Дженнифер Блейк - Порочный ангел

Под сводами французского рынка стоял оглушительный шум: продавцы зазывали покупателей, расхваливая свой товар, дети, пришедшие на рынок с няньками, прыгали, носились взад-вперед по галерее пассажа. Лошади с грохотом катили экипажи по булыжной мостовой за пределами рынка; женщины, сопровождаемые слугами с нагруженными корзинами, переговаривались друг с другом и яростно торговались, попугаи пронзительными криками из своих бамбуковых клеток пытались перекрыть этот шум, мартышки болтали между собой, гуси со связанными лапами и крыльями шипели, утки истошно крякали, куры нервно кудахтали, и у них были на то основания. Новый Орлеан процветал и готовился к главному удовольствию дня — вечерней трапезе.

Прохладный ветер последних дней ноября кружил в сводчатой галерее рынка, казалось, не беспокоя ни мужчин, ни женщин, которые заглядывали в рыбные и мясные корзины, вдыхали аромат груш, на ощупь определяя, созрели они или нет, или взвешивали на ладонях тыкву и картошку, прикидывая, на сколько они потянут. Но Элеонора Коллег Виллар, в потертом плаще, обтянутая немодно зауженными юбками, едва сдерживала дрожь, мечтая о теплом, подбитом конским волосом кринолине. Стоять было холодно, но она ничего не могла поделать. Еще не пришло время делать покупки для пансиона. Следовало подождать, когда продавцы устанут торговаться и жалобное выражение ее зеленых с золотыми искорками глаз поможет не только сбавить цену, но и купить побольше продуктов.

— Мадемуазель! Мадемуазель Элеонора!

Обернувшись, она увидела молодого человека, направляющегося к ней. На голове его плотно сидела шелковая шляпа с высокой тульей, черный шелковый галстук съехал набок, полы сюртука свободно затрепетали на ветру, когда он, лавируя в толпе, обогнал индианку, флегматично покачивающую корзиной с каким-то товаром. При этом он задел глиняный горшок, но тут же поклонился, извиняясь и краснея.

Нежно изогнутые губы Элеоноры сомкнулись, подбородок слегка вздернулся. Она узнала друга ее младшего брата, но не смогла сразу вспомнить его имя. Друзья Жан-Поля появлялись, а потом все вместе уходили на петушиные бои, в игорные дома, на травлю медведей. Смущение перед ее положением незамужней девицы, положением, до которого она низвела некогда славное имя Вилларов, и неспособность помочь ей заставляли друзей брата не задерживаться в ее бедной гостиной. Она, в свою очередь, научилась не замечать тайного поклонения и разящей жалости, скрывавшейся за их наигранным безразличием.

Когда она заметила столь необычное для этих молодых-людей подобное проявление волнения, у нее кольнуло сердце.

— Что такое? — резко спросила она. — Что-нибудь случилось?

— Извините меня, если я вас напутал, мадемуазель. — Темноволосый молодой человек стащил шляпу, засунул трость под; мышку и склонился в поклоне. — Я вас повсюду ищу. Дело касается Жан-Поля. Но не беспокойтесь, он в Бэнк-Аркаде, говорит с одним из агентов Уокера. И если не остановить этого пустоголового дурака — прошу прошения, конечно, — он точно ввяжется в эту авантюру.

Элеонора тотчас почувствовала облегчение оттого, что Жан-Поль не валяется бездыханный, уткнувшись носом в опилки на полу какого-нибудь бара, или сраженный во время поединка под раскидистыми ветвями дуба где-то за пределами города. Но это облегчение было минутным. Солдат! В восемнадцать лет, на два года моложе ее, брат был слишком юн, чтобы стать солдатом. В городе царил небывалый подъем, объясняемый подвигами Уильяма Уокера в Центральной Америке. Горячее сочувствие подавленным народам тех стран и зажигательные призывы на газетных страницах присоединяться к солдатам-колонистам сбили его с толку. Как презирала она людей, игравших на эмоциях чувствительных мальчиков, обещая им богатство и приключения.

— Я должна остановить его, — прошептала Элеонора.

— Я подумал точно так же. Вас он послушает. Но нам надо поторопиться, чтобы он ничего не успел подписать. — Молодой человек протянул руку, желая принять ее корзинку с покупками, и она отдала ее, не противясь.

— А где ваша горничная?

Презирая себя за возникшее чувство смущения, Элеонора залилась краской.

— Простыла. И мне пришлось пойти одной — на таком ветру она бы непременно схватила пневмонию.

Он в замешательстве взглянул на девушку, затем поставил корзинку на ближайший ящик с луком.

— Бог с ней. Идемте.

Зебе, так звали юношу. Элеонора вспомнила его имя, но, конечно, не могла обращаться к нему столь фамильярно.

— Мсье, очень мило с вашей стороны проявить обо мне такую заботу.

Он подождал, пока мимо них прогромыхает экипаж, потом взял ее под руку, помогая перейти через улицу.

— Надо помочь старине Жан-Полю. Мой отец говорит, что люди, отправляющиеся в Никарагуа только потому, что Уокер взял город, подобный Гранаде, скорее всего попадут в плен и их расстреляют. У Жан-Поля нет отца, который подсказал бы ему.

Да и матери нет. Еще два года назад у них была бабушка Виллар. Она баловала Жан-Поля, прощая ему все только за то, что он являл собой совершенное воплощение креольского джентльмена, точную копию ее сына, — явно не лучшая наставница для юноши. Но при ней все-таки жизнь была сносной, у них было все, чему полагалось быть у людей их класса, семей такого положения в Новом Орлеане. Но потом бабушка умерла, и выяснилось, что уже много лет они живут на ренту от небольшого особнячка рядом с их домом на Роял-стрйт. Другие родственники, особенно дядя по линии бабушкиного мужа и его сын, требовали своей законной доли в наследстве. Особнячок пришлось продать, а доли, причитавшейся Элеоноре и ее брагу, едва хватило на шесть месяцев.

Поскольку бабушка заблаговременно подыскала ей жениха, Элеонора думала, что у Жан-Поля по крайней мере будет дом. Но, как оказалось, не было и этого. Жених Элеоноры, поняв, что приданого не будет, решил, что самое время напомнить ей о мезальянсе ее отца, женившегося на дочери ирландского рабочего. Он постоянно делал презрительные замечания по поводу ее семьи и ее самой, особо обращая внимание на ее огненно-рыжие волосы. Он выражал сожаление, что у ее бабушки отсутствовала деловая сметка, и намекал на неуравновешенность ее отца, так как этот джентльмен, будучи доктором, работал среди опустившихся иммигрантов из Ирландии, обитавших в лачугах на окраинах города. По какой-то неведомой причине в его голове возникла идея, что ранняя смерть ее родителей от холеры явилась возмездием за предательство своего класса. И задолго до того, как закончился траур по бабушке, Элеонора разорвала помолвку.

С тех пор она не раз пожалела о своем решении. Ей тяжело было смотреть на постояльцев, поселившихся в гостиной и комнатах, где некогда жила ее семья и куда приглашали гостей. Кто же, кроме нее, теперь может указать Жан-Полю, какой не правильный шаг намерен он сделать? Да, но может ли она ждать, что он послушает свою ставшую сварливой сестру, превратившуюся в рабочую лошадь?

Элеонора и Зебе прошли мимо торговки в белом фартуке и шиньоне, громко расхваливавшей свои жареные орешки. Их тяжелый густой запах висел в воздухе и смешивался со столь же густым и тяжелым запахом кофе, доносившимся из открытых дверей кофеен, и с запахом лошадиного навоза, разжиженного сточными водами, текущими по канавам вдоль улиц. Зловоние в этот день было особенно сильным. Заключенные расчищали улицы. Обходя отряд людей, скованных цепями щиколотка к щиколотке, и их вооруженных охранников, Элеонора отвела глаза. Это вышло само собой, она не хотела своим сочувствующим взглядом добавить еще больше тяжести тем, что видит и осознает их судьбу.

Бэнк-Аркада располагалась на Мэгэзин-стрит близ Гравьера. Это было место, где встречались бизнесмены, люди разных профессий, авантюристы. Славилось оно тремя достопримечательностями, одна из которых — бар с невероятно длинной стойкой, другая — популярный аукционный зал и третья — единственный в городе двор со стеклянной крышей. Многие планы в войне за независимость Техаса, в мексиканской войне, экспедиции на Кубу, руководимой Лопесом, составлялись именно здесь, в верхних комнатах Бэнк-Аркады. Немало сделок заключалось, немало передавалось секретов здесь же, за пивом и виски. А теперь, когда над городом витал революционный дух, в Бэнк-Аркаде постоянно шумело людское море.

Элеонора не пошла внутрь, ибо только женщина опре деленного рода занятий могла позволить себе это без вреда для своей репутации, да и их не особенно там приветствовали. Место было специально отведенным для деловых встреч.

— Я недолго. — Молодой человек, известный своим друзьям по прозвищу Зебе, нахмурился, задержав руку на двери бара. — Вам, конечно, неудобно без служанки, но все будет в порядке. Могу ли я дать совет?.. Ваши волосы… Лучше бы их прикрыть.

В спешке Элеонора не заметила, как капюшон соскользнул и ветер растрепал ее строгую прическу с пробором посередине. Золотисто-рыжие пряди выбились из-под шиньона на затылке, и на висках свисали локоны. Кивнув, она натянула капюшон и прислонилась к оштукатуренной кирпичной стене.

Темнело. На противоположной стороне улицы огромные листья бананового дерева, возвышающегося над стеной, окружавшей двор, шелестели все громче под усиливающимся ветром. Ветер поднял пыль с деревянного настила, на котором стояла девушка, и пыль осела на щиколотки, видневшиеся из-под юбки. Похоже, собирался дождь, и, стало быть, большинство ее постояльцев останутся на обед в пансионе. Ей следовало бы приготовить сегодня побольше.

Через дверь, беспрестанно хлопающую, доносились обрывки разговоров. Рабство, права государства, наследствен-нов право. Только об этом все твердили в эти дни. В воздухе носилось нечто, возбуждавшее воинственный дух в каждом. Элеонора не понимала причин подспудного людского гнева, который чувствовался повсюду, вероятно потому, что у нее не было времени соотнести услышанное со своими проблемами. Если бы даже отменили рабство, ее бы это не коснулось. Рабы Вилларов были распроданы согласно наследственному праву, чтобы можно было расплатиться со всеми родственниками, а они с Жан-Полем могли сохранить дом на Роял-стрит. Их единственная рабыня — старуха, которая нянчила отца и их обоих. Они ее очень любили, но сейчас от нее не было никакой пользы, кроме того, что она считалась дуэньей Элеоноры. Слишком старая и слабая, она вряд ли могла помочь чем-то еще. Если честно, сейчас рабыня была для Элеоноры обузой — еще один человек, за которым надо присматривать, и лишний рот.

Она выпрямилась, увидев, как Зебе вышел из бара и широкими шагами направился к ней.

— Извините, мадемуазель. Похоже, я напрасно побеспокоил вас. Жан-Поль отказался встретиться с вами.

— Отказался?

— Это задевает его гордость, — пояснил юноша. — У меня не было возможности поговорить с ним наедине, а ему не хотелось бы, чтобы окружающие думали, что он под каблуком у сестры.

— Скажите ему… что есть очень срочное дело. Что нужен его совет.

— Извините, мадемуазель, Жан-Поль… он не в себе… И мне бы это стоило жизни…

— Вы хотите сказать, что он пьян?

— Нет-нет. Только немного возбужден.

Ее черные, вразлет, брови сошлись на переносице. И, хмуро кивнув, она сказала:

— Понимаю. Он вам угрожал.

— У Жан-Поля меткий глаз. И я бы не хотел встретиться с ним лицом к лицу на дуэли. Даже при том, что он мой друг.

— И это в ответ на ваши усилия помочь ему?

Просунув руки в прорези накидки, она стиснула пальцы.

— Ну, мне, думаю, он не бросит вызов.

— Уж не собираетесь ли вы сами пойти туда?

— А почему бы и нет? — И она шагнула мимо Зебе.

— Жан-Поль сказал, что вам не следует приходить сюда.

— О, похоже, вы слишком быстро оставили страстное желание спасти моего брата.

— Вы не понимаете…

— Вы тоже, — в голосе Элеоноры послышался гнев. — Мой брат, конечно, не состоит у меня в подчинении, но и я тоже вольна поступать так, как считаю нужным.

Голубой дым дорогих сигар окутал потолочные балки. Он поглотил Элеонору, когда она пробиралась к столу, возвышавшемуся в углу зала. На нем были разбросаны бумаги, а среди них стояли пивные кружки и рюмки, над которыми, жужжа, кружилась одинокая пьяная муха.

За столом сидели пятеро мужчин. Одного ей кто-то показал, сообщив, что это агент Уокера в Новом Орлеане по имени Томас Фишер. Другой — ее брат. Остальные, незнакомые, были в форме — в кроваво-красных мундирах, отделанных золотом, в белых замшевых бриджах и черных кавалерийских сапогах.

Элеонора ожидала, что мужчины поднимутся при ее появлении, но такой знак уважения ей оказан не был, и она растерялась, а их холодный оценивающий взгляд обезоружил ее вовсе. Жан-Поль сделал было попытку встать, но остановился, поскольку никто не собирался его поддержать. Его вьющиеся каштановые волосы лежали в беспорядке, точно он только что прошелся по ним всей пятерней. От раздражения его и без того румяные щеки стали еще краснее, а глаза потемнели до черноты. Под обвиняющим взглядом Элеоноры ему хотелось держаться вызывающе, и он сжал губы.