Была еще одна неприятная сторона жизни в доме вдовы. Дом соединялся общей стеной с кабаком, весьма популярным среди солдат и молодых людей из ближайших домов. Конечно, комната Элеоноры оказалась через стенку. Каждую ночь неугомонно бренчали гитары, цитры и концертино, соперничая с мужскими голосами и не давая спать. В дополнение к этому — чтобы попасть к себе днем, надо было пройти через множество оскорблений, несколько раз ее даже сопровождали до самого входа в комнату. А один кавалер несколько часов провел под ее дверями, пока вдова, отправляясь на рынок, не споткнулась о неги и не обругала отборно по-испански.

Чтобы как-то избегнуть неприятностей, Элеонора стала подниматься рано, едва серебристый звон соборного колокола начинал призывать к мессе, и шла за водой к колодцу в конце улицы, а потом на рынок, чтобы купить себе еды. И она наслаждалась этими утренними часами. Было прохладно, малолюдно, никто не мешал ей, когда она рассматривала стены центрального рынка, испещренные оспинами от пуль, оставшимися после взятия города Уокером и фалангистами, фронтальную башню, арочные двери наверху и круглые окна собора, причудливый главный портал, охраняемый с обеих сторон караулом Дома правительства, где генерал Уокер разместил штаб-квартиру. Элеонора любовалась ярко пылающими листьями пойнсеттии, белыми душистыми гроздьями дикой гардении, маленькими подсолнухами и папоротниками, которые, казалось, лезли из каждой трещины и щели. В это время мало кто торговался с индейцами, метисами. Женщины продавали яйца и твердые, словно камень, лепешки, тропические фрукты и куски мяса, которые они выносили на рынок каждое утро.

По мере того как бесцельно проходили дни, терпения оставалось все меньше. В конце концов, на сколько может хватить тех нескольких долларов, которые у нее остались? Даже в такой стране, где завтрак обходится в три цента, она должна что-то делать, как-то поддерживать себя.

Вариантов было немного. Она могла бы обучать английскому. Конечно, в стране, руководимой англоговорящими иностранцами, должны найтись люди, желающие изучить язык. Она не так уж хорошо знала испанский, но в Новом Орлеане, в городе, который когда-то был аванпостом Испанской империи, этот язык был в ходу, и она его понимала. Если родителям это может быть неинтересно, они, заботясь о будущем детей, могли бы научить английскому хотя бы их. Но если этого не случится, она может использовать свои навыки в рукоделии, которым обучилась в монастырской школе. Элеонора могла бы научиться шить одежду и потом продавать ее на рынке. И если она в этом преуспеет, то может стать портнихой. И уж на самый крайний случай, она может стать прачкой, пополнив ряды женщин, которые стирают белье на берегу озера. Солдатам всегда надо что-то постирать, у них нет ни времени, ни желания заниматься этим самим. И неважно, что ее положение в этом случае будет не намного выше, чем у тех, кто едет в обозе за солдатами.

Уже шесть дней Элеонора пребывала в полном одиночестве. Она лежала на кровати, пытаясь что-то придумать, несмотря на доносящуюся из-за стены песню «О Сусанна!», когда в дверь постучали. Она подождала, чтобы убедиться, что этот стук не из кабака.

— Элеонора?

Услышав голос брата, она вскочила с кровати и отодвинула засов.

— Жан-Поль, где… — начала она и осеклась, увидев, как в комнату вплывает Мейзи в муслиновом платье с огромными голубыми маками. Пучок яркой пойнсеттии, прикрепленный к декольте, однозначно притягивал взгляд именно туда.

— С Рождеством! — воскликнула Мейзи, заключая Элеонору в ароматные объятия, которые следовало понимать как прощение и заботу.

Был канун Рождества, про что Элеонора совершенно забыла, но Мейзи помнила и не забыла о ней, отчего у Элеоноры перехватило горло.

Стянув ажурные перчатки, Мейзи обмахнулась ими.

— Жарища, как в печке. Наверное, снова будет гроза. Те, кто уверяет, что сезон дождей кончился, просто спятили. И как только ты можешь выносить… Ну ладно, неважно. Я пришла предупредить тебя, Элеонора, моя лапочка, а не только поздравить. Одинокие женщины, я боюсь, в Гранаде нежелательны.

Жан-Поль после недели солдатской жизни еще больше похудел, отметила Элеонора, обняв его. Перемена была не к лучшему.

— Нежелательны? — спросила она рассеянно, отыскивая, куда бы их посадить. В комнате стоял всего один стул, который выглядел как неудавшийся эксперимент мебельщика. Его сиденье из сыромятной кожи вытянулось и глубоко провисло, а деревянный каркас искривился, и поэтому одна ножка стала короче другой, а на спинке не хватало двух реек.

Мейзи решила проблему так, как делала сама Элеонора, — просто села на кровать.

— Одинокие незамужние женщины. Вот так-то. Меня посетил твой полковник Фаррелл. Он как раз такой, как ты рассказывала, — высокомерный, с диктаторскими замашками, очень самоуверенный. И даже более того. Он заявил, что является начальником военной полиции города, и, как должностное лицо, посоветовал мне убраться как можно скорее.

В голосе Мейзи клокотала ярость. Взглянув на нее, Элеонора нахмурилась.

— Он может заставить тебя уехать?

— Поскольку город под военным командованием и он возглавляет военную полицию, думаю, что может. Но ты никогда не поверишь, почему он это делает. Генерал Уокер — как тебе это понравится? — провозгласил себя не только военным вождем страны, но и шефом по части морали. Он не разрешает своим мужчинам общаться с маркитантками или женщинами низкого социального положения в городе. Это, видите ли, способствует пороку, болезням и беспорядкам. И все это полковник Фаррелл высказал мне.

— Если ты думаешь, что он высказался грубо, слышала бы ты, что он говорит о пьянстве. — Жан Поль, одетый в красную рубашку демократов, стоял, привалившись плечом к стене. — Солдата, найденного пьяным, забирают на десять дней на гауптвахту, чтобы он протрезвел. Если его поймают второй раз, то заставляют выпить рвотное и сажают в тюрьму. А на третий раз — рвотное, двадцать четыре часа на привязи у колеса позора, а потом снова тюрьма. Гражданское лицо, продавшее спиртное американскому фалангисту, должно заплатить штраф в двести американских долларов.

Мейзи оставила без внимания тираду Жан-Поля.

— Я попыталась ему объяснить, что я не простая проститутка. Но на полковника Фаррелла это не произвело никакого впечатления. Он, видимо, думает, что женщина, отдающая предпочтение одному мужчине, опаснее, потому что она провоцирует дуэль между мужчинами, выбирая кого-то из них. Он считает, что женщина вроде меня отвратительна своим чванством, поскольку держит вокруг себя много поклонников и побуждает их соперничать из тщеславия. Уокер полон решимости не допускать бессмысленных убийств. Еще никогда в жизни меня так не оскорбляли.

— Ну, что касается дуэли, он, пожалуй, прав, а вот что касается причин, то, может, денет, — сказал Жан-Поль. — Вчера поссорились два солдата, один — француз, другой — пруссак, и только из-за того, что не могли решить, какая река красивее, Сена или Рейн. На самом деле они просто со скуки сцепились. Они прибыли сюда сражаться, чтобы добыть славу и богатство, а здесь сплошная муштра и дисциплина. Похоже, война уже закончилась и ее выиграли в тех первых двух сражениях всего пятьдесят шесть солдат.

— Ты, наверное, уже устал быть солдатом?

Он отвел взгляд от понимающих глаз Мейзи, похожих на глаза газели. Элеонора, посмотрев на вытянутое лицо брата, решила идти напролом.

— Что ты собираешься делать, Мейзи?

— Вопрос в том, что мы собираемся делать. В категорической форме мне было велено оповестить всех подруг с таким же образом жизни об этих новых правилах. Я напрямую спросила: а что, Уокер считает себя лучше других мужчин? Всем отлично известно, что он взял себе в постель никарагуанку из аристократической семьи и, пользуясь ее влиянием, создал коалиционное правительство с легитимистами. Говорят даже, что президент Ривас, глава правительства, ее дальний родственник.

— Интересная форма кумовства, — прокомментировал Жан-Поль.

Элеонора нетерпеливо покачала головой.

— Так ты уезжаешь из Гранады?

— Не знаю. Я бы предпочла остаться и посмотреть, что станет делать полковник. Вдруг президент Ривас питает слабость к блондинкам? Я бы очень хотела доказать полковнику Фарреллу, что не собираюсь ссорить солдат.

— А ты не думаешь, что он посадит тебя на пароход, отплывающий в Новый Орлеан?

— Нет, если догадается, что именно туда я и собиралась поехать.

— А я бы с удовольствием присоединилась к тебе, чтобы подергать льва за усы, если бы он так поступил.

— Элеонора… — начал Жан-Поль и замолчал, когда она с улыбкой кивнула ему.

— Но всегда есть Калифорния, — напомнила ей Мейзи. — И я бы с радостью заплатила за дорогу, чтобы иметь компанию.

— А потом? — тихо спросила Элеонора.

— Не знаю, — призналась Мейзи. — Просто не знаю.

Мейзи настояла, чтобы Жан-Поль принес из кабака что-нибудь поесть. Там подавали бобы с острым перцем, мясо, завернутое в маисовые лепешки, и кислое красное вино. После ужина они еще долго сидели и говорили до поздней ночи. В сопровождении Жан-Поля Элеонора посетила полуночную рождественскую мессу в соборе. Мейзи пошла с ними из любопытства. Когда они вернулись, Жан-Поль решил продолжить празднование и заказал еще две бутылки вина, но почти все сам и выпил. К тому времени, моща Мейзи собралась уходить, он уже основательно поднабрался, но не до такой степени, как случалось раньше.

Элеонора проводила их до двери. Мейзи, пропустив Жан-Поля вперед, посмотрела на Элеонору долгим изучающим взглядом, а потом потрепала ее по щеке.

— Ты слишком бледна. И под глазами такие тени, что кажешься изможденной. Так больше нельзя. Что-то надо делать, даже если Жан-Полю придется объясняться с полковником.

— Мне не нужны никакие благодеяния от Фаррелла. Если бы не он, я бы не оказалась сейчас в таком положении.

— Легко сказать.

— Это правда.

— Даже если так. И еще одно, золотко. У тебя слишком много гордости.

Из-за того что они так засиделись, Элеонора еще долго не могла уснуть. Она лежала с открытыми глазами, размышляя, что ей делать. Утром она встала позже обычного. Ее маленькая комната без окон уже раскалилась от жары. Элеонора быстро надела легкое платье с бледными розами. Ей не очень хотелось есть, но и глиняный красный кувшин для воды был пуст, а надо было запасти хоть немного еды на день и на вечер.

На рынке она купила маисовые лепешки, завернутые в кукурузные листья, и связку бананов. Возвращаясь через площадь и неся покупки в сумке-плетенке, она мельком взглянула на величественно возвышающийся перед ней собор и на Дом правительства, увенчанный флагом Уокера — белое полотнище с красной пятиконечной звездой, болтающееся на древке, как тряпка. Чтобы сократить путь, Элеонора свернула на боковую улицу, широкую и спокойную, которая понравилась ей еще раньше своей солидностью и достатком. Многие гражданские аристократы жили здесь в красивых особняках. Она прошла мимо небольшого, но совершенных пропорций особняка с римскими каменными колоннами, сложенными из необожженного кирпича. По штукатурке шел золотистый рисунок. Рассматривая его, она уловила какое-то движение. На верхней галерее появился мужчина и встал возле перил с чашкой кофе, глядя поверх крыш в сторону озера и видневшихся вдали верхушек вулканов. Она тотчас узнала его, хотя он был без формы, — по глазам и твердой линии подбородка. Полковник Фаррелл. Стук шагов привлек его внимание. Он посмотрел вниз, и на лице его появилось насмешливое выражение, точно он заподозрил, что она возвращается домой после ночного кутежа.

У Элеоноры возникло неодолимое желание назло ему пройтись той походкой, которую он и ожидал увидеть, пройтись так, чтобы пышные юбки соблазнительно колыхались на бедрах. Ведь именно этого он ждет от нее, не так ли? Но почему он должен получать то, что ожидает? С гордым видом, приподняв темную бровь, она проследовала дальше, давая понять, что он для нее — бесчувственный мужлан. Вне всякого сомнения, судя по тому, что он наговорил Мейзи, у него чрезмерное самомнение. Ах, если бы кто-нибудь сбил с него эту спесь!

Разложив свои покупки на столе, Элеонора взяла кувшин и направилась к колодцу в конце улицы. Вода в нем была чистая и свежая: колодец питали подземные источники. Как здесь и полагалось, она достала полное ведро для себя и еще одно вылила в каменный желоб подле колодца. Наполнив кувшин, она прислонила его к бедру, просунув большой палец в ручку, похожую по форме на большое ухо.

Перед кабаком сидели, привалившись к стене, трое мужчин. Она заметила их издалека, но не поднимала глаз от земли, притворяясь, что выбирает, куда ступить, — тропа была усеяна испражнениями животных.

Подойдя ближе, Элеонора услышала произнесенную шепотом фразу по-испански:

— Муй бруха рохо.

Рыжая ведьма? Чертовка? Что бы это ни значило, не слишком похоже на комплимент. Притворившись, что не слышит, она прошла мимо.