— Независимость — нелегкое дело для женщины без денег.

— Я не сомневаюсь, что справлюсь. Тебе нет нужды мучиться из-за меня угрызениями совести.

— Не будь так самонадеянна, — сказал он уверенным тоном. — Всему, что с тобой произошло, — ты сама причина.

— Неужели? — Элеонора села, выпрямившись, не думая о том, как соблазнительно было ее нежное обнаженное тело в полумраке комнаты.

— Ведь это твоя одежда, твое поведение заставили меня поверить, что ты отнюдь не неопытная девушка.

— Ты не должен извиняться передо мной.

— А я и не извиняюсь. — Он понизил голос, в то время как она повысила свой:

— Ну конечно, нет! Конечно, нет! И, разумеется, ты не обвиняешь меня в том, что твои надменность и тщеславие ввергли нас обоих в эту ситуацию!

Он посмотрел на нее долгим взглядом, а потом отвел глаза.

— Хорошо, — устало согласился он. — Пусть это моя вина. Чего ты хочешь? Чтобы я извинился?

— Нет, нет, — сказала она, не в силах оторвать взгляд от его бронзовой кожи. — Если ты не против, мы можем согласиться на то, что мы оба виноваты.

— Элеонора… — Он шагнул к кровати и взялся за спинку.

Она ждала, ее нервы сжались как пружина, а его низкий голос продолжал звучать у нее в ушах. Казалось, впервые за то время, что она его знает, он стал уязвим и беззащитен.

Но это ощущение оказалось мимолетным. В дверь постучали, и он тут же выпрямился, на лице возникла маска суровости.

— Да? — резко спросил он.

— Простите, сеньор полковник. — Дрожащий голос принадлежал сеньоре Паредес. — Я думала… что… Мне показалось, что я услышала голоса, и, поскольку вы проснулись, я подумала, может, вы уже готовы к завтраку.

Может, женщина подслушивала? Трудно было найти более неподходящий момент, чтобы постучать. Но Грант не нашел в этом ничего необычного. Даже не посмотрев в сторону Элеоноры, он ответил:

— Завтрак только для сеньориты. Для меня — кофе в патио.

— Хорошо, сеньор полковник, — сказала женщина, и ее шаги стихли во внутренней галерее.

Быстро, без единого лишнего движения Грант оделся. Он не стал бриться, прикрепил револьвер к поясу, взял форменную шляпу, минуту постоял, вертя ее в руках, затем надел. Он пересек комнату, подошел к двери и толкнул ее. Тень от шляпы скрыла его лицо, когда он оглянулся. Взгляд Гранта задержался на мягком изгибе рта Элеоноры, затем по линии шеи спустился к мягкой округлости груди, как вуалью, прикрытой волосами, слегка шевелившимися от ее дыхания. Челюсть его сделалась твердой, он решительно шагнул за дверь и плотно прикрыл ее за собой.

Элеонора насторожилась, ожидая услышать скрежет ключа в замке, запирающего дверь. Но было тихо.


Стоя перед домом, который, как ей объяснили, принадлежал английскому актеру Джону Барклаю, Элеонора нахмурилась. Странное строение — широкое, высокое и невыразительное. Вполне возможно, что когда-то оно служило сараем: дверь была такой большой, а рама такой толстой, что сквозь нее могла въехать карета. Несмотря на сведения, полученные в отеле «Аламбра», это строение грязного цвета никак не напоминало Элеоноре место, в котором она ожидала найти Мейзи Брентвуд. Тем не менее она подняла узелок, взятый с собой, на бедро и протянула руку к дверному молоточку.

— Элеонора! — воскликнула Мейзи, широко распахивая входную дверь. — Какой сюрприз! Входи немедленно! Я так беспокоилась о тебе, ты не можешь себе представить!

— Как ты, Мейзи? — спросила, улыбаясь, Элеонора.

— Прекрасно, как никогда! Но не станем же мы говорить здесь. Давай проходи!

— Я не хотела бы тебе навязываться, но… — начала Элеонора.

— Чепуха — объявила Мейзи, едва ли не силой втаскивая ее через порог и острым взглядом бесхитростных карих глаз сразу заметив узелок, который содержал все пожитки Элеоноры. — Еще один человек ничего не меняет. Джон будет тебе рад. Скажи, как тебе нравится наше местечко?

Прихожей не было, как, впрочем, и перегородок. Была одна большая комната с деревянными колоннами, лестницы, ведущие на чердак, тоже не разделенный. Пол из струганных деревянных досок настелен прямо на землю. Занавески делили комнату на отсеки. Похоже, прежде, когда это строение служило сараем, здесь были стойла.

— Ну… Хорошо, — сказала Элеонора, ощущая запах свежей извести от недавно побеленных стен. Мейзи расхохоталась.

— Да. Довольно хорошо для временного театра, должна я сказать. Мы с Джоном здесь живем вместе с труппой. Но, конечно, это не будет постоянным жильем.

— С труппой? С труппой актеров?

— Да. Они приехали из Англии, через Бостон, Сент-Луис, Сан-Франциско, чтобы развлечь и приобщить к культуре массы Никарагуа и скучающих солдат Уильяма Уокера. Если тебя удивляет, что сейчас здесь тихо, то это потому, что в данный момент они рыскают по всей стране в поисках реквизита для премьеры. Это отличные люди. Они тебе понравятся.

— Я уверена, — кивнула Элеонора. — Но расскажи, как вышло, что ты оказалась среди них?

— Конечно, расскажу, — пообещала Мейзи, ведя ее наверх, мимо занавесок из муслина ржавого цвета, в более подходящее место, меблированное, — там стояло несколько удобных низких диванов. На кушетках, покрытых индейскими шалями с бахромой, высились горки расписных подушек, украшенных шнуровкой из парчи с кисточками… Видимо, здесь тоже спали. На низком столике дымился кофейник, стоял поднос с чашками и блюдцами из тонкого, как бумага, китайского фарфора. Усевшись возле него, Мейзи продолжала:

— Во-первых, я хотела бы узнать, как этот ужасный полковник сумел заставить тебя жить с ним? Давай, рассказывай все, не стесняйся.

Главное достоинство Мейзи — умение понимать. И все же Элеоноре нелегко было рассказывать о случившемся. Ей не хотелось возвращаться в прошлое, многое объяснять и излишне откровенничать. Но в то же время следовало, чтобы Мейзи ухватила суть происшедшего и его истинные причины. Почему это было важно, Элеонора не понимала. Да и не хотела думать об этом.

— Я была права. Ты оказалась пленницей. И я думаю, раз так, ты, вероятно, самая великодушная женщина, — рассудила Мейзи.

— Нет, — покачала головой Элеонора.

— Нет? Значит, ты его не простила?

— Дело не в прощении.

— А тогда в чем? В отмщении? Да, я думаю, с него стоит спустить шкуру.

Элеонора улыбнулась.

— А ты сама мстить не стала бы?

— Это дело опасное. Обжечься самой можно запросто.

Улыбка Элеоноры угасла.

— Ну, а как твои актерские дела? Тебя-то взяли на сцену?

— Не совсем. Если помнишь, мне сделали предупреждение. На приеме у Уокера, где мы были обе, я убедилась, что это один из тех людей, которые никогда не отменяют своих приказов. Страна маленькая, а партия, стоящая у власти, имеет неограниченный контроль над людьми и не очень-то считается с законами. Я побоялась оказаться на гауптвахте, если в ближайшее время не найду скоренько для себя какой-то уголок. Я никогда не мечтала работать, скажем, с младенцами. Это для меня слишком низкая ступень на социальной лестнице. И в то же время я слишком ленива, чтобы организовать «кошачий дом». То есть свой собственный бордель, чтобы тебе было понятнее. Поэтому для меня единственный выход — найти какой-то респектабельный союз. Связь с актером показалась мне достаточно близкой к этому идеалу. Вот так я и оказалась в труппе Джона Барклая.

— Так ты ничего к нему не чувствуешь?

— А ты что-нибудь чувствуешь к полковнику?

Элеонора опустила ресницы и не ответила.

— Понимаешь ли, некоторые вопросы лучше не задавать, ибо отвечать на них слишком мучительно.

— Если ты думаешь, что я влюбилась в Гранта Фаррелла…

— Разве я это сказала? Ненависть к мужчинам больше щекочет нервы, чем любовь, если, несмотря ни на что, ты вынуждена быть с ними.

И она с легкостью переключилась на другую тему.

— Да, я не спросила о Жан-Поле. Как он? Я была просто ошарашена, когда узнала, что он на гауптвахте. Его, видимо, арестовали сразу после того, как он ушел от меня из отеля.

— Сегодня его освободят.

— А, как и тебя? Интересное совпадение. Обратит ли на это внимание генерал Уокер?

— Надеюсь.

Мейзи странно посмотрела на Элеонору, но ничего не сказала.

— А ты оставила своему брату записку, где тебя искать? Нет? Ну, ничего. Мы пошлем кого-нибудь из мальчиков в казарму с запиской. В труппе есть три мальчика, ну, я имею в виду молодых людей. Один из них почти помолвлен с одной из трех девиц. А всего с Джоном и со мной нас восемь человек.

Она рассказала о распределении обязанностей в труппе, о пьесе «Школа злословия», которую через две недели они собирались показать, о том, кто какую роль играет. Элеонора, думавшая о своем, была рада, что нет нужды отвечать. По мере того как она размышляла о Жан-Поле, о его бурном характере и способности Мейзи соединять все факты воедино, страх все глубже проникал в ее сердце. У Жан-Поля было время подумать, и нашлось, разумеется, немало людей, готовых рассказать ему, что случилось с его сестрой. А Жан-Поль тоже сумеет сопоставить факты.

Похолодевшими пальцами Элеонора поставила чашку на стол, так, что та стукнула о блюдце и немного остывший кофе выплеснулся.

— С тобой все в порядке? — спросила Мейзи. — В чем дело?

— Все нормально, — ответила Элеонора, выдавив из себя улыбку. — Все нормально.


День тянулся медленно, мрачный и пасмурный. Солнце светило как бы сквозь дымку. Вернулась труппа — шумная, веселая толпа, в которой все относились друг к другу с явной симпатией. Они легко восприняли появление Элеоноры в крестьянском наряде, уверенные, что и она принимает их с той же легкостью. Из троих мужчин один был уже немолод, с седой шевелюрой и привычно пересыпал свою речь цитатами из Шекспира. Другой был настоящий великан, не слишком умный, но явно добродушный. А последний — юный Адонис, был пленен младшей и самой свеженькой из актрис, прелестной блондинкой-инженю. Две другие женщины выглядели по-своему привлекательными, хотя их циничные улыбки выдавали опытность, приобретенную не только на подмостках. Познакомившись с ними, Элеонора на секунду вообразила, что и ее лицо выражает ту же горькую терпимость, но, поразмыслив, решила, что этого нет. Ее образ мышления был не таков.

Джон Барклай оказался полной неожиданностью. У него не было никаких характерных черт, что, как он объяснил, ценно для актера: рост средний, цвет волос описать трудно — немного шатен, немного рыжий, борода и усы аккуратно подстрижены. Этот человек оживал только в роли.

Наконец, скорее к середине дня, чем ко времени ленча, подоспела еда. Пока одни убирали посуду, двух самых юных членов группы, обрученную пару, послали с запиской к Жан-Полю. Повсюду валялись листки пьесы, незаконченные костюмы и куски декораций. Вскоре к ним прибавились разбросанные булавки, лоскуты тканей. Лампы, заправленные льняным маслом и скипидаром, дымились.

Элеонора сидела, старательно подшивая платье, которое наденет леди Тизл во втором акте. Работая, она с удовольствием наблюдала, как одна из актрис репетировала свою роль, завернувшись в простыню и набросив ее на обручи вместо кринолина. Перед возвращением молодой пары Элеонора почти закончила свою работу.

— Ах, мне кажется, вы попусту тратили время, бродя по обочинам, вздыхая и отыскивая лекарства, — приветствовал их фразой из пьесы поклонник Шекспира.

А Мейзи просто спросила:

— Где вы были?

— Мы пытались выяснить, из-за чего такой шум и волнение на площади. Мы думали, вам это тоже будет интересно, — сказал юный Адонис, сбросив кусок ткани с кушетки и освободив себе таким образом место.

— Волнение? Какое волнение? Мы ничего не слышали.

— Все началось возле Дома правительства. Кажется, Жан-Поль Виллар, джентльмен, к которому вы нас послали, сегодня утром отправился к адъютанту полковника Фаррелла и вручил ему перчатку.

— Он… Вызвал его на дуэль? — слабым голосом спросила Элеонора.

— В этом-то все и дело. Говорят, сначала полковник отказался, мол, высокий ранг и все такое. Но этот креол Луис произнес речь о семейной чести. И мне кажется, он убедил Фаррелла принять вызов, потому что тот согласился.

Мейзи схватила Элеонору за руку, когда та вскочила.

— Подожди минутку, дорогая!

— Я должна видеть Жан-Поля! Я должна его остановить! Его убьют!

Молодой человек покачал головой.

— Слишком поздно. Они уже встречались сегодня в пять часов. В саду за собором.

— Вы хотите сказать, что уже все состоялось?

— Ага.

— Да, состоялось, — тихо добавил герой-любовник.

— А Жан-Поль? — выдохнула Элеонора и замолчала. Пожатие Мейзи стало крепче, как бы в ожидании худшего.

— В добром здравии. Вот полковник… Ваш брат попал в него ниже ключицы, мисс Виллар. Мне кажется, он целился в сердце. Но когда Фаррелл сбил его с толку, его рука дрогнула.