— Что ты делаешь со мной? Чего добиваешься?

— Я просто устала, — проронила невольница, понимая, что убивать её пока не собираются. Безразличие к происходящему постепенно отхлынуло, уступая место странной болезненной пустоте и пугающему волнению.

— Я тоже устал, Ева, — прорычал мужчина, не поднимая головы. — Уже давно… Я пытался сбежать от этого, но каждый раз возвращался. Я не хотел идти домой, потому что здесь была ты! И потому же мечтал вернуться! Я решил с самого начала, что ты принадлежишь моему брату! И всё равно не мог устоять перед соблазном. Приходя поздно ночью, надеялся, что не увижу твоего лица, твоих вечно печальных глаз… Но я чувствовал твой запах! И шёл к тебе, повинуясь ему! Ева, — он ещё сильнее сжал руки на плечах девушки, вдавливая её в стену, — я сходил с ума каждую ночь, работал до изнеможения, чтобы не хватало сил на мысли о тебе! Я был грубым и бесцеремонным, в надежде, что тебя всегда будет воротить от моих прикосновений! Так надеялся, что всё пройдёт, когда ты целиком отдашься Кирану, что будешь нежиться в его постели, и у меня просто не будет больше шанса взять тебя силой. Но ты пришла ко мне! Ты говоришь, что я дьявол?! Но кто же ты тогда?! Кто ты, раз добровольно идёшь в объятья дьявола?! — боль в сдавленных мышцах становилась невыносимой, но пленница боялась пошевелиться, сдерживала мучительный стон. — Я мечтал, что станет легче, когда ты согласилась принадлежать нам обоим! Что все мы получим желаемое. И я мог бы наслаждаться улыбками и милыми разговорами, твоим теплом, твоим новым образом без этой душераздирающей печали в глазах! Но нет…

Он опустил руки и, запустив пальцы в растрепавшиеся тёмные волосы, бессильно сполз на пол.

— Я дурак, — произнёс он тихо, сжимая голову ладонями.

Девушка постепенно приходила в себя, пытаясь понять и принять всё услышанное. Наконец она нерешительно опустилась на колени перед мужчиной, помедлила немного и легонько коснулась кончиками озябших пальцев его руки. Брюнет затих на секунду, затем поднял непонимающий, потерянный взгляд. Она придвинулась ближе, обняла за плечи, бесстрашно глядя в глаза.

— Ева, — прошептал Трой еле слышно, — я больше не могу тебя ни с кем делить.

Она ничего не ответила, лишь слегка улыбнулась и, решившись, прильнула к тонким губам в долгом, глубоком и как никогда нежном поцелуе.


— Я люблю тебя, — прошептал тихий голос, когда волна жаркого наслаждения отступила и в желтоватом электрическом свете любовники прижались друг к другу, лёжа под влажным одеялом, на постели, остывающей от страсти, наконец, желанной им обоим.

28. Судьба

Утром Ева снова проснулась одна. О вчерашнем ничто не напоминало, кроме резкой головной боли и заложенного носа — видимо, копание голыми ногами в снегу не пошло на пользу. Приподнявшись на кровати, она прищурилась от яркого солнечного света, бьющего в окно, попыталась вспомнить, что было с ней накануне на самом деле, а что только приснилось. Когда в памяти всплывали моменты их с Троем разговора, становилось смешно и противно от собственного поведения и непривычно тепло от его слов. Хотелось верить, что это было реальностью, а не странным наваждением, навеянным невысказанным желанием всё наконец изменить.

Медленно поднявшись с кровати и осмотревшись, сопротивляясь невыносимой головной боли, девушка заметила на тумбочке небольшой листок желто-оранжевой бумаги. По всей видимости, это была записка от вчерашнего гостя. В груди что-то тревожно сжалось, мужчина никогда не оставлял ей посланий, всё говорилось исключительно на словах — лично, всего что могло считаться «следами», будь то записки, совместные фотографии или даже синяки, он всегда тщательно избегал. В душе зашевелилось недоброе предчувствие. Она медленно взяла листок в руки, под ним блеснул тонкий мобильный телефон. Ева подозрительно посмотрела на аппарат, протянула, было, руку, но решила, что сначала стоит прочесть письмо:

«Мы должны уехать на несколько дней» — говорили небольшие, ровные, чуть растянутые буквы: «Ключи от квартиры в коридоре. Позвони при первой возможности».

Она повертела листок в руках — это было всё. Блондинка потёрла пальцами ноющие глаза, приложила руку ко лбу, ощущения во всём теле были крайне неприятными, но температуры не чувствовалось. Она взяла телефон, пытаясь вспомнить, как им пользоваться. Всё время, проведённое здесь, она обходилась без связи. Кто-нибудь из братьев почти всегда был неподалёку, её не оставляли одну дома больше чем на час. А кому ещё, кроме них она могла позвонить?

В записной книжке мобильного был сохранён один номер. Девушка усмехнулась иронично, значит, послание точно от Троя и значит, он всё-таки ревнует, если оставил только свой телефон. Она нажала на зеленую кнопку и через несколько секунд в трубке послышались длинные гудки.

— Проснулась? — спросил строгий голос после недолгого шуршания.

— Трой? — Ева поморщилась от резкого звука, отдающегося в гудящей голове неприятным эхом. — Вы где?

— У нас семейные проблемы, расскажу, как приедем. Ты как? По голосу не очень.

— Я в порядке, только насморк небольшой появился.

— Хорошо. Смотри, не сиди больше на сквозняке, — по тону невозможно было понять, шутит собеседник или нет.

— Постараюсь, — скривила губы девушка. — А когда ты вернёшься? — она тут же поняла, что сказала что-то не так — зря подчеркнула, кого именно ждёт, но не успела исправиться.

— Мы с Кираном вернёмся через два-три дня. В гостиной на столе оставил тебе деньги. На это время точно хватит.

— Значит, мне можно выходить из дома? — скорее в шутку спросила невольница.

— Значит можно, — холодный голос отбивал всё желание шутить. — Я позвоню вечером.

— Хорошо.

Ева помедлила немного, надеясь услышать ещё что-нибудь, но, дождавшись лишь коротких гудков, нажала на кнопку отбоя и положила мобильный на прежнее место.

— По телефону с ним говорить ещё сложнее, — вслух вздохнула она и попыталась встать с кровати.


Ломота в теле всё усиливалась, аспирин лишь слегка облегчил боль. В аптечке, как назло, не было больше ничего жаропонижающего, а к обеду температура поднялась уже почти до сорока. Ева пила горячий чай с лимоном и мёдом кружку за кружкой, пыталась вспомнить, чем ещё можно помочь себе при простуде, но в гудящую голову решительно ничего не лезло. Часа в четыре, устав от собственной болезненной капризности и перейдя из стадии озноба в фазу жары, она решила, что нужно идти в аптеку. Звонить Трою не было желания, он наверняка начнёт ругать за безответственность и что не сказала о температуре сразу, вдобавок, он и без того явно пребывал не в духе сутра, а ей сейчас было настолько жалко себя, что выслушивать упрёки не хватило бы моральных сил. Одевшись потеплее и укутавшись в шапку и шарф так, что остались видны одни глаза, девушка положила в карман мобильный, деньги и ключи, захлопнула дверь и отправилась на улицу. От плавной остановки лифта начало подташнивать и к мучительной боли добавилось ещё и головокружение. Она шла к стеклянным дверям, проклиная простуду, зиму, снег, Троя и своё безрассудство.

— Если бы я знала, как плохо будет сегодня, то вчера точно бы прыгнула, — сердито бурчала страдалица себе под нос.


Наверное, такое бывает только в кино, подумала бы Ева, если бы поверила сейчас своим глазам. Судьба — странная особа и иногда она разворачивает карты так неожиданно, что хоть стой, хоть падай. Девушка предпочла устоять, но ноги грозились подкоситься в любой момент — за дверью, чуть левее лестницы, ведущей к проезжей части, опершись на фонарный столб и зябко кутаясь в тёплую парку цвета хаки, стоял Саша. Он как раз поднял глаза, отрываясь от своего мобильного, чтобы посмотреть, кто вышел из здания. И если бы Ева не остановилась в тупом изумлении, то он бы и не признал подругу под всеми слоями серого шарфа. Но она встала, как вкопанная и уставилась на знакомое, но уже почти забытое лицо так, будто узрела посреди улицы старуху-смерть верхом на белом единороге.

Молодой человек тоже постоял немного, пытаясь удостовериться, что видит именно ту, кого ждал, затем, не отрывая взора от оторопевшей прохожей, убрал телефон в карман куртки и медленно подошёл ближе.

Девушка хотела бы сейчас прокрутить возможные варианты ответов на вероятные вопросы старого знакомого, но в голове стоял такой треск, что мысли умирали, не успев родиться. Она стояла молча, глядя на губы парня, ожидая его слов, как приговора. Взглянуть в глаза она боялась — просто не знала, какими они будут, что в них удастся прочесть, а может они сразу поразят её гневными молниями и испепелят душу? Воспаленная фантазия тут же нарисовала эту бредовую картину, и в животе противно заворочалось нервное предчувствие.

— Ева? — нерешительно спросил юноша, вглядываясь в чуть затуманенные зелёные глаза.

Она узнала своё имя, но из уст бывшего друга оно звучало, как чужое. Появились даже сомнения, её ли он имел в виду? Её ли ждал здесь?

— Да, — тихо ответила девушка, не зная, что ещё можно сказать. Она всё также не решалась поднять взгляд, но почти побелевшие от зимнего холода губы, на которые она смотрела, были неподвижны уже слишком долго. Девушка болезненно сглотнула, переведя взор чуть выше, и тут же устремив его за прозрачной капелькой, скатившейся по обветренной коже раскрасневшейся щеки.

— Я приехал, чтобы увезти тебя домой, — едва заметно, несмело улыбнувшись, наконец произнёс Саша.

И снова повисла тишина. Ева, сопротивляясь нервной дрожи, бьющей всё тело, пыталась связать в голове хоть какой-нибудь ответ. Если бы даже она не была больна сейчас, как бы отреагировала? Скучает ли она по дому? Или хочет остаться с Троем? Вчерашняя ночь, много ли она изменила в их отношениях? И что будет, когда братья вернуться? Ревность старшего даст ему забыть о любви к Кирану? Или он будет, как и прежде, срываться на своей безвольной пленнице, страдая в этом пропитанном порочностью любовном треугольнике? В любом случае, что бы ни произошло, когда они вернутся, как бы всё не изменилось — прошлое умерло, когда беглянка согласилась уехать из дома, не попрощавшись даже с родителями. Хотя, наверное, ещё раньше — когда она надела короткое чёрное платье и, приняв отвратительно-развратный облик, вышла ночью к дежурной аптеке на углу улицы, где уже ждал автомобиль маньяка-сценариста.

— Я не поеду, — произнесла девушка отрешенно, глядя в то место, где одинокая слезинка впиталась в плотную тёмно-зелёную ткань мужской куртки.

— Я никогда не поверю ни одному слову из тех, которыми ты описала свою невероятную любовь к Кирану, — голос Саши звучал непривычно глухо. — Ты не умеешь врать, даже на бумаге.

— Я не могу вернуться, не хочу, — проронила Ева едва слышно, будто не замечая уверенности собеседника.

— Почему? — он опустил голову, стараясь не показывать терзающих чувств. — Скажи, почему и если это будет правдой, то я оставлю тебя, — как он не пытался держать себя в руках, последние слова дались особенно трудно.

— Потому что люблю, — начала она, всё также, глядя в одну точку.

— Ложь! — перебил чуть надорванный голос, друг едва держал себя в руках.

Девушка опомнилась, опустила глаза.

— Потому что…

— Тоже ложь!

Слова мучительным эхом терзали мысли, страдалица набралась сил, вдохнула глубоко сквозь давящую боль в груди и выпалила на выдохе:

— Потому что у меня больше нет дома! Меня там ненавидят!..

Она не смогла продолжить — дрожащие руки крепко сжали тело и у самого уха затрепетал тихий шепот:

— И это всё тоже… Тоже ложь!

Слёзы текли сами собой, теряясь в серой пряже шарфа, Ева не в силах была их держать, но мысли… Мысли твердили одно — уйти, избавиться от этого наваждения, не слышать больше ни слова. Иначе сердце разорвётся от безжалостной тоски и муки.

Наверное, сам Господь, веру в которого затворница, увы, давно утратила, услышал эти мольбы и подарил несчастной шанс спастись ненадолго от неизбежного разговора с бывшим другом. Она пошатнулась в крепких объятьях, успела взглянуть сквозь наползающий туман в глаза мужчины, не того мальчишки, каким он был в прошлой её жизни два года назад, каким почему-то остался в памяти — в тревожном взоре металась невыносимая печаль и тёплое нежное добро, которое он неизменно дарил девушке даже сейчас. Этот последний взгляд близких, когда-то почти родных глаз, продержался ещё немного в угасающем сознании, но постепенно и он погрузился во мрак холодного забытья, оставляя её одну в пугающей непроницаемой тишине.


Чёрно-серая дымка заволокла весь мир, все мысли, все чувства, оставив лишь ничтожную каплю сознания, беззащитного и воспалённого, пульсирующего в болезненном припадке, причины которому не вспомнить. Такой вот одинокой оголённой нервной клеткой казалась Ева самой себе сейчас. Она отчаянно пыталась ухватиться хоть за какую-нибудь мысль, за любое воспоминание, но всё было впустую. Наверное, так же она ощущала себя и в больнице полтора года назад, прежде чем очнуться с младенчески чистым умом, после долгого забвения. Только туманная пустота и немыслимая, убивающая тишина.