Расплывчатые лица на экране телевизора и имена, среди которых почему-то слышится одно – Дмитрий Комарь*. Я не знаю, что и как, но почему-то понимаю, что он погиб. Путч. Танк. Афган. Стоп, почему Афган?! Не знаю. Могилка, танк, Афган… Медведь. Бес. Бес? Денис!

Удушливая волна паники, мозг плавится, пытаясь продраться сквозь обрывки образов и мыслей, связать воедино хоть что-нибудь… Денис. Денис. Что – Денис? И… и кто это вообще? Дмитрий Комарь… Или Кама́р?.. Ломливая поза Ленки – взрослой уже Ленки – и кольцо с огромным рубином… Денис… Кама́р… Кто это? Но перед измученным сознанием словно стоит бетонная стена – и за неё никак не пробраться.

…Зато перед ней – распахнутые окна класса, лето. Непривычная для школы тишина, запах краски. Я пытаюсь ухватиться плоскогубцами за потемневшую уже шляпку, но они соскальзывают. Мешковину, изображающую стену блиндажа, давным-давно содрали, пионерскую комнату превратили в лабораторию для химии и физики, но вокруг шляпки забытого гвоздя всё ещё торчат обрывки нитей. Пытаюсь ещё и ещё… А этот, новенький из десятого, как его там… – смеётся: «Давай, может, я?» Да фигушки! Пробую снова и снова, пока он не зажимает меня в наглую и не отбирает плоскогубцы. Я верещу… но так, для вида. Потому что неправильно это, когда всего пару месяцев назад как перешёл в новую школу, а перед тобой уже девчонки штабелями падают. Они – пусть падают, а я – фигу! Неправильно это… Но всё равно лестно, что вызвался помогать именно мне, а не в столовке, например, хотя там, говорят, пирожками подкармливают… Сдираю старую краску со стены, а сама смотрю на пацана украдкой – ну, так себе, ничего особенного. Хотя… Высокий, крепкий. Говорят, спортсмен. Он тоже воровато косится на меня, и взгляды наши встречаются…

Я открыла глаза. В комнате стаял полумрак, но было понятно, что за плотными шторами давно уже рассвело. За стеной что-то монотонно постукивало. Я осторожно села. Постель разворочена, подушка влажная, и сама я тоже. Но ни жара, ни озноба. И даже голова, в общем-то, лёгкая.

Но ненадолго. Бетонная стена, мешавшая сонному подсознанию, вдруг рухнула, и я тут же согнулась пополам, уткнулась лицом в ладони лежащие на коленях. Да бли-и-ин, Господи, ну почему это не дурной сон? Как же это вынести-то? Казалось, стоит мне разогнуться, и в груди лопнет какая-то до предела натянутая струна, поэтому я, так же скукожившись, просто завалилась на бок. Подушка была холодная и влажно-липкая. Я сбросила её на пол, собрала одеяло комом, обняла, чувствуя, что вот-вот разревусь.

За стеной что-то грохотнуло. «Блядь!» – твёрдо ругнулся мужской голос. Я подскочила и только теперь заметила, что дверь в мою комнату закрыта.

Лихорадочно собрала, продрала пальцами волосы, кое-как заплелась. Протёрла глаза, размяла немного лицо…

В коридоре едва уловимо пахло едой. Лук, чеснок, сырая картошка… что—то такое. Дверь в кухню тоже оказалась закрытой, и постукивание, которое я услышала как только проснулась, доносилось именно оттуда. Дыхание перехватило – Медведь или?.. Боялась заканчивать мысль, словно этим можно было сглазить и всё испортить. Сердце бешено колотилось, отказываясь и верить, и не верить одновременно…

Медведь резал лук. Широкий слегка изогнутый нож с желобком для стока крови и зазубринами для дробления костей на стальной «спинке» мелькал над доской так шустро, что становился почти невидимым. Я молча плюхнулась на табурет у стола и ткнулась лицом в ладонь. Жёсткое разочарование. Просто финиш, какое! До слёз. Причём обычных, не луковых.

Тупо сидела и шмыгала носом, не понимая, чего хочу больше – спросить что-то по существу, или сходу надерзить, отыграться. И вдруг поняла, что Медведь не отреагировал на меня. Никак. Вообще. Как будто я и не пришла.

Обиженно вскинула голову.

– Вообще-то здрас-с-сти!

Он приостановил безумное мельтешение ножа, поднял на меня льдистый взгляд:

– Ну вообще-то да. Молодец, что вспомнила.

И, взяв очередную луковицу, снова принялся шинковать. Я рассматривала его – вот так просто, можно сказать, демонстративно, даже слегка склоняя голову, чтобы уж наверняка заметил, мою наглость. Он подстригся и побрился. И сразу сбросил лет восемь, ну ладно – пять. Подбородок волевой, но не резкий, как, например, у Дениса. Губы тоже мягче. Веки, показавшиеся вчера тяжёлыми, теперь выглядели скорее… эмм… уютными. Из-под таких просто не может быть злых взглядов. А от внешних уголков глаз бегут «смешливые» морщинки. И всё равно Медведь. Страшный, но справедливый и, в общем-то, добрый Михайло Потапыч из сказок. Я вздохнула.

– Ну не молчите, пожалуйста…

Он глянул на меня с хитрым прищуром и приложил палец к губам:

– Чщщ… Не спугни.

– Кого?

Он только подмигнул мне обоими глазами, и принялся было снова резать, но вдруг вспомнил:

– А, собственно, почему ты сидишь? На! – придвинул ко мне доску, но нож дал другой, обычный кухонный. – Пельмени лепить умеешь?

Я смотрела на него, не понимая, как реагировать. Издевается? А он видимо принял моё молчание за отрицательный ответ. Качнул головой, хмыкнул.

– У меня три сына: двадцать пять, двадцать и восемнадцать лет. Не хотел бы, чтобы им достались жёны, которые не умеют лепить пельмени.

– Пфф… А я как бы и не претендую, если что! Свёкр – бандит, это, знаете, сомнительная перспективка.

Он усмехнулся и, положив на стол другую доску, шмякнул на неё кусок мяса.

– Для настоящих пельменей мясорубка не нужна. Фарш должен быть рубленый.

Я не выдержала.

– Вы издеваетесь?! Я сегодня ночью чуть не сдохла от температуры, это так, между прочим! А вы мне про фарш?

– Ну живая же? И вполне здоровая, как я погляжу. Это же даже хорошо, что тебя пережарило – теперь точно не разболеешься.

Зашибись. Человек-позитив, блин… Я поковыряла кончиком ножа луковые кольца, погрызла губу. Натянутая струна в груди ещё звенела, но теперь почему-то как-то глухо, скорее раздражающе, чем надрывно.

– Михал Потапыч, ну пожалуйста… Скажите, а?

Он снова приложил палец к губам и подмигнул обоими глазами. Тогда я склонилась к самому столу, заглядывая в медвежье лицо снизу, и перешла на театральный шёпот:

– Что-о-о с ни-и-им? Скажите мне по секре-е-ету-у?

Конечно, это уже было дурачество. По поведению Медведя, по его настроению и даже по выбритым щекам, я видела – чувствовала! – что Денис жив. Эта уверенность проникала в меня постепенно, но прочно и дарила лёгкость, от которой хотелось идиотски улыбаться. Но я же не могла сдаться вот так просто!

– Ну скажи-и-ите! Пожа-а-алуйста!

– Кстати! – он неожиданно остановил бег ножа, – это твоё? – и, вытерев руки об кухонную тряпку, достал из заднего кармана джинсов коробочку обтянутую синим бархатом. – В машине на заднем сиденье нашёл.

Я взяла её, открыла. Золотой ключик мирно торчал из мягкой прорези – такой маленький, скромный, даже жалкий… Но такой родной! Сразу вспомнился предутренний сон. Память, верная союзница, играла со мной этой ночью во взрослые игры – не пускала куда не надо, ретушировала, что не товарно. Я невольно улыбнулась. Лёшка во сне был прям красавчик! Куда делись и подростковая худоба, и дурацкие усики из трёх-с-половиной волосин? А угри? Он ведь, когда пришёл в нашу школу, был сплошной ходячий прыщ! Это потому уже, к середине одиннадцатого класса кожа его очистилась, и стало понятно, что этот румянец на щеках не воспаление, а целых полкило фирменного изюма и обаяния…

– Ну? Чего не достанешь, не проверишь – цел ли?

– А что с ним станется-то…

Но сама послушно подцепила ключик ногтями. Он выскользнул из прорези в бархате, и за ним вдруг потянулась витая золотая цепочка. Я замерла на мгновенье, глянула на Медведя… Он улыбнулся – так мило, словно даже немного сконфужено:

– Ну… От души. Подносить тебе шубы и бриллианты, это мне не по статусу, кто я такой? Поэтому, вот так, простенько. А уж всё остальное – это Дёня расстарается, за ним не протухнет.

Я запищала и повисла у него на шее. Он, смеясь, похлопал меня по спине.

– Нормально с ним всё. Ни одного нового синяка, расслабься.

– А почему он не приехал?

– Так! – Михал Потапыч легонько отстранил меня от себя, назидательно качнул пальцем: – Я тебе и так много сказал. Удача барышня капризная, не любит когда её отвлекают, поэтому давай-ка, закрываем тему.

Я опешила.

– В смысле? Нет, ну правда, почему?

Он посмотрел на меня многозначительно, покачал головой, словно говоря: «ну-у-у, думай, думай…», но, так и не дождавшись результата, разочарованно хмыкнул:

– По кочану. Я тут это, привёз тебе… – взял с подоконника пакет, сунул мне. – Не знаю, каким ты пользуешься, поэтому взял тот, которым жена моя моет. Наверное, хороший.

Я заглянула в пакет – зубная щётка и шампунь «Зелёное яблоко».

– Всяких там фенов у меня, сама понимаешь, нету, поэтому, если надо купаться – иди сейчас. Высохнешь, и домой тебя отвезу.

Я шлёпнулась на табурет.

– В смысле? Как домой? Зачем?

Медведь тоже посмотрел на меня с недоумением.

– Что значит, зачем? Вчера, одетая в один халат и тапочки, ты уехала из дома с незнакомым мужиком, ночевала непонятно где… И спрашиваешь зачем? Ничего у тебя не ёкает? Совесть, там, например?

Я упрямо нахмурилась.

– Никуда я не поеду. Пока Дениса не увижу – никуда не поеду.

– Он, может, к ночи только освободится. Потому, что мало бумажки подписать, надо всё сто раз перепроверить, чтобы в этот раз наверняка… – Осёкся, покачал головой: – Ну вот что ты… Говорю же, удача – барышня капризная. Плохая примета о делах поминать, пока они в процессе.

– Пфф! Взрослый дяденька, а в приметы верите!

– Так, ты знаешь что, взрослый дяденька… Про мать свою лучше подумай – ей каково? Сейчас в милицию пойдёт, ещё чего доброго – фоторобот мой составят и что? Зачем мне это?

– Не составят. А заявление вообще только через три дня принимают.

– Хех! Грамотейка. Я как отец троих детей тебе заявляю, что ты сейчас едешь домой. А Денис и сам тебя найдёт, если надо будет. И вообще, это моя берлога, здесь один единственный диван и тот, если ты заметила, не раскладывается. А я уже третьи сутки не сплю.

– Не поеду я. Идите сейчас спите, а я пока тесто замешу, фарш доделаю. Хотите, даже пельменей налеплю? Ну пожалуйста!

– Нет. Даже не проси. У тебя там мать с ума с ходит.

– Вовремя вы вспомнили, ага… – надувшись, буркнула я. – Вчера, когда на криминал меня посылали, почему-то не думали об этом…

Он поднял на меня задумчивый льдистый вгляд, и я, схватив пакет, вскочила с табурета:

– Вы как хотите, а я никуда не поеду!

Заперлась в ванной, уставилась на себя в зеркало – ну мышь! Глаза припухшие, губы обветренные, волосы грязные, лохматые. На лбу пока ещё не вылез, но уже заметно болит будущий прыщ, вечная моя беда при переохлаждении. Распаковала зубную щётку, вспенила пасту… И вдруг вспомнила! Каждый день, во время утренней чистки зубов я пью противозачаточные таблетки! А сейчас уже два часа дня… Да и таблетки-то дома остались!

Суетливо вымыла голову, залетела на кухню:

– Мне надо домой! Срочно!

Медведь только руками развёл, хотел что-то сказать, но я его опередила.

– Только при условии, что туда и обратно! Я говорю маме, что у меня всё нормально, собираю вещи, и мы возвращаемся.

– Условия ставишь? Хм… – Он насмешливо дёрнул бровями и сгрёб с доски последнюю порцию мелко изрубленного мяса. – Слушай, а с чего ты вообще взяла, что Денис сюда приедет? У него вообще-то своя нора имеется.

– Михаил Потапьевич, ну пожалуйста. Ну хотя бы часов до десяти вечера, а? А потом, если Денис не появится, я обещаю – уеду домой. Пожалуйста!

***

Ни матери, ни Толика дома не отказалось. Ключ – как всегда в щели за плинтусом.

Не запивая, проглотила таблетку, пробежалась глазами по инструкции: «…если вы пропустили очередной приём дольше, чем на… примите, как только вспомнили… следующие сутки – применяйте дополнительные методы защиты…» Отлично!

Собрала свои самые лучшие шмотки, бельё, косметику. На всякий случай кинула учебники на понедельник и библиотечные книжки. Оглядела комнату: какая-то она махонькая, словно я вдруг разом стала взрослой тётей залезшей в детский уголк… Немного грустно. И тут же тревожное чувство в груди, побуждающее бежать отсюда без оглядки, словно любая секунда задержки могла бы обернуться очередными долгими годами. Ой, Боже, только не это!

Взяла листочек, написала, что-то вроде «У меня всё хорошо, я переехала»… Задумалась. Переехала? Хм… Самонадеянно. Если учесть, что могу вернуться уже сегодня после десяти вечера. А если и не сегодня, то завтра-послезавтра, после дежурного: «Будет время, я тебя найду».